Где зима тебя настигнет (ЛП) - Уорд Дж. Р. - Страница 3

И тогда Рауль увидел всю правду.

Мужчина не был человеком и не был призраком. Он был ангелом, с длинными светлыми и черными волосами, разметавшимися по плечам, и с крыльями, огромными тонкими крыльями, переливающимися всеми цветами радуги. Его окружало мягкое сияние, оно исходило от его тела, такое можно встретить на картинах, и этот божественный свет доказывал, что загробная жизнь существует, и тот, кто правил этой вселенной, действительно был милосердным Богом, раз послал своих слуг на сотворенную им землю, чтобы заботится о хрупких смертных, сотворенных его рукой, а не зародившихся в космосе в результате случайного столкновения электронов, протонов и нейтронов.

Рауля спасли от смерти.

Он в открытую зарыдал, когда ангел протянул ему свою руку, добрую, щедрую руку, не давая ему упасть, направляя его, спасая ему жизнь. Контакт и был и не был одновременно – несмотря на расстояние между ними Рауль ощутил прикосновение, теплое, касание матери и отца, старшего, что решил убедиться, что ребенок не поранится по глупой неосторожности.

Рауль ощутил, как его телу придали равновесие и отдернули дальше к тротуару, и его затопило облегчение и благодарность. Это маловероятное спасение укрепило его веру, что помогла пережить смерти родных и близких, особенно Алондры. Да, подумал он, его любимая дочка ушла очень рано, и сейчас она коротала вечность в счастье и безопасности, и он встретится с ней снова, и радость от этой встречи затмит то горе, что он пережил на Земле, оно будет казаться таким же мимолетным, как и падающий снег.

Ангел улыбнулся ему.

Рауль услышал в своей голове низкий и властный голос: не беспокойся, мой друг. Впереди тебя ждут лучшие годы, а когда тебя призовут к Создателю, ты встретишь всех, кого лишился.

А потом ангел исчез, и мир снова завертелся вокруг него.

Фура понеслась со свистом и ревом клаксона, из–под колес летели комья снега, когда онв пересекла перекресток. Пешеходы ругались и кричали, трясли кулаками, топали ногами. «БМВ» поймал сцепление с дорогой, выезжая на тот участок дороги, который должен был привести его в могилу.

Рауль врезался во что–то позади себя. Здание. Гранитное. Очередной банк, мелькнула мысль на задворках сознания.

– Эй, приятель, ты в порядке? – спросил кто–то. – Господи Иисусе, тебя едва не размазало.

Рауль ответил что–то. Точнее, думал, что ответил. Что он знал точно – что его щеки покрылись коркой льда, слезы кристаллизовались на холоде, из–за ветра и зимы. Он собрался смахнуть их...

Кожаная коробочка, та, из–за которой на него будет кричать его любимая жена, лежала в его ладони. Хотя он видел, как она вылетела из рук за секунду до его неслучившейся гибели.

Чудо, подумал он, смотря на коробку.

Ему на голову свалилось рождественское чудо. В самый последний момент.

– Твою мать! – закричал Трэз, когда полуприцеп размером с крейсер пронесся перед самым бампером его новенького «БМВ».

В миллиметрах. Почти смел капот гребаной тачки.

Когда его полноприводная машина вцепилась зимней резиной в асфальт, а поскользнувшийся пешеход сам отскочил с пути фуры, Трэз подумал, что стал свидетелем воплощения фразы «в самый последний момент». Если бы он поехал сразу, как загорелся зеленый, а пешеход не восстановил равновесие, ночью на них бы писали некролог.

Своеобразная ирония.

Потому что за секунду до возможной катастрофы Трэз раздумывал, ехать или нет в принципе. И речь не только о перекрестке.

Прожив в Колдвелле два десятилетия и наблюдая за тем, как поколения людей застраивают город, он знал, где заканчивается эта улица в этой части города.

У реки Гудзон.

Поэтому если нажать газ и ехать по прямой не съезжая, то можно как в «Форсаже»[6] взлететь с бетонной набережной под одним из двойных мостов. «БМВ» пролетит немного, обтекаемая тачка была сконструирована, чтобы летать по асфальту, а не по воздуху, и вскоре он вместе с дорогущей сталью, кожей и пластиком окажется погребен под толщей холодной, грязной воды Гудзона.

Оливковый взгляд загорелся, и Трэз подумал о том, каково это будет. Сначала вода просочится в швы и вентиляцию, тонкой струйкой, а не потоком. Но все изменится, когда он из последних сил аккумулятора опустит боковые стекла. А после останется просто сидеть, ожидая полного затопления, может, он будет держать руки на руле. Или нет. Ремень все еще будет пристегнут поперек груди, одежда сперва намокнет, а потом прилипнет к его телу посмертно.

Он не стал бы сопротивляться. Держал бы глаза открытыми. Трэз представил, какое спокойствие охватило бы его, впервые с тех пор как его солнце зашло в процедурной в двадцати милях и на некоторой глубине под землей от того места, где бы он сам нашел свою смерть. Он чувствовал бы легкость. Даже когда вода достигла бы его горла, а потом заполнила рот, нос и уши, даже когда тело попыталось бы справиться с ледяной толщей и неизбежно уступило, теряя остатки тепла, даже когда воздух остался бы только в легких. Даже тогда он бы чувствовал умиротворение.

Предсмертные муки, когда они его настигнут, а этого не избежать, лишь в самый последний момент заставят включиться механизм выживания, заложенный эволюцией, активируется автопилот и тело забьет тревогу... заставит его метаться на сидении, задергать головой из стороны в сторону, рот откроется и рефлекторно он заглотит воды в надежде, что легким просто отказывают в кислороде – без понимания, что кислорода нет в принципе. Трэз не считал, что будет легко и просто. Его ждут муки удушья, жжение во всем теле, может, даже запоздалая паника вспыхнет в его рептильном мозге.

Но тогда же все кончится. Точка. Его жалкой жизни наступает конец, раз и навсегда.

И впереди только пустота.

И это – ересь с его стороны.

Будучи Тенью, его растили в несколько иной религиозной традиции, чем обычных вампиров. Его вид в ходе эволюции ответвился от клыкастой расы, и он верил в существенное влияние звезд и их расположения на небе. Мнение с'Хисбэ о загробной жизни отличалось от других религий, но ось была единой. Как у протестантов и католиков, язык один, но диалекты разные... его вид тоже верил, что после смерти ты попадаешь в Забвение и проживаешь вечность со своими любимыми под покровительством Девы Летописецы. Если, конечно, не ведешь себя как последний придурок на Земле. Если был мудаком по жизни, то попадаешь в Дхунд, где правил бал Омега и его приспешники. Так или иначе, твои мирские дела определяли конечный пункт назначения, поэтому было что ждать или чего страшиться после твоего последнего вздоха.

Нормальная теория, насколько он понимал, нечто подобное было и у людей. Не Забвение и Дхунд, разумеется, не Омега с Девой Летописецей, но похожая религиозная система, определяющая зависимость твоих деяний при жизни и места, где ты окажешься, когда двинешь кони, образно выражаясь. Ислам, иудаизм, христианство, буддизм, индуизм и бесчисленное множество других религий предлагали понимание того, что тебя ждет, когда в крышку гроба вобьют последний гвоздь. Или подожгут погребальный костер.

Он сталкивался с кострами.

Еще как.

Чего он не понимал, во что больше не верил – это во все остальное. Он никогда не отличался религиозностью, но, блин, это понимаешь лишь тогда, когда лишаешься всякой веры окончательно и бесповоротно.

Раз и навсегда.

Так или иначе, перед грузовиком/перекрестком/едва–не–произошедшей–катастрофой он обдумывал одну мысль, которая не казалась ему совсем греховной, скорее просто не воодушевляющей. Для верующего, разумеется. Для вампиров и Теней, самоубийство – табу. Хрен тебе, а не Забвение. Внятных объяснений о последствиях никто не давал... но ходили слухи, что перед твоим носом просто закрывали дверь. Но что тебя ждет дальше? Дхунд? Идешь червям на корм? Кто знает. Но даже ребенок понимал, что не видать тебе своих родных и близких хренолиард лет.