Нигредо (СИ) - Ершова Елена - Страница 29

Генрих крикнул поворачивать на Римергассе.

Здесь запах конского пота мешался с ароматами открывающихся кофеен и цветочных магазинов. Поравнявшись с лавкой, заставленной букетами, корзинам и горшками столь густо, что за ними не просматривались даже полки, Генрих на ходу выскочил из экипажа и юркнул в плотный сумрак.

Дородная цветочница испуганно привстала из-за прилавка. Генрих бросил ей гульден и подхватил первый попавшийся букет астр.

— Мое почтение, фрау! — приподняв котелок, он одарил цветочницу дежурной улыбкой и выскользнул с противоположной стороны.

И встретился лицом к лицу с собственным портретом — отпечатанным на холсте, с гербом и вензелем самого кайзера. И строками из гимна: Даруй любовь и благословение, пусть твой божественный свет озаряет империю!

— Нянюшка! Смотрите!

Малышка в нарядном капоре дернула за рукав чопорную фрау. Глаза — две синие пуговки, — блеснули удивлением и восторгом.

Сколько пройдет времени, прежде чем эти глаза подернутся смертной пеленой? Может, отпущенные семь лет. А может, семь месяцев, пока вспыхивающие на окраинах и в рабочих кварталах очаги чахотки не поразят самое сердце Авьена.

— Это вам, прелестная фройлен, — Генрих галантно передал букет девочке, стараясь не коснуться ее руки, и, натянув котелок на уши, свистнул экипаж.

Хотелось верить, что шпик проследовал за пустой каретой, а значит, у Генриха появилось немного времени, чтобы побывать на Бундесштрассе.

Она придет туда, в этом Генрих ни капли не сомневался. Как мотыльков манили зажженные фонари, так баронессу влекла надежда.

Остановив экипаж на противоположной стороне улицы, но так, чтобы просматривалось крыльцо полицейского участка, Генрих принялся ждать. Зуд испытывал нервы на прочность, проклятые молотки забивали невидимые гвозди в его затылок — тук! Тук! Стучали копыта по брусчатке, дробно постукивали каблуки прогуливающихся дам — над их головами покачивались ажурные соцветия зонтов, — и где-то в отдалении струилось двухтемное рондо.

Они вышли втроем: баронесса и два господина. Одного Генрих сразу узнал: герр Нойманн считался лучшим адвокатом в Авьене — маленький, округлый, с круглыми щеками и очками в круглой оправе, сам точно составленный из нулей, он питал к трехзначным нулям природную слабость, а потому с охотой принял чек за подписью его высочества с сопроводительной припиской «благотворительный взнос на процветание юриспруденции». Он что-то беззвучно лопотал, заглядывая под шляпку баронессы — ее лицо оказалось скрыто в тени, виднелся лишь мягкая линия подбородка и краешек губ, изогнутый в полуулыбке, — и явно был доволен собой. Второго господина — высокого полицейского с отличительными знаками шеф-инспектора, — Генрих не знал, хотя его лицо с аккуратными усами и высокими скулами казалось знакомым.

Баронесса что-то ответила. Адвокат поймал ее руку и долго мял, раздуваясь от самодовольства. Видимо, все шло по плану: изменить статью, добиться перевода обвиняемого в более комфортные условия. Между тем, рука баронессы перекочевала в руку полицейского инспектора — всего лишь проявления галантности, и только! — но поцелуй показался Генриху чуть более откровенным, чем положено по этикету, и это вызвало в нем саднящее чувство ревности.

Поглаживая зудящие ладони, он ждал, когда баронесса останется одна, но проклятый полицейский все никак не отпускал ее и взялся проводить до угла Бундесштрассе, придерживая под локоть так, как позволяют себе или друзья, или любовники.

— Разворачивайся, милейший! — сердито прикрикнул Генрих на кучера. — И за той фрау!

Карета качнулась, пружиня на рессорах, и подкатила к баронессе чуть раньше другой, показавшейся из-за угла. Спрятав лицо в поднятый воротник, Генрих затаился в глубине, почти не дыша и чутко прислушиваясь к разговору.

— Позаботьтесь о нем, Отто. Вы обещаете?

— Вы можете рассчитывать на меня, Маргарита. Сегодня и всегда.

Баронесса впорхнула в экипаж, и вместе с ней вплыл запах фиалок и тонкий шлейф сигаретного дыма. Из-под изящной вуали блеснули испуганные глаза. Она приоткрыла рот, вжимаясь в спинку сиденья, тогда Генрих сдвинул шляпу на затылок и четко произнес:

— Не пугайтесь, баронесса. Вы узнали меня?

Крылья ее тонкого носа затрепетали, подчеркнутая грудь приподнялась и опустилась в глубоком выдохе. Экипаж тронулся, покачиваясь и подпрыгивая на мостовой.

— Да, — тихо произнесла баронесса. — Еще бы не узнать, когда ваши портреты сегодня вывешены по всему Авьену, — и, колко стрельнув глазами, учтиво добавила: — ваше высочество…

— Тогда, вы помните уговор? — осведомился Генрих, ловя ее настороженный взгляд. — Я обещал, что с вами скоро свяжутся мои люди, но вместо этого решил встретиться с вами лично.

— Весьма польщена, — пробормотала баронесса, и Генрих приподнял бровь.

— Вы как будто иронизируете?

— Я? — голос преломился удивлением, но сразу же выровнялся: — О, нет-нет! Не думайте так! Просто от растерянности не подберу слова… — она дернула ртом в беспокойной усмешке. — Конечно, эта встреча столь неожиданна!

— Я напугал вас? — ответно улыбнулся Генрих. — Не все же вам одной заставать людей врасплох, — и, заметив, как окаменели ее скулы, добавил: — Я только хотел узнать, как продвигается дело вашего брата.

— О! — расслабленно выдохнула баронесса, вновь расцветая улыбкой. — Я не ждала, что вы исполните обещание столь быстро… — и, испуганно дрогнув, тут же добавила: — Вернее, я верила в вас, ваше высочество, вне сомнений! Но все случилось так внезапно… Я пришла навестить Родиона, и обнаружила его не в той ужасной камере, куда его закрыли после ареста, а в чистой комнатке на верхнем этаже. Правда, дверь и окна забраны решетками, но зато нет ни клопов, ни крыс, и у него чистая постель и хорошая пища, — она говорила все быстрей и уверенней, славийский акцент добавлял тембру пикантность, под вуалью пунцовели щеки — тронь и обожжешься. На всякий случай Генрих сцепил пальцы в замок. — Как же он обрадовался, ваше высочество! У меня разрывалось сердце при виде моего бедного Родиона, ведь это все, что у меня осталось… ах, если бы вы знали! А после мы говорили с герром Нойманном… — она перевела дыхание и осторожно подняла круглые глаза. — Я вас не утомила?

— Нисколько, — откликнулся Генрих и, мельком глянув в окно — они пересекали Эдлитгассе, — крикнул кучеру: — Давай-ка к Пратеру, милейший! — а после обратился к баронессе: — Вы не против небольшой прогулки? Если, конечно, вас не ждут более важные дела.

— Ах, нет! — быстро ответила баронесса. И, видимо, испугавшись, что ее снова не так поймут, поправилась: — Конечно, я не против и полностью в вашем распоряжении. В конце концов, вы делаете для меня так много…

Царапнула совесть — ведь из-за тебя арестовали мальчишку, да, Генрих? — и он, маскируя неловкость живым участием, заметил:

— Это мой долг как наследника и Спасителя. Однако продолжайте. Как вам показался герр Нойманн?

— Изрядным пройдохой! — весело откликнулась баронесса. — Простите, если говорю это столь прямо, ваше высочество. Мне показалось забавным, что его нисколько не смутило обвинение, и даже, казалось, обрадовался этому.

— Слышал, герр Нойманн обожает запутанные дела, — вставил Генрих, украдкой разглядывая точеную шею и красивые скулы собеседницы. Глаза, затененные вуалью, сверкали живым огнем. — Что он предложил?

— Признаться, что Родион был в салоне на Шмерценгассе. В первый раз с непривычки перебрал вина, поэтому и не заметил, как кто-то из собутыльников подкинул ему гнусные памфлеты. Мол, злоумышленник испугался облавы и предпочел скинуть улики. Конечно, Родион сперва возмутился, принялся доказывать, что и не думал кутить в борделе и тем более не пил никакого вина, но герр Нойманн сумел ему доказать, что лучше прослыть повесой, нежели государственным преступником. Тем более, если таким образом удается покрыть настоящего…

Тут баронесса осеклась и посмурнела. Искрящаяся радость во взгляде сменилась тревогой, затем задумчивостью. Генрих снова почувствовал себя неуютно и спрятал руки за спиной.