В тупике бесконечности (СИ) - Кельт Владимир - Страница 44

Татья кивнула.

– А что хотите от меня?

– Ну, может, у вас есть знакомые у которых можно узнать, что показало вскрытие, – сказала она совсем тихо. – Я же в розыске. Если появлюсь, меня сразу арестуют.

У него были теплые светло-карие глаза. Словно гречишный мед, подумалось Татье.

– Сожалею, но таких знакомых нет, – сказал он. – А вы сама с чем связываете все эти события?

Она потупилась. Вообще-то у нее была догадка – все началось с посещения лавки старьевщика и таблички со светящимися письменами. Но озвучивать это компаньону Молчуна она не рискнула. Возможно, у нее уже начала развиваться паранойя, но ей казалось, что все вокруг повязаны. И врач с гречишными глазами подослан, чтобы выманить у нее информацию о табличке.

– Не знаю, – сказала она вслух.

По взгляду врача Татья поняла, что он ей не поверил. Возникла неловкая пауза, которую, к счастью, нарушил Молчун.

– Я пас, – сказал он, отключая IP-ком. – Выглядит натурально, но с другой стороны, я слышал, сейчас научились делать очень качественные конструкты.

– Понятно, – печально откликнулась Татья. – Спасибо.

– Но в любом случае, это было эпично, – Молчун уважительно цокнул языком.

– Сожалею, но не могу разделить твой восторг, – язвительно заметила Татья.

Из комнаты за ширмой раздался сдавленный стон, а затем шарканье, будто кто-то очень медленно шел к двери.

– Какая стремительная регенерация! Поразительно! – воскликнул врач и поспешил к Бестужеву.

Татья и даже Молчун – следом.

[1] лат.  помни, что смертен; помни о смерти

[2] «Оставь надежду всяк сюда входящий»первоисточник: Данте «Божественная комедия» надпись над воротами в ад.

Трасса М-10, окраина метроплекса Санкт-Петербург

— Нельзя! Разве не видите, что опять кровит? – возмутилась Литвинцева.

– Останови машину, – тихо повторил Егор.

– Нет. Вам лучше лишний раз не двигаться.

Тон девушка взяла категоричный. Она сидела в водительском кресле, крепко вцепившись в руль, и неотрывно смотрела на дорогу, забыв о зеркалах и навигационной голограмме — обычно так водят новички. В полумраке автомобильного салона она казалась высеченной из мрамора. Зеленоватый свет от приборной панели падал на ее лицо, очерчивая прямой носик и точеный подбородок.

— Останови. Чертову. Машину. – С нажимом повторил Егор.

— Да, пожалуйста!

С трудом он вышел из угнанной «тойоты», хлопнул дверью и прислонился к кузову спиной. Вдалеке горел огнями Санкт-Петербург. Силуэт города с его небоскребами, башнями и мостами отчетливо выделялся на фоне черного неба. Тяжелая круглобокая луна серебрила далекие крыши домов. Вдохнув полной грудью свежий ночной воздух, Егор поморщился: от резкого движения бок скрутило болью. Под повязкой пульсировало, горело, драло. Рана еще долго будет напоминать о собственной ошибке, если не принять нанотек. Егор мог бы сделать себе инъекцию, но вколоть спасительную сыворотку значило пролежать несколько часов в отключке.

Не сейчас. Когда-нибудь потом.

По шоссе проносились одинокие авто, слепя фарами. В кустарнике тихо стрекотали сверчки, надрывно перекрикивались ночные птицы. Егор прикрыл глаза, прислушиваясь к своеобразной тишине, которую можно встретить только за городом, и погрузился в размышления. Сейчас они на старой трассе, которой почти не пользуются после строительства трехуровневой автострады Питер-Москва и вакуумного тоннеля «Гиперлуп». Поговаривают, что на месте М-10 вскоре возведут такой же для вакуумных поездов. Поэтому Егор выбрал эту древнюю дорогу. Пускай ехать дольше, зато не на виду, что особенно важно, если машина в угоне, а ты – в розыске.

Случившееся никак не укладывалось у Бестужева в голове. Перестрелка, взрывы на мосту, и это видео в новостях…

Впервые увидев себя со стороны на мигающей новостной голограмме, Егор впал в ступор. На записи он двигался быстро и профессионально. Он шел вперед, наплевав на пули, сгустки импульсов и огонь. Он шел убивать. Сам себе напоминал терминатора, запрограммированного на выполнение только ему ведомой миссии. И этой машине было все равно, чью кровь попробовать на вкус.

Из салона тревожно затрещало радио:

«Жертвами продажного полицейского стали невинные граждане…»

«Двенадцать человек погибло на мосту, пятеро в тяжелом состоянии…»

«Полицейский открыл огонь из РПГ по вертолету службы безопасности «Центра ГЭК», прибывшего на помощь…»

«Бывший оперативник отдела БНМ Егор Бестужев объявлен в розыск…»

С каждым словом у Егора земля уходила из-под ног. Сердце дико билось о ребра, в глотке застрял вопль: ложь! Хотелось выбежать в немую ночь и орать об этом до хрипоты, до боли, пока силы не иссякнут и мир не канет в черноту.

Послышались неуверенные шаги, хруст приминаемого подошвами гравия. Татья встала рядом и тихонько тронула за плечо.

– Это был не я, — выдавил Егор.

— Знаю.

— Не я, — тупо повторил он.

— Да, я видела вас там… Когда бежала к ограде, видела. Вертолет сбили не вы, а мужчина из черного джипа, -- девушка гневно сжала кулаки. – Как это возможно?! Как они такое провернули?! Нельзя так быстро сфабриковать новостной конструкт!

Егор хмыкнул.

– Важно не КАК, важно ЗАЧЕМ, – он помолчал и предложил: – Не пора ли нам перейти на «ты»? После всего, что было, а?

– Пожалуй, пора, – она вернула улыбку.

Хорошо, что она сейчас такая покладистая. Их давно ожидает серьезный разговор, и тянуть больше нельзя. Открыв дверцу, Егор взял с заднего сидения белую сумочку Татьи и повертел в руках. Краем глаза видел, как улыбка на ее лице гаснет, а на смену приходит настороженность.

– Знаешь, Танюша, я всегда поражался любви женщин к сумочкам. Пули над головой будут свистеть, а леди эту штуковину из рук не выпустит. Странно, да?

Она смотрела на него исподлобья своими огромными темными глазищами.

– Только не надо делать вид, что не понимаешь, о чем я, – продолжал Егор. – Девушка, за которой тянется дорога из трупов… Литвинцева, я может и лишен звания, но не забыл, как проводить обыск и вести допрос. Поэтому рекомендую начать говорить.

Она часто заморгала, губы дрогнули. Вот только слез тут не хватало. Но девушка не заплакала. Глухо попросила:

– Давай сядем в машину. Холодно. И верните мне сумку.

Он протянул ей тощий аксессуар, после чего они вернулись в теплый полумрак салона. Егор сел за руль, Татья на переднее сиденье. Молча покопалась в сумочке и достала небольшой кусок белого металла от которого исходил голубой свет. Горящие холодным пламенем письмена притягивали взгляд и гипнотизировали. Их нельзя было не узнать – марсианские глифы. Ира так часто говорила об этих закорючках, что Егор всерьез задумывался об их значении. В те далекие счастливые дни короткого отпуска в лагере для серфингистов, Ира показывала голограммы с изображением таких же знаков на анфиладах марсианских городов. Часами нежась на песчаном побережье, они вместе строили безумные предположения, о том, что письмена могут значить.

Однако эти были другими: высечены не в камне, а на металле и светятся так, будто пластину толщиной в пару миллиметров нашпиговали светодиодами.

– Я не знаю, что это, – тихо говорила Татья. – Вещица не моя… Но думаю, что те люди искали ее. Потому как неприятности начались именно в тот день, когда мы с вами встретились в «Лавке древностей», и мне досталось это проклятье.

Татья опять начала «выкать», но Егор не стал поправлять. Он слушал ее рассказ о том, как Малышев Карл Вениаминович сунул ей пластину, как она добралась до дома и не знала, что с ней делать. Голос Татьи дрожал, и когда рассказывала о перевернутой вверх дном квартире и смерти матери, она все-таки не выдержала и заплакала. Егор заботливо подал девушке бутылку воды, затем взял за плечи и попросил выслушать. Он говорил медленно и с выражением, говорил фразы, которым его обучали, ведь полицейским часто приходилось успокаивать жертв, свидетелей, заложников. Все для того, чтобы вытянуть побольше информации. Умом Егор понимал, что надо бы успокоить по-другому, и сказать что-то лично от себя, а не заготовки из методички, но не знал, что именно говорить. По шаблону привычнее. Метод работал почти безотказно, и Татья не стала исключением: слушала, кивала, потом подняла на него глаза и едва слышно сказала: