Нигредо (СИ) - Ершова Елена - Страница 43

— Возблагодарим Господа Бога нашего!

— Достойно это и праведно!

[3] Слава в Вышних Богу

[4] причащение

[5] Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь (лат)

6.1

Ротбург

На третий день за ним явился адъютант и сообщил, что по приказу его величества кронпринц обязан явиться в Бург.

Генрих уже не пил, лишь, погруженный в морфиновую меланхолию, слушал переборы струн и тихие напевы Марцеллы.

При виде посыльного, она сейчас же отложила гитару и сказала:

— Ты должен идти, милый.

— Рано спохватились, — откликнулся Генрих, бездумно выщелкивая искры и наблюдая за пульсирующим огоньком: пламя рождалось, умирало, и возрождалось снова. В этой цикличности было что-то завораживающее и злое. — Я ожидал, за мной придут только к концу недели.

— Тебе никогда не удавалось исчезнуть больше, чем на пару дней, — заметила Марцелла.

— Исчезнуть… — повторил Генрих. — Какое странное слово… Будет забавно — не правда ли, Марци? — если однажды я исчезну насовсем.

И, сложив ладони, погасил огонь.

Конец августа выдался знойным и душным. Авьен выдыхал смрад десятками фабричных труб. Никогда не спящие глаза Ротбурга — заплывшие и пустые, с облетевшей позолотой на веках-ставнях, — следили за Генрихом неотрывно. Сам же Генрих оставался безучастным: и когда отмокал в ванне, положив на глаза полотенце и погружаясь в вязкую полудрему; и когда его брил и причесывал Томаш; и когда, соскоблив с себя след дешевых духов, вина и поцелуев, облачался в повседневный мундир.

Будто загонял в скорлупу что-то ранимое и настоящее.

— У вас скопилось немало корреспонденции, ваше высочество, — говорил Томаш, по привычке помогая справиться с пуговицами. — А так же прошений. Я разложил их в порядке поступления и оставил на вашем столе. Еще о вас справлялся господин Уэнрайт…

— Чего хотел? — слегка оживился Генрих.

— Он не сказал, — ответил камердинер, и оживление опять сменилось апатией. — Но выразил надежду, что по возвращению вы сами свяжетесь с ним. Еще о вас настойчиво спрашивала супруга… я бы сказал, слишком настойчиво, по нескольку раз на дню. Узнав, что вы вернулись, ее высочество выспрашивала разрешение на аудиенцию.

— Не сейчас, — поморщился Генрих, самостоятельно застегивая непослушный воротник. — Меня ожидает отец.

— Я так и передал, с вашего позволения, — поклонился Томаш и щеткой стряхнул с мундира соринки. — Еще должен заметить, у вашей супруги поразительные вокальные данные. Ее арии и музицирование слышали даже в соседнем флигеле, и гости жаловались.

— Возмутительное неудобство! Передай: пусть прекратит. Кто из гостей выразил недовольство?

— Его вэймарское величество Людвиг…

— Лютц? Да что бы он понимал в музыке, солдафон! Передай супруге: пусть продолжает. А что отец?

— Его императорское величество ожидает вас к четырем пополудни, но вы успеваете, ваше высочество.

— Прекрасно! — ответил Генрих, не видя в этом ничего прекрасного, а только досадную необходимость.

Он знал наизусть, о чем пойдет разговор.

Сперва отец посетует на его, Генриха, образ жизни. Затем пристыдит памятью предков. Потом пройдется по женитьбе на глупой и некрасивой равийке, хорошо понимая, чем руководствовался Генрих при выборе. Припомнит «Меморандум о политической ситуации», затем дружбу с оппозицией, а после — скандальные статейки и гнусные стишки. И все закончится очередной вспышкой и возвращением к Марцелле на Леберштрассе.

Бестолковый и порочный круг, разомкнуть который ни у Генриха, ни у его величества не хватало уже ни желания, ни сил.

Кайзер как обычно восседал за письменным столом.

Иногда Генриху казалось, отец врастал в рабочее место подобно старому дубу: выверни кресло — и увидишь кровеносную систему корней, пронизывающих Ротбург от церемониального зала до императорских конюшен.

— Ваше величество, — склонив голову, он остановился у порога.

— Да, да, прошу садиться, сударь.

В голосе кайзера непривычная рассеянность, взгляд озадаченный.

Опустившись в кресло, Генрих ждал, стараясь не глядеть на портрет императрицы — вот, кто в высшей степени овладел искусством исчезать! И наблюдал, как с хрустом и шорохом переворачиваются бумаги, как солнечный луч, просачиваясь сквозь портьеры, высвечивает мокрую лысину императора, и августовская муха все кружит и кружит над нею, отчего его величество отмахивался все чаще, а раздражался все сильнее.

Наверное, Генрих для отца — не значимее этой мухи, и общение с ним — лишь часть придворного этикета.

Наверное, император будет рад однажды прихлопнуть его газетой — последним изданием «Эт-Уйшаг», в котором так и не были выпущены стихи, но которое все равно изъяли из продажи, — и стряхнуть в мусорную корзину.

Минуты шли.

Шелестели бумаги.

Жужжала муха.

Генрих томился ожиданием.

— Ваше величество, — наконец, не выдержал он, поднимаясь. — Я вижу, вы заняты. Зайду в другой раз.

— Ума не приложу, куда делась карта дислокации наших соединений, — все сильнее хмурясь, ответил император. — Ведь не ранее, как утром, ее вот сюда положил граф фон Меркел.

— Господин министр планирует войну? — осведомился Генрих, подавляя враждебную настороженность, но к его облегчению кайзер покачал головой.

— В том, к счастью, нет нужды. Но мне поступили рапорты из Бонны и Далмы о недовольствах и брожениях, я собираюсь назначить инспекцию в дивизиях… а каких? Стариковская память подводит.

— Если нет военной угрозы, то передислокация корпусов не требуется, — небрежно заметил Генрих. — В Далме стоят восемнадцатая и сорок седьмая дивизии, в Бонне — первая и сорок восьмая.

Кайзер взмахнул рукой, но лишь для того, чтоб отогнать муху.

— У вас хорошая память, сударь. Вы знаете наизусть соединения сухопутных войск?

— И особенно хорошо те, где действительно нужна инспекция, — ответил Генрих. — Но не для того, чтобы подавить недовольство, а для того, чтобы понять проблемы наших солдат. Впрочем, я знаю их и без инспектирования.

— Какие же, позвольте полюбопытствовать? — император сощурил глаз, косо взглянув на Генриха, и взгляд этот был как вызов.

— Я полагаю, — запальчиво начал он, оставаясь стоять и глядя на кайзера сверху вниз, — военный министр не сообщил вам, что это не первые рапорты? Я изучал их, но вы пресекли мои попытки вмешаться. В них говорится о межнациональных конфликтах, что вполне ожидаемо, учитывая комплектование армии. В качестве единого командного языка используется авьенский, и это очевидно, так как на нем говорит большинство офицеров. Однако проблемы возникают в расположениях: солдаты просто не понимают, что пытается донести до них командование, а отпущенное на обучение время слишком мало. Отсюда сложность управления.

— И что вы предлагаете?

— Выделить больше времени на обучение и подготовку солдат, — быстро ответил Генрих, следя за мухой, теперь пикирующей к его плечу. — Офицеры расположений тоже должны приложить усилия для изучения языка своих подчиненных, — рывками, палец за пальцем, он принялся стаскивать перчатку. — В конце концов, из кого набирают офицерский состав? Из некомпетентных лодырей? Если авьенцы настолько не дорожат своими погонами, мы выдадим их боннийцам, равийцам, турульцам! Дадим возможность карьерного роста и для представителей нетитульных наций!

Генрих щелкнул пальцами, и муха, обуглившись до черной крошки, упала на паркет. Кайзер вздрогнул и утер лысину платком.

— Хм, хм, — промычал он, опасливо поглядывая на Генриха. Тот, перехватив взгляд, устыдился и спрятал руки за спину, но все же продолжил:

— К тому же, армия нуждается в перевооружении. Артиллерийское снабжение слабое, и это стоит признать. В Галларе уже год как используют восьмимиллиметровую винтовку, и она показала отличные результаты. Давайте закажем пробные образцы!

— И что же, сударь, вы полагаете, это решит существующие проблемы?