Князь Мещерский (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 36

– Когда уезжаете? – спросил его Загоруйко после застолья.

– Завтра после полудня, – ответил Михаил. – Оказия подвернулась с санитарным поездом. Я уже договорился. Заодно помогу коллегам в пути.

– Сразу в Москву?

– Сойду в Могилеве. Хочу навестить мать и сестер – давно не видел. Заодно имение посмотрю – оно неподалеку.

– Подарки приобрели?

– Нет, – растерялся Михаил. – Как-то не подумал. Да и что здесь можно купить?

– Это вы зря, – возразил Загоруйко. – Варшава, конечно, пострадала от боев, но лавки работают, и товар в них имеется. Да такой, что в России поискать. Давайте так. Завтра утром я отведу вас в одну лавку, где меня знают и предложат отличные вещи по сходной цене.

Сказано – сделано. В лавке со странным названием «Склеп»[55] хозяин, немолодой поляк с пышными усами, поговорив с Загоруйко, сходил в подсобку и притащил несколько штук шелка, которые и вывалил на прилавок.

– Какого цвета глаза у вашей матери и сестер? – спросил Загоруйко.

– Карие, как и у меня, – ответил Михаил.

– Тогда по отрезу на платье от этой, этой и той, – указал его спутник на рулоны. – А кому какой они сами разберутся. Понятно? – спросил продавца.

– Так, пан! – ответил поляк и стал ловко наматывать ткань на деревянный метр.

– И еще дюжину шелковых чулок, – велел Загоруйко после того, как отрезы завернули в бумагу.

Поляк достал из-под прилавка картонную коробку и стал выбрасывать из нее чулки. Загоруйко отобрал пары нужного цвета и велел их завернуть. Продавец назвал цену. Михаилу она показалась небольшой, но Загоруйко поторговался и сбил на треть. Михаил расплатился, забрал покупки, и они вышли из лавки.

– Не ожидал, Николай Семенович, что вы разбираетесь в дамских нарядах, – сказал Михаил снаружи.

– Опыт, коллега! – засмеялся Загоруйко. – У меня жена и две дочери. Старшей семнадцать, младшей – четырнадцать. Хочешь – не хочешь, а выучишься. Да и я, признаться, люблю баловать девочек. В Варшаве в свободное время по лавкам прошелся, нашел эту. Товар еще довоенный. В оккупации полякам было не до нарядов, теперь – тоже, вот и залежался. Если кто и купит, так русские. Поляки рады, отдают дешево. Рубль здесь в цене…

На вокзал Михаил отправился в медсанбатовской двуколке, перед этим тепло попрощавшись с коллегами. Провожать его вышел весь персонал. Жали руку, говорили напутствия, Михаил даже растрогался. На вокзале возчик оттащил его багаж в вагон, Михаил дал ему полтинник, и устроился на нижней полке. В купе он ехал один: поезд шел в Россию недогруженным – основную часть раненых вывезли раньше. Состав тронулся, мимо окна побежали кирпичные дома. Некоторые чернели пустыми глазницами выбитых окон – следы боев. Михаил отвернулся, достал из кармана продолговатую коробочку и открыл. В падавших сквозь окно солнечных лучах заиграли грани алых камней. Красота!

Это ожерелье досталось ему случайно. От боев в Варшаве страдало и мирное население, раненых поляков везли в русские медсанбаты – свои клиники не работали. Принимали их без слов – христианские души, как отказать? Среди прочих в медсанбат шестнадцатой дивизии доставили иссеченного осколками мальчишку – угодил под разрыв снаряда. Случай выдался сложным, Михаил оперировал сам. Простоял у стола долго, но осколки достал, раны почистил и зашил. Юный поляк выжил – организм у него оказался крепким. Заходя в палату, где лежал пациент, Михаил видел у его койки пожилую женщину в черном, вдовьем платье – она, казалось, не уходила из медсанбата. Ей не мешали, как и другим родственникам раненых, разве что просили надевать белые халаты или хотя бы передники. Через неделю после операции стало ясно, что мальчик успешно поправляется, и Михаил разрешил забрать его домой. Тогда к нему и подошла эта женщина.

– Дзенькуе бардзо[56], пан! – заговорила, мешая русские слова с польскими. – Вы уратовали[57] мне внука.

– Я врач, пани, – ответил Михаил. – Это мой долг.

– Не скажите, пан! – покачала головой полька. – Обовязок[58] можно выконать[59] разно. Мне мувили[60], цо вы много часу стояли над Анджеем, поки не зробили вшистко[61]. Герман не уратовал бы поляка, а вот русский зробил. Пан мае невесту?

Михаил задумался. Вопрос прозвучал неожиданно, и он затруднился с ответом.

– Есть барышня, которой я собираюсь сделать предложение, – признался, наконец.

– Подаруйте ей то!

Полька протянула узкую продолговатую коробочку. Михаил взял ее и открыл. На черном бархате внутри лежало золотое изящное ожерелье, усыпанное красными камнями прихотливой огранки.

– То наше, фамильное, – сказала полька. – Рубины. Берите, пан!

– Не могу! – попытался отказаться Михаил. – Это очень дорого. Вам самой пригодится, в Польше сейчас трудно.

– Не голодаю, пан, – усмехнулась женщина. – Я княгиня, а не хлопка, пенензы маю[62]. Герман нас грабил, но взял не вшистко. Вы уратовали мне внука, а ён едны, цо мне засталось. Сын с невесткой сгинули. По сравнению с жичей внука то прах. Берите, пан!

Михаил взял – не смог отказаться. И вот теперь, любуясь игрой камней, представлял, как вручит подарок Лизе, а та… Далее фантазия тормозила, но думать было приятно.

В Могилев санитарный поезд прибыл утром. Михаил попрощался с коллегами, с которыми успел свести знакомство в пути, подхватил чемодан с подарками, саквояж с личными вещами и вышел на привокзальную площадь. Стоявшие там извозчики, разглядев погоны приезжего, соскочили с козел, и наперебой стали зазывать врача в свои экипажи, именуя его, кто высокородием, а кто – и превосходительством.

– Мне нужно в имение Дубки Шкловского уезда, – остановил Михаил этот поток красноречия. – Кто отвезет?

Извозчики притихли и зачесали в затылках.

– Далеко, барин! – сказал один, с густо заросшим бородой лицом. – Тридцать верст в один конец. Десять рублев!

– Пять! – сказал Михаил.

– Сидай! – кивнул возчик.

Бричка у него оказалась старой и разбитой. На булыжной мостовой она гремела колесами и скрипела сочленениями, а пегая лошадка тащила ее флегматично, не обращая внимания на понукания кучера. Ехали почти день. Михаила порядком растрясло, хорошо, что в пути они пару раз останавливались – справить нужду и напоить кобылку. Наконец бричка свернула с мощеного большака на грунтовую дорогу и покатила по мягкой земле. Они миновали рощицу и выбрались на обширное поле.

– Вон они, Дубки! – извозчик внезапно ткнул кнутом вперед. – Приехали, барин!

Михаил привстал с сиденья. На небольшой возвышенности стоял двухэтажный, крытый железом дом, обнесенный кирпичной оградой. Ворота из кованых прутьев были открыты, бричка миновала их и подкатила к крыльцу с двумя оштукатуренными, крашеными известкой кирпичными колоннами. Те поддерживали деревянную балку, на которую опиралась крыша из железных листов. Еще во дворе имелся отдельно стоящий деревянный флигель, какие-то хозяйственные постройки, но Михаил толком не разглядел, поскольку из дверей дома на крыльцо выбежали две девушки в глухих платьях под горлышко и с платочками на головах.

– Мойша! Мойша приехал! – завопили они и метнулись к бричке.

– Хая! Циля!.. – Михаил соскочил на землю, обнял и расцеловал сестер. – Как давно я вас не видел! Вы такие взрослые.

– Хочешь сказать, старые? – сощурилась Циля.

– Не слушай ее! – затараторила Хая. – Мы получили твое письмо, и так ждали, когда приедешь! Все глаза проглядели. Вот она, – Хая ткнула пальцем в сестру, – от окна не отходила.

– А сама? – фыркнула Циля и повернулась к брату. – Ты стал таким важным, Мойша! Настоящий генерал! – она коснулась пальцами его погона на шинели.