Кое-что об архимагах (СИ) - Ильин Владимир Алексеевич - Страница 35

Позади толпы, прячась за деревьями, стоял Энрун. Ума мальчишке хватило, чтобы не показываться лютой толпе на глаза, а по рассвету, когда закончились слезы в глазах, бежать в храм – просить защиты. Храмовник его впустил, а позже – запретил сельским поднимать на него руку. Стала ли жизнь детеныша ведьмы от этого легче?

С той поры в жизни села пошли беды, одна за другой – неурожаи, болезни, непогодица, повышение налога. Одни говорили – проклятье на селе, другие полагали, что без предсказания погоды сложно вести хозяйство, а без хорошего лекаря и настоек – выстоять на ногах. Некоторые пытались покончить с ведьминым выкормышем, полагая его источником всех бед. Энрун пытался выжить, не выделяться, не смотреть на людей, замкнуться в своем маленьком мирке, но внешний мир не отпускал из тисков горя.

Уже после, через три десятка лет, на деревню легла тень безумия нового барона, выразившаяся в новых поборах, отрядах солдат, что забирали людей из домов, обещая вернуть через сезон. Через сезон вернулись только солдаты – за новыми людьми. Деревня собралась на общий сход, покидала на телеги, закинула на свои горбы пожитки, и двинулась в путь, к новой жизни.

К тому времени о происхождении старого – из-за седины – извозчика никто и не помнил. Деревня живет без памяти, страницы истории уходят со стариками. Все те, кто был виновен в смерти ведьмы, были уже мертвы. Энрун считал, что проклятие все-таки было, правда если оно все таки сбоило, и кто-то заживался на свете – сам наведывался к врагу. Никто за годы так и не подумал на безобидного, дураковатого старичка-извозчика. Мало ли опасностей в деревне? Упал головою о камень, в колодце утонул спьяну, в бане угорел – всякое бывает. В ту пору взгляд Энруна мог действительно называться дурным – от его пристального внимания умирали, хоть и безо всякого колдовства.

Было у Энруна и светлое в жизни – его лошадь, кормилица, любимица. Бессловесное, бесконечно доброе существо. Стоило ли говорить, что в ту пору, когда его единственный друг рухнул в пыль, нить жизни старика чуть не оборвалась вслед за лошадью? И каково же было его счастье, когда кормилица поднялась с земли! Словно приговоренному к смерти вдруг сообщили, что все это – не более, чем розыгрыш, и можно продолжать жить, как жил.

А вот дальше потянулась череда странностей, пугающих и радующих одновременно. Старик обиходил любимицу вечером, чистил, перемежая с лаской. Угостил морковкой, чтобы не пугала так его больше – и замер, когда увидел ослепительно-белые, чистые, здоровые, острые клыки в пасти лошадки. Волку впору позавидовать! Любимица морковку приняла, но съела без особого удовольствия.

Энрун подумал-подумал, да отмахнулся от эдакого чуда – самое главное, чтобы была жива.

Новая странность объявилась вместе с баронским мытарем, пришедшим изъять налог – в очередной раз надеясь, что у старика не окажется что брать и можно будет умыкнуть коня. Мысли его не были злыми, просто мытарь уж очень хотел повышения до дружинника, а без коня о таком и мечтать не следовало. Старик, якобы, уже пожил – зачем ему лошадь? Тем более, мытарь подумывал за копытное заплатить – попозже, не сразу. Без особого желания подумывал, если честно.

Словом, пошел Энрун собирать что-то, что можно будет предложить в счет налога, а как вернулся – не нашел никого в подворье. Десятком минут назад тут стоял государев человечек, по-хозяйски оглаживая старикову лошадь, а сейчас – никого. Хмыкнул Энрун, да махнул рукой – ушел, так ушел. Еще придет, куда денется. Был старик спокоен ровно до момента, как пришлось счищать навоз из стойла – тогда-то и сверкнул человеческий зуб. Старика пробрал озноб от такого зрелища – не из-за истинной природы зубастой кормилицы, а оттого, что кто-то мог заметить. К счастью, нашлись все двадцать четыре зуба – мытарь здоровьем не отличался – и были закинуты по пути в лес.

Старик некоторое время опасался лошадки, но к странному быстро привыкаешь – особенно, когда твой путь изо дня в день проходит мимо смертельно опасного леса. Чего тут только не бывает? И даже дети со странными вопросами – успокаивал себя Энрун.

В третий день после начала тех событий, случилось новое событие. Не было оно ни трагичным, ни радостным – просто в один момент Энрун почувствовал необычайную тоску, исходящую из леса. Словно плакал заблудившийся ребенок, скулил щенок, выброшенный из дома. Лошадь встрепенулась и повернула туда морду, а затем – глянула на хозяина, словно просила. Старик поборол опаску и повел телегу к опушке, выпряг лошадь и двинулся по лесу, избирая удобный путь для конного, хоть его красавице и было на это все равно – широкая грудь легко проламывала себе путь даже меж толстых ветвей.

Вскоре они вышли на неширокую поляну, сплошь покрытую опавшей, коричнево-желтой листвой. Где-то там, на середине поляны, был источник зова. Старик опустился на колени, оперся на руки и осторожно двинулся вперед, ощупывая руками место впереди, пока рука не натолкнулась на нечто теплое и мягкое. Энрун осторожно сгреб в сторону листву, открывая наклонившимся к поляне верхушкам деревьев тело крупного волчонка – бездвижное, свернувшееся в клубочек, словно тот пытался согреться в безумную стужу. Прозвучали шаги лошади – перерожденное создание ткнулось мордой в волка, безо всякого страха, затем посмотрело на старика, фыркнуло, словно призывая к чему-то.

– Khraal! – разнесся крик Энруна по лесу.

В деревню они возвращались уже втроем. Тело оживающего – он чувствовал – волка было укрыто в грязную мешковину. Стражники на воротах лишь мазнули по телеге взглядом не удосуживаясь проверить, что за хлам на этот раз вез безумный старик.

С самого рождения человека окружают страхи. В детстве они прячутся в темноте неосвещенного коридора, таятся под кроватью, скрываются в шкафах, жаждая выйти ночью и напугать ребенка. Только яркий свет или накинутое наголову одеяло способно спасти от чудовищ, сделать мир вновь безопасным – до того самого момента, как маленький найдет в себе силы заглянуть в логова монстров и убедиться, что там никого нет.

С первыми шагами во внешний мир за стенами уютного дома появляются новые страхи – юный человек начинает бояться большой и опасной коровы, шипящих гусей и лающей собаки. Эти страхи помогают преодолеть взрослые, объясняя и обучая малыша не бояться тех, кто ниже его по статусу в мире.

Во взрослой жизни человек понимает основной принцип, и боится только старосту, государевых людей, благородных, а так же тех, кто над ними – богов и демонов. Чуть позже он понимает, что богам нет до него дела – они слишком заняты перестановкой солнца и луны, вращением звездного свода над головами и вечными войнами меж собой. Короли и аристократы, подобно богам, могут ни разу не попасться на глаза человеку земли и сохи за всю его жизнь. Остается власть местная, насквозь понятная – есть местный глава староста, есть господский ставленник и мытарь с солдатами.

Иногда человеку достает решимости и воли сплотить вокруг себя единомышленников и стать выше тех, кто им правил. Чаще всего, бунт завершается виселицей. Когда же нет тех, кто должен следить за сохранностью власти и покарать бунтовщиков, на землях появляется новый Барон. Боится ли он, поднявшись на самую вершину? Безусловно. Он боится перемен, боится потерять власть, боится встретить утро с перерезанной глоткой, боится яда в своем бокале и ножа в спине. Но все эти страхи – в его руках, посильны его воле, контролируемы умом и жестко фиксированы в границах холодного разума. Иначе и быть не может – слабохарактерные во власти не выживают.

Однако порою случается нечто, что могучим ударом разбивает темницы страха, дробит в пыль логику и надсмехается над здравым смыслом.

Первая ласточка пронеслась днем ранее, в виде молнии с небес, оставив после себя чувство неуверенности. Вторая же, в виде монструозного спрута ростом в два высоких дерева, с сотней лап и пастью, что была способна поглотить человека, разбудила в душе Барона, казалось бы, давным-давно забытый суеверный страх.