Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра - Страница 2

— Анна, как ты себя ведешь? — говорит мама. — Это интеллигентнейшие, высокообразованные люди, и если некоторые их идеи тебе не нравятся, то это не значит…

Она не понимает. Идеи здесь не при чем, я не могу смотреть на их ногти.

Когда же в 1996 выходит пелевинская «Чапаев и Пустота», где барон выведен в качестве одного из героев, возле меня начинают притормаживать и увлеченные мистикой молодые мечтатели. Эти мне (несмотря на их идеи) нравятся значительно больше. Особенно активным процесс становится, когда я поступаю в университет (естественно на истфак — куда ещё с такой фамилией?). Наверно в среде моих новых приятелей это звучит круто: «Мы тут вчера с Анькой Унгерн…»

— «С Унгерн?» — «Ну да. Ты не знаком? Это правнучка Черного барона»…

Умники! Если уж интересуются историей, могли бы знать, что Черным бароном — тем самым, про которого пели: «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон…», был не Унгерн, а Врангель. И получил он эту «кликуху» не за бесовскую черноту души, а за форму, которую неизменно носил с 1918 года — черную казачью черкеску с газырями.

Роднят этих двух людей лишь преданность павшей монархии и немецкие корни…

Я отбрыкиваюсь как могу, уверяя всех, что к барону отношения не имею, но никто на это не обращает внимания. Тем более, что однажды судьба сводит меня с парнем, который в ответ на мои попискивания: «Не из тех мы Унгернов!» молча запускает свой компьютер, недолго колдует над ним, разворачивает ко мне монитор, а после читает целую лекцию.

Он рассказывает мне, что Унгерны происходят из старинного немецко-остзейского графского и баронского рода, включенного в дворянские матрикулы всех трех российских прибалтийских губерний. В жилах предков барона, говорит он, текла кровь гуннов, германцев и венгров. Это был очень воинственный род рыцарей, склонных к мистике и аскетизму. К примеру, один из Унгернов упоминается в летописях среди тех, кто погиб под стенами Иерусалима, сражаясь под знаменем Ричарда Львиное Сердце.

С жизнью многих людей из этой семьи связано немало совершенно диких историй. Иногда они полны мистики, иногда какого-то откровенного маньячества. Думаю, это потому, что история в первую очередь сохраняла жизнеописания тех Унгернов, которым удавалось как-то особо «отличиться». Хороший пример: один из них поплатился жизнью за то, что был большой любитель пошутить. Ну так, как это понимал он сам. Жил он на острове Даго, дом его стоял на самом берегу Финского залива. При доме он построил высокую башню, круглый застекленный бельведер которой отвел под свой кабинет. Ночами это помещение освещалось так ярко, что издалека башню можно было принять за маяк… Это и была основа его «шутки». Ну нравилось человеку, что о скалы у подножия его дома регулярно разбиваются корабли… Тем более, что потом можно было выловить из моря спасшихся в катастрофе моряков, отправить их в подвал дома, а там уже со вкусом, с толком, с расстановкой запытать их до смерти…

Адольф де Кюстин в своей книге «Россия в 1839 году» пишет, что «все это барон творил из чистой любви к злу, из бескорыстной тяги к разрушению».

Император Павел, которому донесли о преступлениях этого истинного маньяка, велел арестовать его. В Петербурге барона судили и приговорили к пожизненной каторге. Умер он где-то в Сибири.

Таких историй в семье барона Унгерна фон Штернберга немало. Собственно, большинство из них я знаю, но мой новый знакомый в основном толкует мне не об этом. Тыкая пальцем в раскинувшееся на экране компьютера генеалогическое древо, он наглядно объясняет, как я не права. Оказывается, семья моего отца состоит-таки в прямом родстве с теми самыми Унгернами, на баронском гербе которых лилии и звезды увенчаны девизом: «Звезда их не знает заката».

Не могу сказать, что новость эта оставляет меня совершенно равнодушной. Все-таки приятно знать, что корни твоего рода теряются в веках, а имена твоих предков прописаны в летописях и древних манускриптах. Но для моей сегодняшней жизни все это не имеет никакого значения. Старинный баронский род в моем лице захирел, сменил шелка и бархат на дешевые джинсы и пересел с боевого коня на троллейбус.

Маме всегда было тяжело кормить нас двоих на зарплату школьного учителя немецкого языка. При этом она категорически настаивала на том, что мне надо учиться, учиться и ещё раз учиться. И завещание великого Ленина тут совершенно не при чем, это ее личная, но совершенно непоколебимая идея — ее дочь должна стать ученым.

Желательно великим. В любой области. Историком? Ну хорошо, пусть историком… Конечно, ещё будучи студенткой, а потом аспиранткой, я пыталась, когда подворачивался такой шанс, сшибить какую-нибудь трудовую копеечку в дополнение к нашему семейному бюджету, но это, как правило, были именно копеечки.

Сейчас, когда я начала работать, ситуация изменилась в лучшую сторону, но все равно до баронского шика нам с мамой далеко. Ведь тружусь я не в банке, а в научном институте. Если в первом деньги в прямом смысле этого слова живут и работают, то во второй даже не заходят. Ну не любят у нас деньги науку, не любят читать, не любят копаться в истории, из которой явственно следует, откуда они произошли. Деньгам, как и людям, нравится знать о своем достойном происхождении, но совсем не «прикольно» (как говорят мои студенты) слышать о том, что родились они не в благородном семействе со строгими моральными устоями, а в бандитском вертепе…

Так что большие деньги я вижу только издалека, когда любуюсь проезжающими мимо дорогими лимузинами. «В них женщины проносятся с горящими глазами, с холодными сердцами, с золотыми волосами». Про сердца сказано, конечно, сильно, но иногда мне очень жаль сознавать, что я — не одна из них. Деньги не важны, когда они есть. А когда их категорически нет…

Когда-то мама надеялась, что я выйду замуж за немца (видимо переносила на меня свои девические мечтания), и это сразу решит все наши финансовые и любые другие проблемы. Но мне уже за тридцать, а желающего взять меня в жены немца, как впрочем, француза, испанца, русского или даже таджика на горизонте не наблюдается. Впрочем, за таджика я, наверно, все-таки и сама бы не пошла. Как-то, в отличие от моего предка, на Восток меня не тянет…

Не могу сказать, что я вообще не пользуюсь успехом. Мои рыжие волосы оказывают на некоторых мужчин такое же действие, как валерьянка на котов — они возбуждаются и норовят об меня потереться. Но почему-то каждый раз получается так, что данный конкретный желающий насладиться моим обществом индивид, мне самой не нравится ну никак. Не нравятся их куриные шейки, их потные ладошки, их ранние лысины на умных головах…

— Какой культурный и интеллигентный юноша! Из прекрасной высокообразованной семьи, — говорит мама, когда в очередной раз знакомит меня с новым «молодым человеком».

«Молодого человека» кавычу, потому как все они, на мой взгляд, совсем не первой молодости. И выглядят так, словно долго хранились в шкафу без должной обработки нафталином. Про такие вещи (если речь идет о вещах) говорят — битые молью. И где только мама берет этих «юношей» — культурных и интеллигентных? Все как из одного инкубатора. Разве что разной степени откормленности… Со многими из них действительно интересно общаться. Но выходить замуж?.. В таком деле ведь одной болтовней ограничиться не удастся, с ними ведь ещё и спать иногда придется…

Мама говорит: «Тебе не угодишь!» И наверно она права.

Даже в ранней юности ни о какой взаимной любви речь не шла ни разу. Вечно я влюблялась в тех, кто в мою сторону даже не смотрел. Вроде того самого, первого, который ушел с «прицесской». О да, он потом вернулся и как в старые добрые времена ночи напролет просиживал на моей кухне, и даже соглашался с тем, что его теперь уже бывшая зазноба, которая обозвала меня «еврейской мордой», была-таки дурой и крашеной куклой, как я и говорила. Я оттаяла, снова стала питать надежды и даже позволила ему кое-что (если мама узнает!..), но счастье мое было недолгим. То есть совсем коротким. Через месяц он исчез, чтобы ещё через неделю появиться в нашей общей компании под ручку уже с новой «прицесской»…