Восхождение (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 53

И вот здесь – я иду, и смотрю на мир, смотрю на проходящих мимо людей и пытаюсь понять – кто они такие, как оказались на Манхеттене, пытаюсь представить их жизнь. И само собой – здесь мне сделать это многократно сложнее. Ну как я могу понять жизнь вот этой пухленькой молодой девушки в костюме офисной служащей? Может она бедна, а может богата, может у нее есть мужчина, а может, нет – странно, но в Союзе 1971 года гораздо легче понять, насколько хорошо (или плохо) обеспечен тот или иной человек. У нас есть что-то вроде дресс-кода, рассказывающего о человеке все, что возможно рассказать. По крайней мере – об уровне его доходов. Видишь человека в новых американских джинсах – понятно, это достаточно обеспеченный и продвинутый тип, не какой-нибудь работяга из колхоза! А здесь… нет, само собой – тут джинсы не предмет роскоши. Но тут еще и не выпячивают богатство… так, по крайней мере, мне показалось. Одеваются, кто во что горазд – главное, чтобы было удобнее.

Но да ладно. Пойду отдыхать. Вообще-то я не слишком и устал – тринадцать часов перелета в бизнес-классе ИЛ-62 это совсем не тринадцать часов в каком-нибудь дерьмовом аэробусе-321, где в эконом-классе нельзя даже просто сидеть – ноги не умещаются. Но все равно – хватит на сегодня впечатлений, нужно к завтрашней пресс-конференции готовиться, обдумать – что буду говорить.

Хотя… ну вот что такого я могу обдумать? Откуда я знаю, что именно меня спросят? Придется определяться по ходу дела, так что… Нет, я всего этого действа не боюсь, я вообще можно сказать свое отбоялся, и уж не какие-то там акулы пера меня испугают, но… не хочется ударить в грязь лицом. Впрочем – я за словом в карман никогда не лез.

Номер встретил меня роскошью и негой. Я плюхнулся на кровать, глядя в стильно изукрашенный потолок и стал сосредоточенно обдумывать сегодняшний разговор с Роном и завтрашнюю конференцию, и как следовало ожидать – мгновенно заснул. То, что за окном светит солнце и день разгулялся – ничего не значило. По московскому времени сейчас около полуночи.

Проснулся я… хмм… утром. Московским утром. В шесть часов утра по Москве. Двадцать три часа – по нью-йоркскому времени. За окном светло – тут скорее всего вообще на улицах не бывает темно – светятся рекламные щиты, да освещены улицы совсем не так, как в каком-нибудь Ртищево или Хвалынске (ничего не имею против этих городишек, Хвалынск вообще мне нравится).

Сна – ни в одном глазу! Бодрость, свежесть и желание вытворить чего-нибудь такое, о чем потом буду жалеть. Например – погулять по вечернему Нью-Йорку. Кстати – если не погуляю, потом буду жалеть еще больше.

Сказано – сделано. Натягиваю свои верные кроссовки, закрываю номер, и вперед! «Большое яблоко» – жди меня! Денег с собой взял триста долларов – обязательно зайду в какое-нибудь кафе и посижу. Только теперь не внутри, а снаружи.

Ключ сдал на рецепшен дежурно-улыбчивой девушке в белой блузке и вышел на улицу. Да, вечером хорошо! Жары нет! И людей столько нет, как днем!

Красиво, черт подери. Все вокруг сверкает, переливается цветами радуги! Отвык я в Союзе от того, как может быть много рекламы. Впрочем – даже в моем шумном, безумном 2018 году столько рекламы на российских улицах нет! Но здесь она как вирус заполнила все пространство! Она расползлась во все стороны, и во всполохах рекламных огней казалось, что находишься в каком-то гигантском дьявольском калейдоскопе!

Странное ощущение, конечно. Я шел в этом рекламном аду (или раю?!) ошеломленный, можно сказать обалдевший от такого напора на мой тощий кошелек. Реклама умоляла, просила, требовал – Купи! Купи! Купи!

Я бы купил, но с деньгами как-то туговато. Вот продам мои цацки, и тогда… А что тогда? Все равно – даже если я что-то куплю, провезти это в Союз я не смогу. Никак не смогу. Скажут: а откуда у тебя взялись деньги на покупку?! Что, нетрудовые доходы?! А может контрабанда?! А ну-ка, колись!

Мда… это тебе не 2018 год, где всем наплевать, на какие шиши ты купил себе новую машину, или не купил ничего вообще и подыхаешь с голоду. В 1971 году тебе умереть с голоду не позволят, но и купить практически ничего из того, что бы тебе хотелось ты не сможешь. Ибо советскому человеку это не положено! Одно хорошо – такого убийственного количества рекламы, как здесь – в Советском Союзе нет, и еще не скоро такая пакость у нас заведется. Впрочем – может она и раньше заведется… если Шелепин все-таки решится.

И я снова углубился в свои мысли о будущем, забыв даже как следует посматривать по сторонам и любоваться ночным Нью-Йорком.

Я шел, шел, шел… и только минимум через полчаса (скорее всего больше, не менее часа) заметил, что зашел неизвестно куда. Дело в том, что я заворачивал за углы домов, проходил по улицам перпендикулярным той, по которой я шел, снова куда-то сворачивал, и так насворачивался, что когда очнулся от мыслей – совершенно потерял ориентацию на местности. Чистые, ухоженные улицы и фасады домов сменились высоченными многоэтажными домами и грязными, забросанными мусором мостовыми. Людей на них почти не было, да и внешний вид прохожих очень отличался от тех ухоженных офисных клерков, которые пробегали по своим офисным делам возле моего отеля. И самое хреновое, что я не мог воспользоваться своей абсолютной памятью – по одной простой причине: я не смотрел на номера улиц и не старался запомнить, сколько раз и куда повернул. Просто шел – быстро, как будто куда-то спешил.

Увидев вывеску какого-то бара, я поспешил туда – передохнуть и вызвать такси. Без такси я до отеля точно не доберусь, а как его найти – не знаю. За то время, что прошло с момента моего «отрезвления» мимо не проехал ни один «чекер». Кстати – это было очень плохим признаком.

Толкнув дверь под неоновой вывеской, я оказался в тускло освещенном баре, похожем на все бары, которые я видел по телевизору, в которых бывал сам, и которые сразу же буквально вопили посетителю: «Шел бы ты отсюда, не напрашивался на неприятности!»

Черные. Или как привыкли их называть в Союзе – негры. Угнетенные, забитые хозяевами-плантаторами, дяди Сэмы и их производные. Ну да, ну да… были когда-то забитые! А теперь…

Честно скажу – я никогда не был ксенофобом, и уж тем более нацистом – да как может быть нацистом человек, рожденный и воспитанный в Советском Союзе? Выращенный на книгах об интернационализме, о ненависти к рабству? Уже будучи достаточно взрослым человеком, я с досадой и грустью узнал, что русского, советского человека не так уж и любят за границей те, о ком мы так яростно пеклись и чьи права защищали. Права вот этих – чернокожих, угнетаемых и обиженных.

А позже вообще выяснилось, что практически 80 процентов преступности в том же США составляют вот эти – обиженные и униженные, которые усиленно обижают и унижают тех, кто их когда-то обижал. И так преуспели в своем желании отомстить за обиды предков, что и работать некогда – надо исправлять, надо возмещать нанесенные их предкам неприятности! Проще говоря – как минимум три из четырех преступников в США чернокожие, или их производное.

У черных свои анклавы, свои питейные заведения и свои клубы. На том же Манхеттене есть такие районы, куда не стоит забредать белому человеку во избежание больших неприятностей. И вот меня, болвана эдакого, угораздило забрести именно в этот район, и в такой бар.

Я по инерции сделал несколько шагов к стойке, пока происходящее в баре не привлекло мое внимание. Вот все-таки мирная профессия писателя расслабляет, делает тебя рассеянным, не от мира сего! Если бы я попал сюда только что из «зеленки», пахнущим сгоревшим порохом и ружейным маслом – для меня было бы достаточно только глянуть внутрь, открыв дверь – и я бы уже ретировался отсюда куда подальше. Именно ретировался бы, сбежал, если проще сказать. Во-первых, я не Илья Муромец, чтобы «Повел направо – улочка! Повел налево – переулочек!». Уточнять – чем повел – не буду. Каждый водит чем хочет.

Во-вторых… а на кой черт мне встревать в драку с черными? Печальный опыт побоища возле «Арагви» у меня уже есть – когда я героически пытался никого не убить, и в результате отбил свои руки до состояния небольших подушек. А оно мне надо? Я заточен на то, чтобы убивать и калечить, а не беречь мягкие тела моих противников! И вот, к примеру – вырву я пару черных кадыков, и что тогда? Да плохо тогда, совсем плохо. Засадят меня как минимум лет на двадцать, и закончится моя карьера писателя и прогрессора. Вся жизнь моя – псу под хвост.