Жизнь - жестянка (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 16

Расстаемся одинаково недовольные друг другом. В следующий раз обещает вызвать на допрос повесткой. Нашел чем испугать!

Близится вечер. В доме один за другим появляются Стрельников и Кондратьев. Оба старательно делают вид, что так и не верят в мои слова про Борзунова и бабушку, но по тому как подрагивают у них кончики навостренных ушей и блестят глаза, понимаю — обоим чертовски любопытно увидеть, как я в очередной раз сяду в лужу. Сообщают последние новости. Коршуну нанят хороший адвокат, и его перевели в одиночную камеру. До этого момента он сидел в общей куче.

Бр-р… Невольно передергиваю плечами. В свое время писала сценарий к фильму про СИЗО. Продюсер договаривался, и я ходила в одно из таких мест. За впечатлениями. Хватило мне их надолго… Еще ведь и оскандалилась как обычно. Показывали мне карцер. А, надо сказать, ходили со мной ни много не мало — начальник тюрьмы, его зам и дежурный. То есть все тюремное начальство. Ну и зашли в карцер, а тут мне в голову пришло посмотреть как именно дверь закрывается… Дальше понятно?

Дверь естественно захлопнулась. Я осталась одна в пустом мрачном коридоре, окрашенном густо-зеленой масляной краской. А они все — запертыми в карцере. Само собой с ключами от него и вообще от всей тюрьмы… Пока они дозвонились до кого-то ответственного, у кого были запасные ключи, пока он приехал… В общем, когда они выбрались наружу, то смотрели на меня так, что мне захотелось не просто провалиться под землю, а еще и, как кот Том из знаменитого мультфильма, накрыться гробовой плитой. Чтобы ко мне у них вообще уже больше никаких претензий не было. Умерла, так умерла…

Кондратьев замечает на столе бумажки, которые мне оставили полицейские.

— Неужто с обыском приходили?

— Ага…

— Суки продажные!

Хватает телефон и принимается куда-то названивать. Судя по всему пытается выяснить, кто давал санкцию и почему он, Кондрат, об этом не знал. Стрельников же поворачивается ко мне.

— Ничего не нашли?

Иду ва-банк.

— Как наткнулись на бумажки, по которым выяснилось, что Коршун — сын Александра Петровича Борзунова от первого брака, так сразу и свалили.

Стрелок начинает тосковать.

— Нет, ну что за баба-то?!! Опять свой нос длинный…

— А ты что ж хотел, чтобы я им позволила свободно по дому разгуливать? Ну чтобы им сподручнее было что-нибудь подсунуть? Нет? Вот и следила за тем, куда лезут, откуда какие вещи и документы вытаскивают и что читают… Не права была?

— Да права, блин! Только… А, ладно! Что уж теперь…

Решаю продвинуться еще чуть-чуть на пути удовлетворения любопытства. Тем более, что пока что мы тет-а-тет. Кондратьев по-прежнему бубнит в телефон в отдалении.

— А с отцом они что, в контрах? Ты-то тогда говорил, что вы с Кондратом Борзунову звонить не будете, потому что вам Коршун этого не простит.

— Не в контрах, но… Не просто у них все. И уже отстань, репей!

Но я так просто отстать не могу. Репей же!

— А почему Коршун с женой развелся?

— Сука была. Такая вот как ты. Так что особо губу-то на него не раскатывай. Больше шею в хомут совать дурней нет.

— Хомут… Моя бабушка с дедом тридцать лет прожила. И когда он умер, чуть следом за ним не ушла. Еле удержали. А ты говоришь…

— Прям сказка. Русская народная, блатная хороводная… Небось дальше про матушку с батюшкой заливать станешь?

— Не стану. Не о чем. Развелась она с ним, когда мне десять лет было.

— Чего ж развелась?

— Гондон был. Такой вот как ты.

Ответить Стрельников не успевает. В дверь звонят. Увлеченные очередной «дружеской» беседой, мы как-то совершенно упускаем тот факт, что вечер наступил уже давно. Игриво оглядываясь на меня, Стрелок идет открывать. Я тоже плетусь следом, чтобы встретить гостей.

Первой в дом, естественно, вступает бабушка. Стрельников и подоспевший к дверям Кондратьев замирают в изумлении. Вид у них такой, словно обоих тянет вытянуться во фрунт и щелкнуть каблуками. Знай наших! Шляпка из итальянской соломки. Костюм от Шанель. Сумочка Хермес. Туфельки, перчатки… Черный жемчуг в ушах и вокруг шеи, белое золото на пальцах и запястьях, благородное серебро в волосах.

Я молча горжусь. А потом случайно ловлю свое собственное отражение в зеркале прихожей и понимаю, что мне конец: драные джинсы и футболка. Бабушка меня пристрелит!!! Пока она здоровается со Стрельниковым и Кондратьевым, обводя обоих благосклонно-заинтересованным взглядом, я делаю шаг назад, потом еще, еще… И стремительно удираю наверх. Бабушка, которая прекрасно разгадала мой маневр, смеется. Я не слышу, но знаю что это так.

Выбор у меня невелик. К Коршунову я переезжала прямо скажем не на совсем. Меняю джинсы и футболку на платье, которое взяла, чтобы можно было поехать в случае чего на совещание к моему продюсеру или на допрос к полицейским. Так… Туфли. Быстро прохожусь щеткой по давно не стриженным волосам. Немного помады на губы и… Я готова. Все, что могу…

Спускаюсь вниз. Еще с лестницы вижу, что бабушка прибыла не одна. Борзунова нет, зато имеется почетный эскорт в виде двух генералов. Судя по тому, как их ест глазами Кондратьев, мужики весомые.

Погрузневшие, морщинистые и лысые вояки смеются, наперегонки ухаживают за бабушкой и, как мне кажется, прямо на глазах молодеют, становятся красивыми, легкими, смелыми… Звон шпор, ветер в перьях плюмажей и легкий шелест выдвигаемой из ножен шпаги… Бабушка умеет превращать даже серых канцелярских мышей в грозных камышовых котов. Что уж говорить о бравых вояках?

На меня внимания никто не обращает. Не удивительно. Когда в помещении находится моя бабуля, все взгляды бывают направлены только на нее. Она замечает меня первой. Улыбается широко и радостно и раскидывает руки, готовая встретить меня объятиями. От нее пахнет духами и корвалолом. Я внезапно пугаюсь. Ей ведь уже скоро 70! Шепчу тихонько:

— Ты в порядке? Хорошо себя чувствуешь?

Так же тихо в ответ:

— Когда вокруг столько мужчин, я всегда себя чувствую хорошо.

Смеется. Отстраняет меня. Осматривает. Явно остается недовольной. А я ведь старалась!

— Господа!

Поворачивается к генералам.

— Позвольте представить вам мою внучку — Ксению Соболеву.

Господа по очереди прикладываются к моей ручке, но тусить возвращаются к бабушке. Не котируюсь я рядом с ней. Отступаю в сторону. Сажусь в кресло, закинув ногу на ногу. Стрельников и Кондратьев, замершие в некотором отдалении у стены, как по команде уставляются на мои коленки. Это бодрит. Может не так все и плохо у меня? Или им просто совсем уж нечего делать?

Внезапно ловлю на себе недоумевающий взгляд бабушки и осознаю всю степень своей неправоты. Я в этом доме хоть и не хозяйка, но… Но должна же хоть что-то предложить гостям! Вскакиваю, но двинуться в сторону шкафчика с напитками так и не успеваю. Дверь, ведущая в гостиную из прихожей, открывается — мне видно, что ее придерживает здоровенный тип в черном костюме и с микрофончиком в ухе — и к нашему обществу присоединяется Александр Петрович Борзунов собственной персоной. А за ним… За ним идет хмурый Коршун. Видимо бабушка Александра Петровича хорошенько пресанула, если он начал шевелиться с такой быстротой. Завидую я ей! Это великий талант вот так — не повышая голоса, спокойно, не сказав вроде ничего такого, заставить человека чувствовать себя распоследней свиньей. Или напротив — лучшим из людей.

Физиономия Коршуна уже окрасилась всеми цветами радуги, над бровью едва поджившая рана — кровь запеклась сама собой, никто не позаботился даже йодом обработать. Одежда грязна и местами порвана. Когда его представляют бабушке, и он с изяществом истинного дамского угодника склоняется над ее пальчиками (как же иначе?) вижу, что и руки его сильно пострадали — костяшки сбиты.

Борзунов волнуется и выглядит несколько смущенным. Коршунов ясен как июльский полдень. Стрельников и Кондратьев затаились и кажется даже не дышат. А я… Я понимаю, что в самое ближайшее время мне из этого дома придется съезжать… Взгляд Коршунова, который нет-нет да задерживается на мне, до такой степени ничего не выражает, что мне становится жутко. Впрочем, он не долго остается с нами. Галантно извинившись и сославшись на необходимость привести себя в порядок, Коршун уходит наверх. Я же подбираюсь бочком к Борзунову.