Невеста берсерка (СИ) - Федорова Екатерина - Страница 6

Харальд на нее блеснул глазами — страшно, ярко. Но тут же повернулся к белоголовому старику, подошедшему откуда-то со стороны.

Забава, увидев, что ему не до нее, решила по-тихому удрать. С теткой Настой тоже так бывало — если от нее сбежать, то потом могла и позабыть, в чем Забава перед ней провинилась…

Она уже почти дошла до рабского дома, когда сзади налетел белоголовый старик. Вцепился в руку и потащил за собой.

А потом, втолкнув ее в хозяйские покои — те самые, со стеной, увешанной оружием — задвинул засов с той стороны.

Через некоторое время какой-то чужанин, сначала постучав, занес пару светильников — до этого сидеть приходилось в темноте. И бабка Маленя пришла, принесла еды, новое платье — снова шелковое, расшитое по рукавам и подолу.

Да так с ней и осталась.

Щенок, как сказала бабка, дожидался на псарне…

С делами Харальд покончил еще засветло. Посты были расставлены, к устью фьорда он отправил две лодки с наказом грести к берегу и зажигать костры, если вдруг появятся чужие драккары.

На верфи со строящимся кораблем, стоявшей в укромном месте, где лес выходил к берегу, работу пока прекратили. Всех людей, посланных в помощь мастеру, Харальд отозвал. Сейчас они были нужней в поместье, для стражи и дозоров.

Торквиля-кузнеца, работавшего в крохотной кузнице рядом с верфью, он попросил не зажигать огня несколько дней. Чтобы дым не выдал место, если вдруг кто-то подплывет с моря.

Люди, посланные во Фрогсгард и Мейдехольм, уже ушли. Обратно Харальд их ждал только на следующий день. И на всякий случай приказал не спешить, потолкаться среди людей, послушать, что говорят. Если нужно, задержаться еще на день…

Кейлев сказал, что в прошлую весну в Хааленсваге заходили только два бродячих торговца. Имена их старик запомнил, так что Харальд велел посланным во Фрогсгард и Мейдехольм поспрашивать заодно и о них.

На сегодня было сделано все, что можно. И он, поднимаясь от причала под скалами, решил, что теперь можно заняться бабами.

Точнее, одной бабой. Той самой, что сидит у него в покоях.

Старуха, которую Кейлев приставил к Добаве, на этот раз примостилась не на кровати, а на одном из сундуков. Харальд, увидев ее, довольно кивнул.

Самое время поговорить с девчонкой построже — и для этого ему понадобится переводчик.

Сама девчонка тоже почему-то сидела на сундуке. Брезгует его кроватью? Ну, вот кое-что и начинает проясняться.

Бабы, подумал Харальд, усаживаясь на кровать напротив Добавы. То им место не то, то пахнет не так, то другая здесь лежала…

Вскочившая старуха поклонилась и бочком двинулась к двери.

— Стой, — бросил он. — Сядь, где сидела.

И дождался, пока старуха дохромает до того сундука, с которого встала. Сказал — громко, медленно, как раз для старых ушей:

— Сейчас переведешь то, что я скажу. Слово в слово. Если девчонка чего-то не поймет, за каждую ее промашку накажу затем не только ее, но и тебя. Поняла?

Старуха, вздрогнув, кивнула. Он перевел взгляд на Добаву.

Та глядела насторожено, но внимательно. Хорошо, подумал Харальд. Продолжил так же неспешно:

— Говорю для тебя, Добава. Если ты еще раз не сделаешь того, что я приказывал — ударю. Если это будет при всех, ударю в полную силу. Это мой дом, моя земля, и никто не смеет мне перечить. Особенно рабы. Бить я привык мужчин, так что тебя могу и покалечить. Будешь потом жить с изуродованным лицом — или с шеей, свернутой набок.

Он подождал, давая старухе время перевести все до конца. Добавил, оскаливаясь — нарочно для девчонки зубы скалил:

— Не забудь сказать ей про лицо. Пусть поймет, что может остаться и калекой, и уродиной.

Девчонка уставилась на него с обидой в синем взгляде.

Битый щенок, недовольно подумал Харальд. Может, это потому, что я пригрозил только один раз ударить? Обычная девка сразу испугалась бы — за лицо, за красоту. На худой конец, кивнула бы послушно, глаза опустила. А эта…

Он перевел взгляд на старуху, спросил:

— Ты перевела? Все до конца, слово в слово?

— Да, ярл, — Старая рабыня отчаянно закивала, шепотом сказала Добаве еще что-то.

И та, помедлив, наконец кивнула. Но губы, опухшие с прошлой ночи, поджала еще обиженней, чем прежде.

Не этим бы сейчас с ней заниматься, подумал вдруг Харальд. Но выбора нет. Времена тревожные, случись что, у него не будет времени с ней нянчиться. Жаль, что напугать не получилось. На пещеру, возле которой они вчера высадились на берег, она смотрела и то испуганней…

Воспоминания вдруг налетели — и ударили наотмашь. Как по морде открытой ладонью съездили. Вот Добава стоит, с ужасом тараща синие глаза на вход в пещеру. Потом, вроде бы ожив после его шлепка, заходит внутрь.

И снова смотрит испуганно, стоя по ту сторону костра. И в руках обмякла. А потом, после поцелуя, цеплялась за него, как никогда еще не цеплялась…

Харальд чуть повернул голову, спросил у старухи негромко:

— Ты все-таки рассказала ей, как умирают мои бабы? Ведь так?

Старая рабыня замерла, лицо исказилось от ужаса. Дергаными движениями поднялась, одновременно и вставая с сундука, и сгибаясь перед ним в поклоне:

— Прости, ярл. Прости.

Добава глянула на нее удивленно — и на него еще обиженней прежнего. Потом спросила что-то на своем наречии. Спустила ноги с сундука, до этого подобранные под себя, коснулась старухиного плеча.

И опять сказала пару слов, но старуха молчала, надорвано дыша и перегнувшись в поясе. Девчонка глянула уже на него, удивленно, непонимающе.

Харальд размышлял.

Что сделано, то сделано. По крайней мере, теперь можно приказать старухе, чтобы учила Добаву его языку. И…

Харальд посмотрел на Добаву.

Обычно девки, знавшие хоть немного здешнее наречие и прожившие с ним достаточно долго, чтобы узнать, как умерли его прежние бабы, жили надеждой, что уж с ними-то ничего не случится.

И он, как мог, эту надежду поддерживал. И сундук с бабьими цацками держал наготове прямо в своих покоях, а не в кладовой. И шелка лежали под рукой. Чтобы задарить с самого начала, сразу, как только узнает, увести мысли в нужную сторону…

Чтобы бабы грели ему постель, не заливая ее слезами.

И выходило всегда так, как он хотел. Хотя были у него и две девки, дергавшиеся до самого конца. Таращившиеся со страхом, когда он к ним подходил.

Но даже они не отказывались от его подарков. И это правильно — когда хозяин дарит, рабыне положено с благодарностью принимать.

Эта, выходит, тоже знает…

— Сядь, старая, — равнодушно бросил Харальд. — Сегодня я тебя не убью.

И, встав, подошел к сундуку, на котором сидела Добава.

Та при его приближении вскочила. Он, почти развлекаясь, легонько толкнул ее в грудь, усаживая обратно на сундук. Рывком развернул в сторону, боком к стене — так, чтобы светильник, стоявший на полке, бросил круг сияния на ее лицо.

Сам навис сверху.

Добава глянула по-прежнему непонимающе, потом нахмурилась — и Харальд, поддавшись порыву, осторожно погладил ее щеку кончиками пальцев. Коснулся нижней губы — припухшей, розовой, с кровавой тенью, лежавшей в изгибе под верхней губой. Велел неторопливо:

— Переводи, старуха. Добава, ты знаешь, что я убиваю своих женщин?

Она вдруг двинулась, подобрала ноги. И быстро встала — прямо из-под его руки.

Замерла, вытянувшись на сундуке в полный рост, прижавшись лопатками к стене. Глянула на него уже сверху вниз.

Лицо ее снова спряталось в полутенях. А Харальд хотел его видеть. Он двинулся к полке — быстро, как привык в драке. Снял светильник, вернулся. На все у него ушло не больше двух ударов сердца…

Девчонка смотрела на него строго и доверчиво — все сразу. Припухшие губы были полуоткрыты.

— Отвечай, — потребовал Харальд.

Старуха, разгибаясь, сказала что-то умоляюще. Добава кивнула, по-прежнему глядя на него сверху вниз и строго, и доверчиво.

— Боишься?

И снова старухин лепет, и снова кивок.