Танцы минус (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 7

Оглядываюсь.

— Слушайте, а где у нас Мария-Тереза?

Это смешно, но похоже, пока мы были заняты, девица просто сбежала… Торопливо осматриваем дом и сад — вдруг где-то спряталась? Нету. Молодец! Не растерялась.

— Никуда не денется, — ворчит Серджо. — Паспорт-то ее у меня остался. Вон, на буфете лежит. Дала мне его, чтобы я уверился в том, что она на самом деле Ванцетти, я почитал, да в сторону и отложил… Когда сматывалась, сумочку свою ухватила, а про него, видно, забыла. Дьявол! Теперь придется эту чертову девку искать. Без паспорта никуда она не улетит, а в этой вашей чудной Москве одной ей быстро конец настанет. Или на органы продадут, или в сексуальные рабыни.

Федька морщится.

— Ты палку-то, Серег, не перегибай. Тем более, что Машка уже — того-с, поняла про тебя все.

Повисает нехорошая пауза. Сергей меряет взглядом меня. Я его. Побеждает, как ни странно, дружба. Он усмехается, качает головой, а потом внезапно цапает меня за волосы на затылке, подтягивает поближе и совершенно дружеским тоном интересуется:

— Как поняла?

— Догадливая. И мне больно, если это тебе, конечно, интересно.

— Потерпишь.

— Сереж… — это встревоженная Ксения.

— Молчи, женщина. Не видишь, судьбу этого цыпленка клыкастого решаю.

Забавно. И этот туда же! Папа меня всегда так называет — цыпленок. Из-за золотисто-рыжих волос. Вот правда никогда клыкастым… Серега внимательно изучает меня и переходит к новым вопросам:

— Где с ножиками так управляться научилась?

— В детстве еще. Отец учил.

— А кто у нас отец?

Отвечаю честно:

— Клоун.

— Ну да! Конечно! В России все клоуны до одного — а их, понятно, до фига — дочерей буквально с рождения обучают метать ножики в вооруженных головорезов. Потому-то у нас и жизнь вся такая интересная. Если уж врешь, то ври как-нибудь поумней.

— Да не вру! Сейчас клоун. Пил он одно время сильно. После гибели матери… Руки дрожать стали. А до этого всю жизнь работал номер с ножами. Метал их в цель или втыкал вокруг ассистентки.

Ассистенткой всегда была моя мама. Но об этом рассказывать не хочу. Лишнее. И слишком дорогое, интимное для меня. Для нас с отцом все, что связано с мамой, вообще материя болезненная. Ее смерть подкосила нас обоих.

Серджо уже открывает рот, чтобы продолжить свои малоприятные для меня расспросы, но его прерывают самым грубым образом.

Сначала мы слышим визг. Следом за ним в комнате появляется командир Кондратьева полковник Приходченко собственной персоной. Визжит, правда, не он, а его пленница. Серега и Федор даже дух переводят — в вытянутой руке, подальше от себя, полковник держит Марию-Терезу, которая мало того что верещит, как мартовская кошка, так еще и норовит начать царапаться. Вот только руки у нее короче, чем у высоченного Приходченко, а потому до полковничьего тела итальянка просто не дотягивается. Приходченко же явно пребывает в некотором недоумении. Обводит нас всех взглядом и неуверенно сообщает:

— Вот, поймал на дороге. Дикая какая-то… Ваша?

Я, несмотря на то, что Серега все еще держит меня за волосы, начинаю хихикать. Федор прячет лицо чуть ли не подмышку — ему ржать над начальством ну совсем не с руки. Один Сергей полностью контролирует собственные эмоции. Сделав вид, что просто обнимал меня, а не таскал за волосы, он отступает в сторону и с предельной честностью в голосе сознается:

— Наша. Родственница, можно сказать.

Сидим уже второй час. Поначалу итальянская девчонка только и делает, что рыдает. Добрая Ксения приносит ей стакан воды, и та пьет, стуча зубами по стеклу. Наших пленников забирают СОБРовцы, которые прибыли с Приходченко. Теперь этим новым «итальянцам в России» предстоит ответить на массу самых разнообразных вопросов. Нам же кое-что должна пояснить сама Мария-Тереза. Вот только успокоиться она никак не может.

— Федь, ты это… поговори с ней, — приказывает Приходченко. — Переговорщик ты или нет, в конце концов?

— Не имею никакой возможности, товарищ полко… Тьфу ты!!! Господин полковник! С иностранными языками у меня того… не очень.

— Лоботряс, ты Кондратьев! Не учишься не фига. То пули ловишь, то женишься, то вот детей разводить надумал. А учеба как же? Побоку?

— Никак нет! — рапортует Федор, глядя на начальство взглядом придурковатым и ревностным, как и положено.

Начальство взирает на него благосклонно. Такой взгляд начальству всегда приятен. Только потом начальство решительно проводит ладонью по лицу — от лба к квадратной челюсти, и я обалдеваю — человек просто у меня на глазах взял и стер с себя личину этакого недалекого и ретивого вояки. А ведь до этого я даже не подозревала, что игрушки это, что забавляется он так, изображая картинного солдафона — рубаху-парня с незатейливым умом и малой толикой образования за плечами. Что открылось под этой самой личиной, я пока понять не могу. Одно сразу становится яснее ясного: в отличие от Федьки, с иностранными языками у Приходченко все о'кей. Его английский совершенен. Такое, согласитесь, чувствуется.

— ИнЯз? — спрашиваю я тихо Федора.

Тот только отмахивается:

— МГИМО, блин. А потом длительная практика в роли военного советника в маленьких, но гордых южных странах.

Ну да! Не то, что мое «церковно-цирковое» образование — две зимы и пол лета… Эх!.. Хотя и мне грех жаловаться. Коллеги моего отца по нашему цирку-шапито, который исколесил всю Россию, всю Азию и всю Европу, тоже научили меня всему, что знали. А такое образование иногда полезнее любого МГИМО или МГУ. Вот только воспользоваться полученными знаниями в своей семейной жизни я так толком и не сумела…

Ну вот. Все правильно. Только начала заниматься самобичеванием и самоуничижением, как в дверях возник мой муж. Вот, оказывается, кому сделал второй звонок Кондратьев! Коротко здоровается. Обнаруживает меня и даже глаза вытаращивает от возмущения.

— Маш, а ты-то какими судьбами здесь? Я думал ты дома, а ты… Там глажки, блин, гора…

Он еще что-то ворчит. Я не слышу. В глазах начинает предательски щипать. Встаю и торопливо иду в сторону туалета. Неужели я и правда хотела такой жизни? Глажка! Твою мать!!! А ведь поначалу я наслаждалась этими хозяйственными заботами. Стирала его трусы и носки. Гладила рубашки, которые он быстро привык менять каждый день. Причем не только утюгом, но потом еще и ладошкой обязательно. Его же рубашки! Ткань потрогала, словно к нему прикоснулась. Вот ведь как любила! И куда все это девается? Утекает вот с такими мелкими обидами, необдуманными словами, которые задевают все больше и больше… Сама, наверно, во многом виновата. Не надо было прикидываться несуществующим человеком — женщиной, для которой глажка куда интереснее всего остального… Тогда, может и относился бы он ко мне не так. Или ушел бы сразу.

Звонит телефон. Папа…

— Машка-чебурашка! Хочешь спою?

Шмыгаю носом.

— Спой.

Не смешно. Просто потому, что совсем все про меня. У меня вот тоже — море спермы и чуть-чуть внимания…

— Пап…

Перебивает:

— Ты там как, цыпленок? Что-то мне наш предыдущий разговор с тобой не понравился. Тебя этот твой Егорушка в жопе скворушка что обижает?

Смеюсь. Каждый раз он новое прозвище мужу моему почти что уже бывшему придумывает.

— Нет. Пап…

Опять перебивает:

— Па-а-ап!

Хихикает. Ну невозможный же совершенно человек! И за что так люблю его?

— Ты когда в наших краях будешь? Соскучилась я.

— Скоро. Я, собственно, еще и поэтому тебе названиваю. Может, на той неделе уже и буду. Опять в шпиёнов играть станем?