Цитадель (СИ) - Ганова Алиса - Страница 41

Бедный садовник, одновременно и лекарь, всклокоченный и еще больше поседевший, носился от темной к старику и обратно. Одному он ставил многочисленные длинные серебряные иголки и поил отварами, а другой готовил мази и присыпки. Он выбивался из сил и вышел из себя, когда ему донесли, что под главными воротами сидит рыдающая Чиа и просит впустить ее к Тамаа и Сахатесу.

«Только рыдающей девицы не хватает для счастья!» - злился Тауш от отчаяния.

Происходящее он принимал близко к сердцу и не мог равнодушно рассказать, что скоро ее подруги не станет, что в Цитадели опасно, потому что Бокаса скрылась, и что ему некогда. От переполнявших эмоций Брат схватился за голову и не знал, что делать.

Выручила Пена, которая спустилась к девочке и пообещала, что она скоро увидится с Сахатесом, и с Тамаа тоже, когда та пройдет испытание. Чиа счастливо заулыбалась, уверенная, что подруга обязательно пройдет проверку, ведь по-другому и быть не может, и убежала обрадованная.  А подавленная Сестра поплелась в келью, чтобы поплакаться  и поделиться горечью с Млоасом, ставшим за две с половиной седмицы близким и понимающим другом.

Первую седмицу они ругались, и она плакала, обвиняя Брата в случившемся и во всех грехах. Потом ругаться надоело, и начались разговоры обо всем. И совершенно неожиданно оказалось, что Млоас наблюдательный, остроумный собеседник, своими дурацкими шутками легко развеивающий грусть и обладающий множеством достоинств, важнейшими из которых были выдержка и терпение.

К концу второй седмицы у Пены зародились первые сомнения в своей идеальности, которые постепенно крепли. А когда призналась Млоасу об открытии, он долго смеялся и стал убеждать, что она, если не совершенная женщина, то почти. А к концу третьей, когда их заперли в одной келье, отнеслась к этому спокойнее, чем предполагала. Брат относился к ней уважительно и старался не докучать. Даже его полнота и намечающийся живот перестали ее отталкивать.

А когда их освободили, Пена с грустью поняла, что всю жизнь будет помнить о времени, проведенном наедине с Млоасом.

***

Как ни старались продлить сон Долона, на вторые сутки он внезапно открыл глаза.

Едва Виколот потянулся к мешочку, чтобы поднести пыльцу, Ло сипло выпалил:

- Не смей!

Жесткость и решимость, сквозившие в голосе, остановили Старшего Брата, хотя до этого он был полон решимости усыпить любым способом.

- Ты слаб.

- Дойду.

- А если нет?

- Донесешь.

Несколько мгновений они сверлили друг друга тяжелыми взглядами.

- Постарел, – подметил Долон, разглядывая Брата.

- Из-за тебя, – попытался извернуться Виколот.

- Разве? Я жив.

Они снова замолчали.

- Все плохо, Ло! – Брат сжал зубы. – Мы не хотели, чтобы ты видел.

Долон заскрипел зубами, на лбу, глазах проступили морщины. Отдышавшись, стал медленно подниматься с постели.

- Помоги одеться.

- Не надо ходить к ней.

- Не твое дело. Убирайся.

Вздохнув, Виколот протянул штаны, рубаху и принялся помогать одеваться.

В полном молчании они проделали путь до сада. Когда подошли к кованым воротам, Долон остановился:

- Дальше сам, – и продолжал стоять на месте до тех пор, пока Брат не скрылся за поворотом ступенчатой дороги.

Наедине с собой, Ло покинули выдержка и уверенность, что сможет выдержать встречу. Задрожали ноги. Поступки братьев и сестер, подтверждали: с Тамаа произошло настолько ужасное, что они готовы хитрить и лгать, лишь бы не дать увидеть ее. Страх и жалость, исходившие от них, доводили до отчаяния, неимоверно давила вина. Не разбирая дороги, он спешил по садовой поросли, о которой они с Тамаа еще недавно заботились.

Он был с ней счастлив, и ее забрали. Жизнь безвозвратно переменилась.

Дрожа, под удары, трепыхающегося от тревожных предчувствий,  сердца Долон подошел к дому и встал перед дверью, не решаясь войти.

Дверь медленно отворилась, и в потемках домика показалось бледное, уставшее лицо Пены.

- Не ходи. – обреченно просила она, тонкой рукой преграждая вход.

Долон осторожно убрал ее руку и шагнул внутрь.

Безысходность, страх одолели его. Задрожали ноги. Нужно было сделать несколько шагов, чтобы дойти до, лежавшей в углу, обмотанной бинтами и полотном Тамаа, и не мог.

Сестра почти бесшумно выскользнула, оставив Ло наедине с собой и Тамаа.

Приглушенная лампа едва светила. Среди облезлых, серых от пыли и грязи стен, обернутая белым фигура совсем не походила на его тоненькую, гибкую Тамаа.

На отяжелевших ногах, Ло медленно сделал шаг.

«Почему так много повязок?» - не сразу понял он.

 «Будет скакать на четырех лапах и жрать помои вместе с уродом…» - в ушах ответом зазвенел злой голос Бокасы, и Долон упал на колени.

«Она меняется!» - пронзила страшная мысль.

Готов был опрометью бежать прочь, но болезненный стон Тамаа вывел из оцепенения. Ло подполз к ней ближе и замер.

Тело, покрытое влажным полотном, пахнущим травами, стало шире, больше, крепче.

Долон стиснул зубы, чаще задышал, чтобы не зарыдать, но глаза уже стали влажными. И как ни старался сдержаться, влаги становилось больше.

 «Даже если выживет, как будет жить? Жизнь ли это будет?»

Не зная зачем, он освободил ее руку, привязанную ко вбитому в пол деревянному клину, и начал осторожно, как можно бережнее, снимать перевязь, чтобы прикоснуться, ощутить ее тепло, но едва увидел покрытую размокшими от влаги ранами кожу, замер.

Тамаа застонала и, почувствовав, что рука свободна, тут же принялась яростно, с остервенением  расчесывать сквозь толщи ткани кожу и что-то бормотать, но он не смог ничего разобрать, кроме слова «больно».

- Тише, тише! – шептал Ло, склонившись над ней, но вместо успокоения, после его слов Тамаа начала вертеться и надсадно шептать.

Одна мысль, что она страдает от нестерпимой боли, доводила до исступления. Не в силах видеть ее связанной, смотреть на мучения, перерезал веревки и притянул к себе, не зная, как еще помочь.

«А потом будет только хуже…»

 Зная, как она жалела Сахатеса, ставшего уродом, Ло был уверен, что для нее жизнь в измененном, уродливом теле станет нестерпимым наказанием.

Он больше не думал ни о себе, ни о жизни без нее, полной одиночества и муками совести. Лишь бы Тамаа перестала страдать.  Она вся, кроме глаз, была покрыта перевязью, но и это не помогало.

«Стоит ли продлевать ее боль, чтобы потом она томилась в уродливом теле?»

 Продолжая раскачиваться, крепче прижал Тамаа к себе, нежно провел щеке, как делал раньше, и, сжав губы, чтобы сдержать рвущиеся рыдание, прижал ладонь к ее лицу.

Тамаа задергалась, пыталась вывернуться, но он, стуча зубами, продолжал держать руку.

Миг казался вечностью. Она не хотела уходить и боролась,  с каждым движением отрывая от его души кусок за куском. Долон не отводил глаз, зная, что это последние мгновения, когда они вместе.

Более не сдерживая, зарыдал в голос, и на его плач Тамаа открыла глаза, напугав Ло до ужаса.

Чужие глаза со светлой каймой радужки смотрели на него с презрением, удивлением  и жалостью.

Обмеревший Ло ослабил хватку, позволив ей сделать жадный вздох.

- Прости. Прости. – надрывно зарыдал он, не зная что делать и как быть.

Тамара продолжала безмолвно, с недоверием смотреть, как взахлеб рыдает человек,  приложивший руку к ее мучениям.

Тамаре было страшно находиться с ним один на один в затерянном домике среди пустующего сада.  До сих пор она помнила его сумасшедшие глаза, холодную, сильную руку на лице, не дававшую сделать вдох, и полное бессилие.

«Как я могла ошибиться?»

Тома думала, что хорошо разбирается в людях, но предательство Долона, безразличие, с которым смотрел, как она тогда рыдала, его попытка задушить - лишили последних иллюзий.

И, все же, вопреки злости и страху, с почерневшими синяками на лице он вызывал у нее жалость.