Двое: я и моя тень (СИ) - "AttaTroll" - Страница 54

— Ты меня простишь? — осторожно спросила она.

— За что именно? — он дотронулся губами до её носа и прижался к её щеке.

— Мне было страшно. Я думала, что умру, что больше не увижу тебя.

Он вздохнул и положил ладонь на её талию. Беззащитная, его глупая отважная Лизи. Артур прижался к ней бёдрами, рука сползла на живот и замерла: там, наверное, уже билось маленькое сердечко, крохотное. Он видел не раз в брошюрах, которые раздавали на улицах активисты, протестующих против абортов, снимки странных запятых, которые называли детьми. Это было… непонятно.

— Я знаю, но всё позади, — он сдержался, чтобы не начать отчитывать её саму, как ребёнка за неосмотрительность.

Артур поцеловал её в висок и погладил по плечу, тихо сказал:

— Я сейчас вернусь.

Она не ответила, всё так же дрожа, свернувшись клубочком на мягкой бежевой простыне.

Артур с тихим шуршанием открыл дверь и оставил её приоткрытой, на всякий случай, затем ушёл в ванну. Включил воду, набрал полные пригоршни холодной воды и плеснул на озадаченное лицо. Выпрямился и посмотрел призрачному отражению в глаза. Там, в зеркале, Артур Флек, который сейчас нужен Лизи как никогда, потому что его девочка вот-вот свихнётся, если не сможет справиться с навалившимся на неё потрясением. А она не сможет, если не получит его заботу и поддержку. Тогда он потеряет и любимую женщину, и ещё не рождённого ребёнка: ему наплевать на Пенни — подохла, и прекрасно, без неё жизнь раскрасилась в яркие цвета и заиграли новыми мелодиями, наполнившими всё вокруг особенным смыслом с привкусом крови. Лизи же в эти ноты вдохнула жизнь.

Но правда такова, что когда Артур Флек, побитый жизнью и раздавленный бывшим боссом, убил троих человек в готэмском метро, своё плечо ему подставил Джокер. Джокер нажал на спусковой крючок. Джокер был в том грязном туалете и показал Артуру, какой именно может быть свобода. Шарк. Левая нога скользнула по полу. Взмах руки. Дыхание сбитое, рваное, а в глазах жажда прочитать танец Джокера. И он танцевал, как умел в тот страшный момент — в тот самый, когда их наконец-то стало двое.

Последний раз он был Артуром Флеком в детской больнице, в отделении для тяжелобольных детей. Танцевал для них. Радовался. Правда радовался: все улыбки — ему, аплодисменты — для него, его любили, он ощущал свою нужность этому дому скорби. А когда пистолет вывалился из штанины и прокатился по полу метр-другой, Артур Флек пересёк черту. Это Джокер ударом головы разбил стекло телефонной будки, он всегда знал, как выпустить пар, что надо сделать, и никогда не бросал Артура.

Он снова посмотрел в глаза своему отражению и хрипло промямлил:

— Только не смейся над ней, не обижай. Успокой её, как успокаивал меня, найди нужные слова, как находил для меня. Но только не обижай, прошу.

Он вдруг опустил голову, и волосы закрыли лицо. Глубоко вздохнул, выгнул костлявую спину, как кошка. Содрогнулся. Медленно приподнял голову, ощерился, недобрый взгляд прожёг отражение, такое же мрачное, такое же невыносимо опасное.

***

Как хотелось взять мышонка за тонкое горлышко, посмотреть в её заплаканные глаза и высыпать на неё все вопросы, которые она заслужила. Нависнуть над ней, заключить её между своими руками, пусть боится, пусть запомнит свой страх в подробностях, смакует его, как дорогой коньяк. О нет! Ведь его мышонку нельзя спиртное! И как это он сразу не подумал? Непорядок. Тогда только страх, дорогая.

Он вошёл в комнату, задержался в дверях, прислонившись ладонью, поднятой над головой, к косяку. Лизи, Лизи. Твои монстры опять пришли за тобой, да? Они снова в комнате? В изголовье? Нет: в ногах, она пришли забрать тебя, сожрать, сделать своей. Как драный хозяйский кот, Джокер прошёл до кровати, склонился над Лизи и вздохнул. Хватит кормить своих чудовищ, пора подумать о себе, о ребёнке, об Артуре. Ты собралась рожать Артуру ребёнка или чудовище? Пожалуй, двоих с этого города хватит.

Она вдруг повернулась к нему, по-детски вытерла рукавом лицо и попыталась улыбнуться.

— Что произошло, мышонок?

Она сглотнула и выдержала паузу. Разомкнула всё ещё влажные от слёз губы и тихо, испуганно сказала:

— Он затащил меня в подворотню, хотел… Приказал раздеваться. У меня была с собой пилка для ногтей, мне казалось, я смогу, сумею, а потом он достал нож…

Он лёг рядом, и Лизи подтянулась к нему, прижалась, уткнулась носом в подбородок и говорила, говорила, говорила. Скорбно, траурно, будто отпевала свою душу. А когда рассказ закончился, Джокер чуть отстранился и строго спросил:

— Где был твой водитель?

— Я его отпустила. Артур, пожалуйста, не надо нотаций, только не сейчас, ладно? Я знаю, это было глупо и необдуманно, я признаю это. Но ты должен сказать Джокеру, что Итан не виноват, — она провела пальчиком по вороту его синей футболки. — Скажешь? Водитель не при чём. Я. Я его отпустила. С меня спрашивай, а с него не надо. Пожалуйста.

И вдруг она уткнулась ему в плечо, зарылась носом и снова заплакала.

— Глупый мышонок, — в его голосе сквозило раздражение и разочарование, но вряд ли Лизи это уловила.

Куда проще подсказывать и подталкивать, когда есть кому помочь выбраться из кокона бренного, уставшего тела. Помочь переродиться, протянуть руку, пообещать сжечь всех, подарить каждому по свинцовому поцелую и отправить в законные два на полтора. Джокер убаюкивал Артура, когда пришла пора встретить новый рассвет. Отправил Пенни туда, где ей давно место, лживой старухе. Отплатил Рэндаллу его же монетой.

Лизи, милая, ты другая. Когда она выговорилась, выплеснула свою жгучую боль, мучительно настоящую, то как в старые времена замкнулась в себе, чтобы слушать шёпот теней. Вот зачем Артур позвал Джокера: не дать этим детям тьмы и порока сожрать их девочку. И он прижал её к себе, прикоснулся губами к солёной щеке и тихо замурлыкал мелодию из песни, недавно услышанной по радио. Лизи всхлипнула раз, другой и притихла, прислушиваясь к его голосу.

Лизи спала неспокойно, ворочалась, всхлипывала, прижималась к Джокеру, дрожащая и беззащитная. Иногда в испуге она открывала глаза и оглядывала незряче тьму вокруг себя, потом отыскивала его, брала за руку и засыпала снова. Чего бы хотелось ему? Впиться в неё, попробовать эту трогательность на вкус, маленькую лживую невинность. Разложить её на кровати и… «Нет, Артур, я же обещал её не обижать».

Джокер курил сигарету за сигаретой, бросал окурки в чёрную непрозрачную пепельницу и тушил, отпуская на волю последние струйки дыма, целующие шершавые руки на прощание. А утром, когда солнце нашло брешь между неплотно закрытыми шторами, он отыскал в доме проигрыватель, принёс его в спальню и поставил на кровать. Долго выбирал пластинку, перебирая одну за другой, выискивая среди них что-нибудь от Лизи. И нашёл. Игла опустилась на пластинку, комнату наполнило сначала тихое шуршание, а потом голос разбудил новый день: «Я влюблён в тебя и в весь джаз…». Женский сильный голос разгонял остатки ночной тьмы, развеивал пугливые тени по углам, выметал страх из дома и развешивал по стенам жизнь.

Лизи потянулась, накрыла лицо рукой, будто проверяя, жива ли она, не приснилось ли ей это всё. Не приснилось, радость. Она выглядела разбитой, невыспавшейся. Ранимый мышонок. Не-ет, в глазах уже промелькнула жизнь, как лучи солнца пробиваются сквозь разбегающиеся тучи.

Ну вот, Артур, как ты и просил.

Джокер вдохнул полной грудью, впуская Артура в худое избитое тело.

— С добрым утром, — Артур сел рядом и дотронулся пальцами до её согнутых коленей.

***

Судя по всему, весна пришла в город окончательно. Артур дотянулся до штор и отдёрнул их, окончательно впустив стеснительное солнце в комнату. Хороший день, чтобы выйти и порадоваться: улыбнуться, встретить себя обновлённую в отражениях витрин, выпить по-настоящему вкусный кофе — нет, он всё тот же, что и всегда, но весной всё другое, обновлённое. Вернуться после работы домой и поцеловать Артура, прожить вечер с ним, не потерять ни минуты. Сказать, что всё было хорошо.