Похищение Прозерпины (Рассказы гроссмейстера) - Котов Александр Александрович - Страница 29

— Красное! — воскликнул крупье.

Все было кончено. Постояв немного у стола, Алехин медленно пошел к выходу. Вокруг все так же царил ажиотаж игры, десятки людей продолжали испытывать свое счастье. А для него испытание кончилось, в ушах отчетливо слышался скрежет ненавистной лопаточки, снимающей с сукна его последние эскудо.

— Ставок больше нет! — крикнул крупье за ближайшим столом.

Алехин вздрогнул: для него действительно ставок больше не было.

Его всегда удивляло, почему так неуютно устроены номера даже в самых дорогих гостиницах. Внешне все красиво: нежная расцветка обоев, сверкающая белизной ванная комната, сигналы коридорным. Все к твоим услугам: нажмешь кнопку — пожалуйста, господин Алехин! Живи, наслаждайся! А присмотришься, поживешь с недельку, и захочется куда-нибудь в уютную жилую комнатку, где все приспособлено для жизни, работы, отдыха.

У забытого чемпиона было больше чем достаточно времени; чтобы присмотреться. Вот уже месяц, как он живет один, совершенно один в полупустом «Парк-отеле» Эсториаля. Люпи уехал в Лондон, исчез последний человек, с кем можно поговорить, кому можно пожаловаться… чуть было не сказал: с кем можно поделиться радостями. Какие уж тут радости, в этакой жизни! С утра до вечера дома на кровати, даже на прогулку в последнее время не ходит. Не хочется попадаться на глаза людям, проходить мимо портье, всегда оглядывающего тебя критическим, презрительным взглядом.

Хотел было работать — не получается. Над чем работать и зачем? Что ждет впереди — неизвестно. Да и как тут будешь работать: столик маленький, неудобный, положишь книгу, больше и места нет. Шахматы приходится на подставку для чемоданов ставить, письма не напишешь, недаром все пишут письма в фойе. А ему нож острый спускаться в фойе, встречать людей…

Положив ноги на стул, Алехин примостился на кровати, уставившись неподвижным взором в непонятную гравюру на противоположной стене. Никак не мог он понять, что там нарисовано. Неясная картина, такая же неясная, как его жизнь в последнее время. И что это за манера у хозяев — вешать в номерах самые странные гравюры? Сами не знают, что это такое, а вешают. Для важности, по-видимому. Так уж принято: в дорогом отеле должны обязательно висеть самые замысловатые, самые непонятные картины.

«Хватит, нужно вставать», — не раз уж решал Алехин, но продолжал лежать. Ему предстоял долгий мучительный вечер и бесконечная бессонная ночь. Самое страшное время: заснуть невозможно, а усталые, больные глаза не позволяют читать при слабом свете бра. Лампы настольной и той нет, сколько раз просил! Вот и мечешься всю ночь по комнате или ворочаешься на кровати, прислушиваясь к беспорядочному биению слабеющего сердца.

Осторожный стук в дверь прервал мысли. Горничная Мануэлла принесла ужин. Алехин знал все заранее — простой невкусный ужин: кусок жесткого бифштекса и стакан кофе. Слава богу, что бесплатно; три раза в день — и все бесплатно. Молча поставила горничная на стол поднос с тарелками и тихо удалилась, даже не пытаясь заговорить.

Алехин не прикоснулся к еде. «Что теперь в Лондоне делается? — вернулся он к мысли, мучавшей его все дни. — Как-то решится моя судьба? Удастся ли Люпи защитить меня от необоснованных нападок и нелепых выдумок? И за что набросились? Ну, играл при фашистах, а что было делать? A! При чем здесь игра, просто это месть людей, когда-то обиженных твоей резкостью. Характерец-то у тебя, не дай бог! Разве был ты когда-нибудь осторожен с окружающими, разве щадил их чувства гордости, собственного достоинства? Вот теперь и расплачивайся!»

В сотый раз за этот месяц вспомнил он всю свою сложную, путаную жизнь: тихий Плотников переулок близ Смоленской площади в Москве, уютный домик и сад с огромным дубом… Сколько часов провел он в юности на скамейке под этим дубом, настойчиво изучая премудрость шахмат!.. Потом первая мировая война, контузия, георгиевский крест. Вспомнилась ему голодная, разрушенная Москва и первые шахматные турниры двадцатого года; отъезд из Москвы, погоня за мировой славой и последующие горькие годы мучений, Вспомнил свои отчаянные попытки добиться матча с Капабланкой, мировой триумф в Буэнос-Айресе — чемпион мира! Сколько иллюзий было связано с этим званием, сколько надежд! И сколько же это вызвало людской зависти, ненависти… Конечно, и сам виноват, мир завистников просто использовал его собственные ошибки. А как много он сделал ошибок в жизни! Покинул родину, обидел лучших друзей, обидел Надю… Любящая, заботливая жена, она так умела охранять от всех житейских невзгод!.. Как тяжело без нее, многое ушло с ее неожиданной, непонятной смертью. И вот итог, печальный итог жизни, целиком отданной шахматам, А теперь и шахматы отнимают.

«Что-то привезет из Лондона Люпи? Что привезет Люпи?»

Вскочив с кровати, Алехин зашагал из угла в угол, в сотый раз задавая сам себе один и тот же мучительный вопрос.

Лондонский пароход опоздал — Люпи возвращался домой в полночь. С маленьким чемоданом в руках он быстро вбежал в подъезд. Путь ему преградила фигура тяжело дышавшего человека.

— Люпи, наконец-то! — прохрипел человек. — Я вас здесь пятый день жду.

Привычным движением португалец нащупал в темноте кнопку выключателя-автомата, ровно на минуту осветившего подъезд. Даже при свете вспыхнувшей лампы Люпи с трудом узнал Алехина — так изменился он за месяц. В глазах чемпиона мира появился болезненный лихорадочный блеск, костюм был в беспорядке: пиджак и брюки измяты, галстук грубым узлом стягивал ворот давно не стиранной сорочки. Движения, как у автомата. Когда-то Люпи восхищали мягкие, выразительные жесты Алехина — недаром русский чемпион одно время хотел стать киноартистом. Теперь перед Люпи стоял призрак. Слова вылетали из его уст резко и нервно, руки, когда он говорил, искали рук собеседника, порывисто пожимали их, как бы пытаясь досказать не сказанное словами: «Но вы понимаете? Можете вы понять, что я имею в виду?»

— Ну как там? — вырвался у Алехина долго мучавший его вопрос.

— Все расскажу, все, доктор… Только положу чемодан, — оттягивал решающий момент объяснения португальский мастер.

Алехин схватил его за рукав пальто и забросал быстрыми, отрывистыми фразами:

— Люпи, голубчик! Сводите меня куда-нибудь… Я должен жить… видеть около себя жизнь… Одиночество убивает меня… Я истер все половицы в моем номере…

— Хорошо, хорошо. Одну минутку, — поспешил успокоить его Люпи и, отлучившись к себе в комнату, без чемодана вернулся обратно.

Даже в этот поздний час в маленьком кафе, куда они зашли, было немало народу. В полутемном зале сидели прижавшиеся друг к другу влюбленные пары, за иными столами сидели одинокие женщины, одежда и вид которых не вызывали сомнений в их профессии. На невысокой эстраде выступали артисты. Они часто сходили в зал и продолжали петь или играть, прогуливаясь между столиков.

Люпи заказал вина и водки. Алехин залпом выпил две стопки, почти не закусывая. Он сразу же захмелел; это не удивило Люпи, с опасением следившего за тяжелым состоянием друга.

— Так вот, утешительного мало, — начал португалец. — Они устроили специальное совещание. Было много крику.

— В чем хоть меня обвиняют?!. — с болью спросил Алехин.

— Играли в турнирах при фашистах.

— Да разве я один! Почему других не судят?! Я же вам говорил, Люпи. Как я мог отказаться — угрозы, хлебные карточки?.. Потом, я же шахматист, Люпи, а этот ужас длился шесть лет! Скажи художнику: шесть лет не рисуй; музыканту: не играй, — разве настоящий согласится?!

— Нашлись и такие, кто требовал снять с вас звание чемпиона мира. Этот вопрос еще будет решаться…

— Вот это понятно! Это причина настоящая! — вскричал Алехин. — Я их понимаю! Снять звание легче, чем выиграть у меня матч… А что говорили русские?

— Их не было. Они не приехали, — ответил Люпи и продолжал после небольшой паузы: — Американцы настояли — принято решение не приглашать вас на турниры, не давать сеансов.