Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 39

— Красотища! — Еле слышно шепнул мне Санька, стараясь не слишком вертеть головой по сторонам. Я поначалу напыжился немножечко, изображая искушённово москвича, но вскоре и сам завертел. Вокзал же! Ето всегда ого-го! Лучшие архитекторы и всё такое, есть на что посмотреть.

Смотреть долго не пришлось, потому как мы приехали перед самым отправлением поезда — нарочно, штоб не вовсе уж светить своими физиономиями на всю Одессу. Сдали кладь в багажный вагон, и только-только успели усесться у себя в купе, как поезд тронулся.

— Здорово, — Шепнул Чиж одними губами, едва закрылась дверь.

— Ага, — Отвечаю ему, наминая кулаком мягкую спинку дивана и поглядывая на Ивана Спиридоновича с чутком стеснительности. То засмеялся негромко, и сразу стал очень свойским — вот ей-ей, настоящий дядюшка! Даже лучше настоящего.

— Ага, — Повторил я, заулыбавшись в ответ, — Здорово! Ето што, на троих только?

Кивок с улыбкой и шуршание развёрнутой газеты.

Купе — шик шикарный! Диваны широченные и мягкие, кожа на них ажно ластится к тебе, такая себе выделка здоровская. Вокруг полированное красное дерево, а где нет, там бронза. И вот ей-ей! Не поделки какие, а такое, што и не бедный барин не погнушался бы выставить в своей гостиной!

Зеркало не из обычных, а… вот даже не знаю, как такое назвать! Не рамочка дорогая, а само стекло такое, што и отражение будто глубокое, важное такое. Смотришь в такое и веришь — да, важная персона!

Столик с вышитой скатертью, лампа с абажуром, занавесочка на окошке. И лесенка наверх.

Живём! И што важно — не на свои.

— Ого, да?! — Наклонившись ко мне, сказал тихохонько Санька, — Жизнь-то — ого! Налаживается всё больше!

И как-то всё так началось, што и тоска отпустила, што в уголочке была, и поверилось.

Действительно ведь, налаживается!

Заселились в меблированные комнаты ниже средней руки, аккурат на втором етаже. Такая себе маленькая гостиная с не слишком засаленной мебелью, да две крохотные спаленки с облупившейся краской на старых рассохшихся кроватях, поместившихся там едва-едва. Под ними горшки. Вазы ночные, значица. И клопы. Много, несмотря на запах керосина.

— Пару дней со мной поживёте, — С нажимом сказал не снявший дорожный сюртук Иван Спиридонович, расхаживая по поскрипывающему полу, устланному ковровой дорожкой, протоптанной мало не до основания, — свои дела решу, а потом и за ваши примусь.

Я отмолчался, а Иван Спиридонович, не дожидаясь ответа, выглянул в коридор и велел подать умыться. Пожилая горнишная, не слишком и торопясь, принесла еле тёплой воды в единственном кувшине.

— Н-да, — Крякнул дядюшка при виде таково сервиса, и явно хотел сказать чево-то там интересного прислуге, но глянул ещё раз на такое её лицо, не шибко помеченное интеллектом, и смолчал. Вырвал только из блокнота записочку, да написал там всякое, што заказать в трактире на вынос.

Умывался он, отфыркиваясь как морж, скупо плеская на усатое лицо и щедро разбрызгивая ето самое скупо по всей комнате. Закончив, мотнул нам головой на умывальник, вытерся, да и сел за облезлый столик перед грязноватым окном, писать что-то, поминутно сверяясь с толстой записной книжкой.

Пока умывались, принесли заказ из трактира — мальчишка такой, наших лет примерно — бойкий, но ухайдоканный с самово утра, а скорее — за пару месяцев до тово, и на пару недель вперёд. Умученый вроде, но видно, што не шибко и тяготится, потому как при снеди, да и копеечка какая-никакая накапывает. Тяжко, канешно, но где иначе-то?

— Извольте, — Он подобострастно-бесцеремонно подвинул дядюшку от стола и расставил снедь, — Щи из свежей капусты с курятинкой. Курятинка жирная, наваристая, со всем удовольствием кушать будете! Кулебяка с мясом и чайничек-с…

Водрузив чайник с кипятком на салфетку, он дождался чаевых, оценил их скудный размер, и выразил своё небрежение взмахом льняных кудрей, обильно смазанных деревянным маслом.

— С дороги поесть надобно, — Велел нам Иван Спиридонович, взяв полотенчико заместо салфетки, — садитесь! Даже если особо и не хочется, другой еды до самого вечера не будет.

Ели в молчании и почти в полной тишине. Иногда только дядюшка, мыслями где-то сильно не здесь, хмыкал, бубнил себе под нос невнятное, да морщил лоб.

— До вечера! — Попрощался он, — Не выходите из комнат, если только по нужде.

Хлопнула дверь, и мы переглянулись.

— Што-то он мне разонравился, — Делюсь сомнением с Санькой, заковырявшемся в носу.

— Думаешь? — Палец с добытым содержимым обтёрся о стену.

— Важный такой! Сговаривались на сопровождение, штоб в дороге не цеплялся никто, а ишь, разогнался! Решил всё за нас, и даже не спросился.

— Так, — Санька нахмурился, вытащив наконец противный палец из ноздрей, — взрослый ведь!

— И што? — Уставился я на нево, — Родня, што ли? Такой себе чужой дядька, на сопровождение уговоренный. А тут — нате! Командует, как так и надо!

— Думаешь? — Чиж не договорил, состроив аферистскую рожу.

— Ну… — Я полез в затылок, — навряд ли. То есть могёт быть и такое, потому как где тот атаман, а где етот дядюшка! Решит себе быть в вольном плавании, и што? Мало ли какое место мы в ево планах заняли? Но ето так, вовсе уж паранойя!

— Чо?

— Подозрительность такая нездоровая, когда везде враги мерещатся.

— А. — Дружок закивал, — как у Матрёнихи!

— Ну вроде как. Да не сбивай меня своей Матрёнихой!

— Какая она мне своя?! — Возмутился Санька, — Тебе даже ближе как родня, хотя вовсе уж дальняя! А если не, подозрительность ета нездоровая, через аферистику не в нашу пользу? Тогда што?

— А нагнуть! — Показал я руками для наглядности, — Под себя, под атамана, под вообще. Штоб так вот — сказал он, а мы выполнять привыкли, вроде как надо. Старшие потому што.

— Зачем надо? — Не понял Чиж.

— Вообще! Я ж такой, што голова интересно работает, и если она будет работать больше в чужую пользу, чем в собственную, то вот оно и надо! Ему. Или им. А ты художник. Пусть пока и не очень как, но с талантами, и сам себя прям щас вот прокормить можешь. Тоже интерес до тебя, если по уму. Не сразу прям большой, а лет через несколько, но козырный. Не себя кормить будешь, а ково-то там, а через етого ково-то уже себя. Скудней.

— Мудрёно! — Тряхнул головой дружок.

— А жизнь, она вся такая и есть, — Я начал собираться, — Простая если, то она только у землекопов каких. Бери больше, кидай дальше, а пока летит — отдыхай! А думать за тебя десятник будет, в свою пользу.

— Сбегаем?

— Уходим, — Уточнил я, дёрнув подбородок вверх, — только што часть багажа… а, ладно! Переодеться во што попроще, под Хитровку, у нас есть. Я книги возьму и гитару, ты художницкое всякое. Не так много и оставляем.

Вышли как так и надо, никому до нас дела. Да в ближайшем переулке без людей и переоделись, поглядывая по сторонам и зябко ёжась на холодном влажном ветру с водяной мелкой крупой. На футляр гитарный чехол полотняный натянули вдвоём, саквояжи в узлы из меблирашечной скатерти и наволочки, да туда же одёжку понапихали — ту, што барская почти. Так оно всё комом и торчит, и што там за узел, бог весть!

— Тьфу ты! — Я ажно запнулся, чувствуя себя дурачком из сказки. Не таким, которому потом царевишну в жёны, а просто.

— Чево?

— Куда идти-то? — Отвечаю досадливо, — Учителки-то мои пока в гимназии, а сразу так на Хитровку, оно как бы и не стоит!

— Пошатаемся! — Отмахнулся Санька, — До трактира извозчичьего дойти, да и посидим!

— И то!

— К родственникам, вишь, приехали, — Степенно пояснил я немолодому половому в белоснежной рубахе, — так они на службе пока. Ты нам местечко отведи, штоб до вечера посидеть, никому не мешая.

— Извольте, — Дёрнул тот козлиной бородой, окинув нас внимательным взглядом, — вон в тот угол аккуратненько и будет. А по какой они части у вас служат?

— По умственной, — Заважничал Санька, надувшись гордой жабой, — и ето… чаю нам сразу! С калачами и вообще, как полагается. Со всеми заедками.