Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 16

— Не смотри так, я знаю ее не дольше тебя, — ответил Остроглазый, иначе растолковав его взгляд, и улыбнулся, показывая обе ладони, — но вы, горцы, слишком заносчивы; а впрочем, все Предгорье таково. Гихонцы — необычный народ. Их можно узнавать всю жизнь и так и не узнать.

— Она молится за меня, как будто бы я святой, — пожал плечами Летящий, — служит мне, но не так, как… как служила бы… тхуди.

«Тхуди» было именование зависимых служанок — фактически находившихся на положении рабынь и наложниц.

— Но при этом она не чувствует унижения, когда поклоняется тебе. Гихонка. Язычница, — поддел собеседник, складывая руки на груди и любуясь припевающей девушкой, — тебе не понять.

— А тебе?

Остроглазый поправил косы — их у него было две, как у его сородичей, и потер руки; между указательных и больших пальцев темнели воинские татуировки, и только теперь Летящий заметил — на шее его соратник носил, помимо привычных бус, еще и тяжелый амулет.

— Я не их веры, если ты об этом, — ответил тот на его быстрый взгляд, — но я хорошо изучил несколько ее разновидностей.

— Почему они сохраняют старую веру?

— А что им может дать новая? — Остроглазый вновь пожал плечами, — пока они видели от нас лишь войны, сухую расчетливость и жестокость. Спроси ее сам.

Но Летящий никогда не спрашивал о прошлом Молнию; это было почти обещание, что он дал сам себе.

Тем временем, кое-кто прознал о перегруппировке войск, и молодежь затеяла нешуточные споры. Мало кто из друзей Летящего хотел отсиживаться в тылу. Сам он мечтал оказаться в штурмовых войсках.

— Идиот, — коротко высказался Даньяр, с которым поделился Летящий своей идеей.

Юноше большого труда стоило не ответить что-нибудь не менее оскорбительное старшему товарищу. Но пришлось сдержаться. Данни, тем временем, смилостивился и снизошел до объяснений.

— У штурмовиков только одно преимущество — трофеи, и, кстати, все они будут у капитанов в обозе, это я тебе гарантирую. При нынешних порядках лезть в самую заваруху? Бесплатно? Нет, моей ноги не будет там, и задница моя останется в тепле до последнего: окопаюсь на какой-нибудь заставоньке и просижу там тихо-тихо так долго, как смогу.

И это говорил Данни, двоюродный брат полководца Ревиара! Лучник, слава которого разносилась по всей Руге и даже в области Самха его имя знали!

Летящий списал мрачность старших товарищей на усталость, и жалел лишь о том, что не получалось расспросить их больше о Предгорье и южанах.

Однако любопытство он смог удовлетворить, когда встретил на дороге бану из южных земель — тоже торговцы, они решили не упускать выгоды и предложить нехитрый товар кочевым войскам.

Летящий впервые видел людей бану так близко; прежде он слышал о них лишь в сказках да анекдотах, но теперь мог разглядеть их внимательно. Хотя молодой горец старался не смотреть слишком пристально, бану все-таки заметили его интерес и тут же облепили со всех сторон, предлагая разную мелочь: кольца для упряжи, ремни, посуду, иглы и табак.

Ростом они были почти такого же, как и он сам, но суетливость их движений делала их как будто мельче и шустрее; голоса их отличались богатством оттенков, а на лицах беспрестанно возникали новые гримасы, словно они все играли роли на подмостках. Даже самые выразительные игры мимики на лицах южан ни в какое сравнение с лицами людей не шли. Это были воистину беспокойные существа.

— Смотри-ка, благородный, — коверкая слова, приставал к нему особо настырный селянин, — мыло, хорошее, славное, зеленое, душистое. Мыло, кому мыло!

— Не нужно мне, — под нос пробормотал Летящий.

— Как не нужно! Мыло хорошее, мыло самодельное.

— Не нужно…

— Ну и ходи грязный, пока дождь не пойдет! Мыло, мыло…

Они смеялись и улыбались; и это были не сдержанный мелодичный смех или полуулыбка сородичей, и не гортанный лай волков. Они были шумные, громкие и оживленные, за переменами их настроения представлялось невозможным уследить, и от них ощутимо пахло. И вовсе не душистым мылом. Летящий не мог сказать, что пахло грязью или немытым телом, или кровью — к этим ароматам войны он давно привык. И все же бану пахли. Запах их пота, их дыхания, еды, одежды, их жилищ присутствовал в воздухе, отмечал их присутствие, вторгался против воли в мир юноши. Он не мог объяснить, почему именно этот неуловимый и неназываемый запах так глубоко пугает его.

Бану одним своим присутствием делали любую территорию тесной. Казалось, они не могут существовать, чтобы не наполнять пространство шумом и суетой, оставляя за собой самые явные следы пребывания. Удивительный народ — и не только внешне.

— Смотри! — прошептал Остроглазый, сменяя утомившегося Инареста рядом с Летящим, — видел? Мужик без ноги.

— Где? — асур чуть шею не свернул, пытаясь разглядеть.

— Да вон же, вон!

— Хорошо, должно быть, живучим таким быть, — зевнула Молния из телеги. Летящий сглотнул.

— Не уверен, что хотел бы.

Его служанка отчего-то разгневалась совершенно всерьез.

— По мне, так лучше с одной ногой по этому свету ходить, чем с двумя в земле лежать! — шумно возмутилась она, — глупости говоришь, господин!

— Ведуга Косой, волк с Верши, вон с одной рукой, одной ногой, одним глазом живет, — согласился с Молнией Остроглазый, — а нашему Нари Суготскому два пальца отрубили — и убрался к праотцам, бедняга…

Над этим и впрямь стоило задуматься, но Летящему было и без того не по себе.

Почва стала твердой, жесткой и серой, дорога под ногами порой расползалась глиной, вместо высокой травы появилась низенькая поросль. Вокруг росли в основном березы и осины, встречались пышные южные голубые ели и иногда сосны — последних становилось больше. Теперь бану встречались чаще, их деревни соседствовали с прочими, которых, впрочем, было немного. Наряды их делались цветастее и роскошнее, среди них появлялось немало вооруженных мужчин — и ни одной женщины с оружием Летящий не увидел.

Больше его занимали шумные человеческие дети, одной оравой с остроухими ровесниками мечущиеся по придорожью за воинским маршем. Они висли на скрипучих телегах, радостно просились на лошадей к воинам, и умудрялись стянуть из обоза что-нибудь. Немыслимо грязные, дурно одетые, дети составляли разительный контраст со своими ухоженными и умытыми родителями.

Потом появились и таборы гихонцев — точно таких же, как Молния. Народ этот, совершенно отличавшийся от всех прочих, издали давал знать о своем приближении шумом и гомоном. Проходящих мимо воинов они не боялись, напротив, старались на них непременно нажиться, чем могли: предлагали погадать, спеть, станцевать. Босоногие и веселые, гихонки повисали без страха на стремянах всадников, осыпая их потоком лести и перемежая лесть с пророчествами страшных бедствий, сглаза и порчи. Отчаявшись же в прибыли, отпускали шуточки насчет потрепанного вида и уставших лиц.

Лесостепь постепенно делалась все менее ровной; холмы становились все более резкими и складчатыми, а вот их начали прорезывать узенькие ручейки и речки. Плодородие этих земель — западного Черноземья — с одной стороны, приносило радость обитателям, с другой стороны, служило вечным основанием для вторжений и набегов. Возможно, поэтому здесь строили столь хлипкие дома, не особо беспокоясь об устойчивости и долговечности сооружений.