Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 30

— Да, — Вздохнул тихий Чиж, — я раньше думал, што царь, ето ну…

Он замялся и повернул лицо в небо, но почти тут же пожал плечами.

… — а он просто царь.

«— Переоценка ценностей», — Мелькнуло едкое и чуточку облегчённое в моей голове.

— Так он будет давить?

— И провоцировать, — Кивнул мне Бляйшман, — а нам таки ой как нужно пройти так, штобы не продавиться и не провоцироваться! Потому к гадостям таки готовимся, но через оборону и без обострений. Выстоим, так его и снимут. Ну то есть за царя я говорит не могу, но за умных людей через его окружение немножечко да, но только как подумать. Снимут не через царя, так через прессу и компанию посредством неё. Там сейчас такое подымается, шо хочется надвинуть шляпу до самых плеч и спрятаться в мамином погребе!

— Нам бы день простоять, да ночь продержаться[26], — Будто сами сказали мои губы.

Рабочие посёлки почти што все позапирались баррикадами, но промеж них шатались мальчишки из местных, работая почтарями. Я подумал было тоже, но как вспомнил через сношение посредством катакомб, так и подумал взад.

Дежурим только — так, как молодые глаза, а не с оружием, как боевики. Высмотреть што, да упредить успеть. Фира хотела было тоже, но тётя Песя при полном моём одобрении закрутила её за ухи обратно.

Военные выставили патрули, но солдаты стараются не замечать никово и ничево.

Промелькнул мальчишечка, ну и Бог с ним! Не стрелять же. Если офицер или унтер не начинает орать и тыкать пальцем, так ну и ладно. Не хотят, значица, кровь проливать народную.

После полуночи нас сменили на посту, но не успели мы уйти, как прибежал гонец от Пересыпи.

— Предлагают не идти на работы, сказавшись боязнью солдат!

Предложение пришлось по нраву не всем, потому как есть народ робкий и те, кто и так висит как первый кандидат на увольнение. Но против общества идти не решились, потому как среди людей живут. Новую работу найти ещё можно, а вот с новыми соседями сложней.

— Для газет приняли, — Важно сказала близкая к слухам тётя Песя, накладывая нам немножечко перекусить.

— Так боимся, так боимся! — Засмеялся я, а вслед за мной и Фира.

— Не балбесничай, — Тётя Песя упрела руки в бока, — На твоё хи-хи есть большая, средняя и малая политика, придуманная умными людьми! Как там…

Она наморщила лоб, вспоминая, но Фира вылезла поперёд матери, и затараторила:

— Через такое недоверие и опаску репортёры будут ждать любого ици… инцидента, выжимая из него максимум.

— Ну да, — Кивнула тётя Песя, умилённо поглядев на умненькую дочу, — как-то так.

Засыпал я тяжко, всё переживал за совесть. Вроде и сделал через Косту хорошее дело, а получилось как обычно. Ворочался, ворочался, вспоминал то горничную погибшую, то иных. А потом и заснул.

С утра началось всякое, и не всегда хорошее. Попервой зашевелились солдаты, подтягивая патрули поближе. Но от нас молчок, только показали себя за баррикадами — дескать, бдим, не надейтесь. И тишина… нехорошая такая, от которой отогнали детей и женщин.

Потом пошли парламентёры от Зеленого, наши переговариваться не стали. Покричали только, што боятся солдат, и потому на работы не пойдут. Снова тишина.

Тётя Хая, которая Кац, нервничала и вкусно грызла ногти. Среди женщин в нашем дворе она считается за самую умную, а мужчины все на баррикадах. Даже кто воевать и не хочет, то хоть промелькнуть там надо, показать промеж своих намерение и серьёзность характера. Иначе всё, без уважения. А оно зачем тогда жить, если без нево?

— Хая, — Обратилась к ней одна из тёток, нервно трущая полотенцем давно уже чистые руки и прислушивающаяся к чему-то там вдали, — ну хоть ты давай! Поговори што-нибудь умное!

— Сара! Не нервируй мине! У мине там сына три, муж и потенциальный хахель на смерть мужа! И ещё один почти бывший, с которым когда-то не срослось. Имею право сидеть и грызть ногти!

Я вижу, што она вот-вот вразнос пойдёт на истерику, ну и встал сзаду. Плечи массировать и шею. Откуда-то оттудова помню ещё, из прошлого.

— Да ты шо? — Удивилась она приятно, — Да ты мой хороший! Вот же кому муж достанется! И даже смею думать кому, и немножечко этой кому завидую. Если он посторонней женщине не стесняется делать таки приятное при всех, то шо же он будет вытворять наедине и в спальне!? Да ты делай, делай! Ох!

— Ну всё, всё, — Решительно отстранилась она минут через несколько, — а то совсем хорошо станет, и будет таки немножечко стыдно! Уф… Розочка, а сделай нам кофЭ!

— Никаково кофея! — Решительно воспротивился я поперёк взрослых, — И так все нервничаем, а ещё сердце разгонять!

— Да ты шо? — Снова изумилась тётя Хая, странно оглядывая на меня, — Серьёзно? Ну раз таки у нас нашёлся мужчина, то лично я буду его слушать! Роза! Кофэ мимо! И шо же предложит нам мужчина?

И я таки понимаю, што предложить надо, потому што… потому што вот!

— Маестро, — Киваю Менделю, — сейчас тот самый случай, когда ваша скрипка нужна здесь.

Он такой раз! И глаза. Пучит. А я киваю — всё верно, давай! Он и сбегал, а потом Рахиль, которая Фирина подруга носатая, флейту вытащила. Так себе оркестрик, но што есть, то и будем есть!

— Как на Дерибасовской, — Завёл я, подмигивая Саньке, и тот выступил вперёд — плясать.

… плясать! И петь! И не думать, што вот прямо сейчас войска могут пойти на штурм, и тогда — всё! И может быть, совсем.

Но плясал. Всех женщин вытаскивал потанцевать, а ещё и учил коленцам некоторым — тем, што попроще, хоть и кажутся сложными. Тётки взрослые хохотали как девчонки, так смешно им было телесами трясти.

Потом неожиданно как-то — раз! И Лебензон стоит, Яков Моисеевич который. С ружьём. С нами в пляс.

— Отошли солдаты! — Орёт, — Отошли!

Солдаты отошли, ну и наши взад. Не все, на пересменку решили. Поели жадно за общим столом во дворе, выпили по чуть-чуть.

— Ещё ничего не кончилось, — Сказал Лебензон негромко, отморщившись после водки, — просто теперь у нас появился шанс.

Коста крутанулся вокруг себя, приседая и уходя вбок какими-то ломаными движениями. Раз! И вот он уже чуточку не там, да с револьверами в каждой руке. Глухо зазвучали выстрелы, и от дальней стены начала отлетать каменная крошка.

— Как-то так, — Остановился грек, опуская оружие, — в Македонии научился. На Балканах вечно какой-то шухер, а заговорщиков и революционеров так каждый первый, а многие и не по разу.

— И што, вот так каждой пулей?! — Изумляется Санька, кругля глаза.

— Если бы! — Засмеялся Коста, залихватски крутанув револьверы на пальцах, — Есть и такие мастера, знаю лично, но я ни разу не умелец! Так, поднатаскали по одному случаю.

— А было бы здоровски, — Мечтательно вырывается у меня, и перед глазами всплывают сценки из Дикого Запада, — с одной пули-то!

— У всего своя цена есть, — Улыбается Коста чуточку печально, — хочешь стрелять так, живи оружием! Это уже профессиональным стрелком надо быть. Убийцей. Работать если, то так, штоб руки не утрудить, потому как целкость теряется.

— Ну-ка, — Я решительно подошёл к оружию на столах отобрал себе два велодога.

— Не выйдет сразу, — Предупредил Коста.

— Ето понятно! Я так, принцип ухватить хочу.

— Ну, — Коста потёр подбородок… — ладно, только не заряжай пока. Смотри!

Он снова начал разворачиваться, но уже медленно.

— Видишь? Не просто с прицела ухожу, а непременно под правую руку!

— Агась! — Соглашаюсь, попробовав вести его рукой с револьвером, — С правой руки удобно стрелять в дуельной стойке или прямо, а в раскоряке промеж них упора не будет и глаз хуже ловит.

— Ещё влево можно, — Уточнил грек, поправив стойку обезьянничающему Саньке.

— Потом, — Он пощёлкал пустым револьвером в правой руке, — целишься только с правой.