Восхождение (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 22

– Это конъюнктурщина! – крикнул полный мужчина, сидевший с краю – Это не наш, не советский метод!

– Вот как? – сощурил я глаза и расплылся в улыбке – То есть вы считаете, что не нужно прислушиваться к мнению народа? Вы считаете, что писатели должны наплевать на наш, советский народ? Разве вы работаем не для народа? Тогда к чему ваши обвинения в конъюнктурщине? Вы вот, для кого пишете? Для самого себя? Получить гонорар, съездить на встречу с читателями, посидеть на банкете и с чистой совестью отправиться домой? Так я понимаю?

– Да я не то имел в виду! – покраснел мужчина – Читателя нужно приучать к хорошей литературе! А вы ему подсовываете суррогат!

– А может это ВЫ подсовываете ему суррогат? – вкрадчиво осведомился я – Почему вы считаете наш, советский народ дураком? Почему вы считаете, что советский народ настолько глуп, что не может отличить хорошую литературу от плохой? Вы оскорбляете народ страны! Вы унижаете его, говоря, что люди не знают, что такое хорошо, и что такое плохо! Люди все видят, и сколько бы вы им не говорили – Халва! Халва! – во рту у них слаще не станет. Вообще, понятие «хорошая литература» абсолютно субъективна. И оперировать такими понятиями нужно с большой осторожностью. Здесь больше подходит определение «нравится», или «не нравится», понимаете? Мне, например – возможно не понравятся ваши книги. Но это не означает, что они плохи. Просто они мне не интересны, как и большинству читателей. Нет-нет, не обижайтесь – простите, но я не знаю, кто вы, я не читал ваших книг, возможно они на самом деле гениальны! И останутся в веках, как лучшие образцы литературного творчества! Возможно вы новый Пушкин или Лермонтов! Но ведь и книги великих писателей могут не нравится!

– Даа? – оживилась моложавая дама, сидевшая прямо напротив меня и поджимавшая губы так, будто я говорил о чем-то неприличном – И какие классики вам не нравятся?

– Если я вам сейчас скажу, вы меня вообще на вилы подымете – усмехнулся я – и назовете наглым графоманом! (кстати, уже было, и не раз – в другом времени).

– Ну, все-таки! – не унималась дама – Может вам Максим Горький не нравится? Или Пушкин? Или тот же Лермонтов? Кого из мертвых львов попинаете?

– Мне Достоевский не нравится – усмехнулся я – а скорее, не нравится, как воспринимают его иностранцы.

– А как они его воспринимают? – женщина победно оглянулась на присутствующих – Как еще его можно воспринимать, кроме как великого писателя, классика литературы?!

– Иностранцы взяли себе на вооружение книги Достоевского и на основании их делают вывод – что из себя представляет русский человек. А каков русский человек в этих книгах? Вот то-то же… мне лично неприятно, когда иностранец может меня воспринять как алкоголика, бессмысленного бунтаря и вообще не совсем адекватного человека. А еще мне не нравится Толстой с его «Войной и миром»! Да, да, не делайте такие глаза! Тяжелый, суконный язык, тяжелый для чтения текст. Сам Толстой писал, что считает «Войну и мир» не очень удачным своим творением. Вернее даже – совсем неудачным. А как я могу спорить с классиком? А вот Пушкин и Лермонтов, вернее их книги – мне нравятся. А сами писатели-поэты – нет! Оба были в жизни неприятными личностями, и получили по заслугам. Скромнее надо было быть, не оскорблять людей, не вызывать их на дуэль по любому, даже глупому поводу. Тот же Пушкин – у него было сорок дуэлей! Уж когда-то, да его должны были убить! А Лермонтов? Маленький желчный горбун, который говорил гадости, писал злые эпиграммы – его обязательно должны были убить! Гений ты словесности, или не гений – веди себя прилично! Я бы на месте противника Лермонтова тоже бы ни на секунду не задумался – всадил бы в него пулю!

– Да как вы можете?! – задохнулась от возмущения дама.

– Да вот как-то… могу! – мило улыбнулся я ей – еще у кого-то есть вопросы? Только давайте все-таки о литературе, а не о моей личности. Да, я писатель, который пишет сказки, и эти сказки нравятся людям. Они погружаются в них, уходя от быта, от серой действительности, от домашних забот – и разве это плохо? Люди должны отдыхать! Ну не все же время им работать! Кстати, в чем и есть причина неуспеха многих «рабочих» романов. Ну на кой черт вы грузите людей проблемами производства еще и в книгах? Они на работе устали от этих проблем! А вы им работу еще и домой даете! Как рабам! А как сказано? Мы не рабы, рабы не мы! Вы что, пишете свои романы для рабов? Советский человек имеет свободное время, в которое он хочет отдыхать. А вы хотите его закабалить своими производственными романами! Своим негативом!

Люди в комнате зашумели, кто-то замотал головой, не соглашаясь с моими словами, мужчина из заднего ряда засмеялся, показал большой палец и подмигнул – он откровенно веселился. А потом крикнул:

– Браво, Михаил! Давно у нас не было такого бурления страстей! А то сидят, спят, да чушь всякую несут! А тут… всколыхнули! Браво!

Собрание (или как его еще назвать?) продлилось еще с полчаса. Мне задали несколько вопросов о планах, и я понял, что все это мероприятие плавно перетекло в творческую встречу писателя Карпова со своими читателями. Как оказалось – большинство из присутствующих, как ни странно, мои книги читали. Скорее всего, просто потому, что любому автору хочется знать – в чем причина успеха твоего коллеги-конкурента. А каким образом это узнать, кроме как прочитав его книги? Вот и прочитали.

Уже в коридоре, когда вышел из комнаты и направлялся в свой номер люкс, меня поймали Паршин и два друга – Иван и Семен. Честно сказать, мне не очень хотелось сейчас что-либо обсуждать, я был выжат как лимон – что ни говори, а привычки к публичным выступлениям у меня нет. Но и быть невежливым совсем не хотелось. Тем более что мужики поддерживали меня на этой встрече, как могли.

– Вы молодец! – Паршин крепко пожал мне руку – Как их отбрили! Любо-дорого было смотреть!

– Ага! – Иван дружески похлопал меня по плечу – Особенно понравилось, как вы этих динозавров били их же оружием! Я ржал – у меня аж слезы потекли! «Вы против советского народа? Вы считаете советский народ дураками?!» – они аж чуть в штаны не наделали от возмущения, а сказать что-то побоялись! Кстати, очень интересно было про будущее литературы. Вы в самом деле думаете, что бумажная книга умрет?

Мне очень хотелось сказать, что я не просто так думаю, я ЗНАЮ! Но конечно же, ничего такого не сказал. Еще сочтут сумасшедшим. Хотя… для фантаста легкая сумасшедшинка только на пользу. Но даже в моем времени еще не все осознают тот факт, что «бумага» умерла. Даже писатели, которые уж должны были на своей шкуре прочувствовать – снижение тиражей, повышение цен на бумажные книги, повальная миграция авторов в сетевые магазины электронных книг. Но нет! Большинство людей все еще пребывает в эдакой розовой дымке – все хорошо, прекрасная маркиза! А уже ничего не хорошо. Уже все сгорело. И пройдет не так уж много времени, и вместо издательств останутся только конторы, управляющие электронными магазинами, торгующие электронными и аудиокнигами. И я уверен, что все это произошло бы еще при моей жизни.

– Да, я так думаю – только и сказал я, и мои собеседники недоверчиво замотали головами. И я их понимаю. Если бы не интернет – бумажные книги так бы и жили. Если бы…

Мы минут пять поговорили ниочем, так, треп на тему сегодняшнего «сабантуя», а потом я пошел к себе в номер. Там уселся в кресло и замер, прикрыв глаза, снова и снова переживая сегодняшний разговор с коллегами.

Честно сказать, ничего нового я из этого разговора не вынес. Впрочем, как вероятно и они. «Нет пророков в своем отечестве». Да и что я мог им сказать, о чем предупредить? О будущем? О том, что практически сто процентов из них будут забыты, а книжки их сданы в утиль? Что написанное ими и ломаного гроша не стоит?

Нет, я не настолько жесток, и не настолько глуп. Каждый писатель продукт своего времени. И пишут они то, что востребовано в своем времени. Пусть не читателем, пусть лишь государством, но востребовано. Это я – «коммерческий» писатель, книги которого ориентированы не на государственную идеологию, а напрямую к читателю. Я продукт своего времени, в котором тот автор, который не умеет писать интересные книги, обречен на прозябание. И полную творческую смерть.