У порога великой тайны - Ивин Михаил Ефимович - Страница 44

Как и всякого натуралиста, попавшего впервые в тропики, его больше всего интересует экваториальный лес — подлинное чудо нашей планеты. Углубившись в такой лес, он чувствует себя так, словно попал на дно зеленого океана. Густые кроны высоченных деревьев образуют где-то в поднебесье сплошной зеленый полог, под которым царит вечный сумрак. Волшебный мир. Но Любименко подавляет в себе поэтические чувства. Он — исследователь…

Тропический лес необычайно плотно населен. Владимир Николаевич пробует подсчитать, сколько же деревьев приходится на гектар. Одних только крупных, тех, что образуют зеленый полог в поднебесье, до тысячи. А ниже — десятки тысяч деревьев поменьше. А бессчетное количество «квартирантов», поселяющихся на стволах!

Как выживают деревья поменьше под зеленым пологом, на дне душного океана, куда проникает едва лишь десятая часть полного дневного света?

Ответ находится. Он довольно прост: в тропическом лесу преобладают тенелюбы. Но Любименко пришел к этому выводу не умозрительно, догадки высказывались и до него. Он исследовал в Бёйтензорге хлорофилл у четырехсот растений. Пришлось переработать едва ли не полтонны свежей листвы. И, только убедившись, что у большинства растений зеленые пластиды крупнее обычных и хлорофилла в них больше нормального, он позволил себе с уверенностью заявить: да, здесь преобладают теневыносливые растения. Именно вследствие преобладания таких видов природа и могла заселить так плотно, в несколько этажей, тропические леса…

Да, но все же пора возвращаться в Россию. Он привез большую коллекцию растений и животных. Часть растений передал Ботаническому саду в Петербурге, часть — Никитскому саду, а животных — Зоологическому институту.

И еще он привез дневники тропического путешествия — с десяток объемистых записных книжек и тетрадей. Но он не сделал даже попытки издать свои путевые заметки. Видимо, захваченный в ту пору всецело новыми научными идеями, он не хотел тратить время на подготовку путевых заметок к печати, хотя писал он их в дороге, по своему обыкновению, прямо набело.

По приезде из тропиков Любименко был приглашен на службу в Петербургский ботанический сад, который уже тогда слыл крупнейшим в России центром ботанических исследований. Сад этот вырос из Аптекарского огорода, заложенного на одном из островов невской дельты еще при Петре. Как явствует из названия, в Аптекарском огороде выращивались лекарственные растения. Впоследствии за островом, включенным в городскую черту, закрепилось название Аптекарский. Оно дошло до наших дней.

Любименко проработал в саду на Аптекарском острове, где потом был создан Ботанический институт Академии наук СССР, 23 года, до самой смерти — сначала в должности препаратора, а потом заведующего отделом физиологии растений.

Наступил октябрь 1917 года. Владимир Николаевич Любименко, с детства ненавидевший мир стяжательства и насилия, безоговорочно принял новую, Советскую власть.

Никогда он не трудился так много и с таким увлечением, как в первые послереволюционные годы. Интеллигенции в ту пору не хватало — часть русских ученых, инженеров, учителей, врачей оказалась в эмиграции. И те, кто остался верен своему народу, несли на себе двойную, тройную ношу. Несли с радостью, с воодушевлением, не замечая лишений. А их особенно много выпало на долю петроградцев.

Помимо научных исследований, которые Любименко вел тогда с особым напряжением, он в 1920 году принял на себя руководство экскурсионной станцией в Парголове, вблизи Петрограда. Здесь была усадьба с парком, пруд, лаборатории, музеи. Сюда приходили и школьники, и рабочие, и красноармейцы.

Любименко пришелся новой аудитории по душе. Блестящий педагог, он искусно вводил в свои лекции живые впечатления, накопленные им в путешествиях. Вот где пригодились ему путевые дневники! Он рассказывал не только о тропических лесах или о растительности Сахары (в 1907 году ему из Франции удалось совершить поездку в Северную Африку); он говорил о народах далеких стран, которые попали в колониальное рабство и лишены возможности пользоваться богатствами, дарованными им природой.

Он очень много писал. Из-под его пера выходили научные труды, популярные брошюры для рабочих и красноармейцев, даже руководства для хат-лабораторий, которые создавались на селе. В 1923 году он выпустил объемистый «Курс общей ботаники». Эту книгу читаешь с интересом и сейчас, хотя за сорок лет, прошедших с того времени, как она была написана, наука ушла далеко вперед. «Курс общей ботаники» вскоре после выхода в свет перевели во Франции. Конечно, в первую очередь французы оценили высокие научные достоинства «Курса», — он был построен по-новому. Автор использовал свои громадные познания и включил в книгу не только собственно ботанические сведения, но и факты из смежных наук. Однако книга имела успех еще и потому, что написана прекрасным языком, языком литератора.

Любименко, по-видимому, всю жизнь приходилось смирять себя как литератора. Сначала это вышло случайно, из-за вмешательства цензуры. А потом оказалось, что науке он нужен больше, чем литературе. Но в свои научные и особенно научно-популярные труды он вкладывал частицу — и немалую! — своего литературного дарования.

В начале двадцатых годов Любименко совершил одно из самых крупных открытий, которое получило мировое признание. К этому открытию он пришел сложными путями, изучая на протяжении многих лет роль света в жизни растений. Касалось оно устройства крохотного аппарата, о котором говорилось подробно в начале очерка, — зеленой пластиды.

Много дней и ночей посвятил Любименко зеленой пластиде, исследуя ее всеми доступными ему в ту пору средствами, часами наблюдая за ее поведением.

Пластида размножается, создавая себе подобных. Посредине зеленого ее тельца образуется перехват, придающий пластиде форму бисквита, восьмерки. Перехват делается все тоньше, а затем обе половинки бисквита расходятся.

Она способна передвигаться под влиянием света, нагревания и в некоторых иных случаях. В протоплазме клетки, куда она погружена, пластида всегда стремится занять такое место, где на нее попадало бы столько света, сколько ей нужно для наиболее производительной работы. Если свет слишком ярок, то пластида поворачивается к его источнику боком, ребром; если света мало, — подставляет лучу свою широкую поверхность. И невооруженным глазом можно иногда заметить, что листья на ярком свету бледнеют. Это значит — пластиды заняли такое положение, при котором окраска листа стала менее интенсивной.

Хлорофилл, пропитывающий гранулы пластиды, улавливает солнечный луч. Хлорофилл — рабочее вещество пластиды, если можно так выразиться. В свою очередь, и хлорофилл, извлеченный из пластид, теряет некоторые свои свойства. Он уже не тот, каким был в живом теле клетки. Заметьте, это очень важно!..

Придет ли время, когда человек научится придумывать такие вот аппараты, способные размножаться, способные самостоятельно находить наиболее выгодные для себя режимы работы?!

Если и вставал перед Любименко подобный вопрос, то ученый отмахивался от него — фантастика же это! Мы, люди шестидесятых годов, задаем себе такие вопросы нередко и отвечаем: да, человек сумеет создать, если не такие точно, то подобные аппараты! Но ведь мы живем в эпоху стремительного развития кибернетики, а в двадцатые годы эта удивительная наука еще и не нарождалась..

Деление пластид и их передвижения на свету наблюдались учеными и до Любименко. Он, быть может, лишь проследил эти процессы более точно. Открытие же его состоит в том, что он уловил тесную связь между красящим веществом зеленой пластиды и ее основой, «каркасом», состоящим из белков. Эта белковая основа пластиды именуется в науке стромой («строма» — по-гречески — «ложе»).

Выступая на съезде ботаников в 1921 году, Любименко напомнил, что красящее вещество крови — гемоглобин, — подобно хлорофиллу, связано с белком. Это еще раз подтверждает родство гемоглобина и хлорофилла — двух веществ, лежащих в основе живой материи.