Двое: я и моя тень (СИ) - "AttaTroll" - Страница 43

Лизи смотрела в его безумные, жадные, широко распахнутые глаза. Он ухмылялся и ещё больше походил на демона.

— Отвечай мне, — в голосе сквозила угроза.

— Да, — Лизи разомкнула пересохшие губы.

— Что да? — он схватил её за горло и несильно сжал.

— Я твоя радость, — ответила она.

Наверное, он проверял, проснётся ли удушающий страх, первозданный ужас перед неминуемым, перед отцом хаоса и анархии, перед огнедержателем. Лизи отвернулась, но Джокер ухватил её за подбородок и грубо повернул лицо к себе.

— Смотри на меня.

Голос понизился до хриплого шёпота, и всё вокруг померкло. Его руки блуждали по её телу, аккуратно, настойчиво, изящно: не как извращённый любовник, опасный, искушённый, завлекающий в ловушку и обманывающий обещаниями, а словно музыкант. Лизи в его руках — скрипка, его мелодия в сумраке комнаты, и настойчивые пальцы рождали музыку, понятную только Джокеру. Чтобы услышать её, нужно нырнуть в его бездну. Он наклонился, убрал волосы с шеи Лизи, дотронулся губами до ушка. Заставил стон сорваться. Ещё один. Осыпал лицо поцелуями, заставлял дышать чаще и глубже.

Лизи запустила ладони под его пиджак и стянула с худых плеч. Впервые он не сопротивлялся, не сковывал её движения, не ронял обидные слова, и её пальцы стали смелее. Одну за другой расстегнули пуговицы на жилетке. Джокер снял её и отбросил. Зелёная рубашка — как преграда, таинство, перед которым замирало сердце, словно под ней не человек, а демон, прячущий красные крылья. Пальцы потянулись к вороту, и Джокер перехватил их. Они оба понимали, что была пугающая тайна, Лизи хотела разгадать её, а Джокер играл с ней и следил, чтобы грань не была перейдена.

Его ладони легли на её грудь и смяли, смакуя округлости, лаская. Почему он сегодня такой? Почему нежный? Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Но чуткие пальцы заскользили по коже, трепетные, искусные, спускаясь ниже, торя невидимую дорожку.

Почему так только сейчас?

— Раздвинь ноги, — нетерпеливый и возбуждённый шёпот на ушко.

Лизи не смела ослушаться. Она обвила его шею руками, запустила пальцы в волосы, потянулась к его лицу. Поймала поцелуй. Нежный. Лизи пачкалась в краске, её губы требовали его губы, теперь она касалась их настойчиво и жадно, а его ладонь легла между ног, пальцы проникали глубоко, взвинчивали, будоражили воображение. Лизи постанывала в нетерпении, ей хотелось узнать, что такое нежная, непознанная близость с Джокером: сладкая безнравственность, жаркий, умопомрачительный грех, губительный и слишком сладкий, чтобы от него отвернуться. Преступно божественный.

Джокер заставлял её вскрикивать, и она хваталась за его плечи, впивалась в плечи, закрывала глаза, и её щёки полыхали, губы налились маковым цветом. Он наклонялся и ловил языком соски.

Лизи выгибалась, горела в адском пламени, источала желание. Стонала, и Джокер снова и снова накрывал её губы поцелуем, прижимал к себе. Она вся дрожала от возбуждения, льнула к нему.

— Тебе нравится? — промурлыкал он возбуждённо, глубоко и нарочито медленно проникая в неё пальцами, останавливаясь, наблюдая, как она теряла связь с миром.

— Да, — Лизи едва хватает дыхания ответить.

— Скажи: «Да, папочка», — его голос дрожит от желания.

— Да, папочка…

Он расстегнул ширинку и лёг на Лизи, неприлично широко раздвинув её ноги, взял руку и положил на сочащийся смазкой член. Лизи послушно обхватила его, и он толкнулся в её ладонь.

— Смотри на меня.

Он прикоснулся губами к её виску и простонал от ласки, сначала неуверенной, пугливой, а затем нарастающей, грубоватой. И вдруг он отстранил её руку от себя и достал пистолет, повертел им, наслаждаясь каждой деталью, каждым изгибом оружия, а потом перевёл взгляд на Лизи и чмокнул её.

— Хотел показать, на что способен мой верный Шутник, но приберёг для тебя старину Хенка.

Джокер дотянулся до прикроватной тумбочки и достал из ящика другой пистолет. Начищенный до блеска, сверкающий. Бежевая рукоять, чёрный верх. Вычурно аккуратный, кричаще помпезный, не внушающий трепетного ужаса, но трепет. Пистолет всегда оставался пистолетом, какую окраску ему ни придай.

Лизи отпрянула, не понимая, к чему такие перемены: от нежности и страсти к запугиванию. Всё-таки решил застрелить?

Словно читая её мысли, Джокер прислонил дуло к её животу.

— Сначала хотел проучить тебя так.

Щёлк. Лизи вздрогнула.

— А потом напомнил сам себе, — Джокер приложил палец к подбородку и изобразил задумчивость: — Ты же моя радость. Как я могу пустить в тебя пулю? Это толпе на улице на тебя наплевать, они и похуже что могут сотворить. Поэтому…

Он раздвинул ноги Лизи и сел между ними поудобнее, так, чтобы она не смогла свести колени вместе. Дуло уткнулось между ног, чуть толкнулось внутрь, и Лизи дёрнулась, испуганно схватилась за руку Джокера, прошептав умоляюще: «Не надо!»

— Ещё хоть раз рыпнешься, я нашпигую пулями старину Хенка, а уж за ним не заржавеет, — притворно ласково зашипел Джокер.

Он ввёл пистолет глубже, остановился, рассматривая Лизи. Наверное, на ней лица не было. Джокер схватил её за волосы и повернул голову в сторону: на стене от пола до потолка возвышалось зеркало. И правда, бледная кожа, огромные, полные страха и непонимания, глаза.

Она не ощущала, было ли ей больно или неприятно, холодно или жарко. У Джокера на всё найдётся своя извращённая философия, свой, понятный только ему, ответ. И сейчас он имел Лизи пистолетом. Скалился, растягивал губы в улыбке, постанывал, наблюдал за реакцией. Склонялся к ушку, шептал непристойности про пистолет и вводил его снова.

Что следовало испытывать в этот миг? Отвращение? Оно было. Удивление? И ему нашлось место. Неужели возбуждение? Да.

— Да-а, — промурлыкал Джокер.

Почему его искалеченная, вывернутая наизнанку любовь манила? Приручала, делала своей, заставляла хотеть его. Лизи зажмурилась и смяла простынь, впившись в неё пальцами. Она дышала чаще, ей нравилась эта извращённая игра, потому что у Джокера своё понятие о любви, о сексе, о наказании. У него всегда всё своё — ничего чужого, навязанного опостылевшим обществом.

Пистолет легко скользил внутри, и всё под Лизи было мокрым. Стыдно и жарко от этого грязного действа. Может, Джокер ждал заветных слов? Типа стоп-слово, чтобы прекратить одну пытку и начать другую. Возможно. В конце концов, Лизи давно не восемнадцать, ни к чему больше ломать комедию и притворяться правильной, она же такая же искалеченная, как его чувства к ней.

Её пальцы дотронулись до его руки, сжимающей пистолет. Лизи повернулась к зеркалу и увидела, что теперь на неё смотрела совсем другая девушка: губы налились маковым цветом, в глазах похотливый блеск, требующий дать ещё. Больше.

Грешница и грешник.

— Я хочу тебя, — как во сне пробормотала Лизи.

Джокер склонился и чмокнул её в щёку.

— Мы ещё не закончили.

Он вынул пистолет и отбросил в сторону, на край кровати. Потянулся к карману, сначала к одному, потому к другому, замешкался. Он был возбуждён, на грани, его подбородок подрагивал — нетерпение в каждом движении, в каждой детали, во всём. Джокер взвинчен, наэлектризован, а в глазах дикий огонь, два страшных, чудовищных пожара смотрели на Лизи. Наконец он достал складной нож и щёлкнул им.

Лизи встрепенулась, подалась было назад, но тонкие цепкие пальцы легли на ногу, мягко, но уверенно. Жест, кричащий о том, чтобы Лизи молчала и не смела спорить.

— Папочка ещё немножко поиграет, а ты будешь хорошей девочкой и не станешь мешать. Договорились?

Лизи опасливо смотрела на нож. Вроде бы ничего такого, недлинный, сантиметров пять всего и в ширину едва ли толще пальца, но это не отменяло главного факта: это, мать его, оружие. В руках Джокера — опасная игрушка, и Лизи даже думать не хотела, что он хотел сделать.

— Но сначала небольшая прелюдия.

Джокер наклонился и дотронулся губами до губ Лизи. Ей хотелось отвечать, и она позволяла себя целовать, жадно ловила каждый тихий, хрипловатый стон. И в одно мгновение вдруг стало не всё равно: а вдруг он дарит эту боль не ей одной? Вдруг у этого красного палача есть кто-то ещё? Ревность уколола сердце. Это её палач. Такая же простая искалеченная истина, как и та, что Артур принадлежал ей. Лизи отогнала мысли, снова и снова отдаваясь жадному поцелую. Два пальца снова вошли внутрь, и Лизи ахнула. Грешница отдавала себя на суд грешнику и тонула в бессовестно сладкой пытке.