Только небо (СИ) - "Эвенир" - Страница 1

========== Глава 1 ==========

Боль острыми когтями рвала тело, выворачивала суставы, душила, выжигала глаза. Будто тогда, три года назад, когда он должен был погибнуть, но почему-то выжил. Нет, враньё. Берг, разумеется, не помнил, как впивались в тело обломки раскалённого металла, как на острых камнях крошились кости. Он потерял сознание, когда спасательная капсула рухнула на базальтовую плиту в трёх милях от Серебряной Долины. Боль пришла к нему в Хартанском военном госпитале, где он очнулся через две недели после аварии.

Тёплые руки легли на поясницу. От сильных пальцев побежали по коже огненные языки, взрываясь ослепительными вспышками в животе, в груди, в висках. Берг не сумел сдержать стона. В ответ послышался голос Гарета, отчима Берга:

— Может, укольчик?..

— Нет, — выдавил из себя Берг.

Там, в госпитале, уколы приносили такое облегчение, что хотелось плакать и целовать руки безликим медбратьям, одинаково заботливым и вежливым. Позже, уже дома, были таблетки. От них боль не уходила, просто становилась неважной. Берга окутывало тёплое плотное облако, в котором ничто не имело значения. Да, он навсегда останется калекой и никогда больше не сможет летать. Да, до конца жизни он будет зависеть от папы и отчима, приютивших его из милости. Какая разница? Какая разница какой сегодня день, месяц, год? Лежи, спи, качайся на волнах фармацевтической эйфории… Правда, таблеток требовалось все больше и принимать их приходилось все чаще, чтобы не рассеивалось уютное облако. И однажды, сжимая в ладони новенький, только что доставленный из аптеки тубус, Берг понял: нужно или выпить все таблетки разом, или отказаться от них вовсе. Лекарство отправилось в мусорку. Не было дня, чтобы Берг не спрашивал себя: почему? Почему он всё ещё жив? Всё осталось в прошлом: веселое и чуть наивное братство элитного лётного отряда Чёрное Крыло, ласковые омеги, влюблённые если не в него лично, то в исходящее от него чувство превосходства, в чёрную форму с серебряными погонами, в небрежность, с которой он тратил деньги: кто знает, будешь ли жив завтра, а значит, нет смысла дрожать над бумажками. И небо тоже в прошлом. Синее и облачное, чёрное ночное, алое закатное, оно всегда было живым и вдыхало жизнь в Берга. Оно поднимало его и качало на ладонях. У последнего истребителя класса «Кречет» кабина была сплошным стеклянным куполом. Стоило лишь откинуть голову на спинку кресла, и пропадали приборная доска, штурвал, земля. Оставалось только небо.

Ладонь Гарета задела что-то, похожее на триггер взрывного механизма. Почти теряя сознание, Берг словно издалека услышал собственный крик и гневный возглас отчима:

— Нет, это просто невозможно! Я чувствую себя не массажистом, а палачом!

Влажное и холодное коснулось сгиба локтя. Берг, заикаясь, промямлил:

— Не надо…

Получил в ответ ледяное:

— Заткнись, Берг.

Когда Гарет говорил таким тоном, возражать ему не было смысла.

Укол помог почти сразу. Сильные и надежные руки разминали судорожно сжатые мышцы, становилось легче дышать, рассеялась перед глазами багровая пелена.

— Я так больше не могу, Гарет… — выдохнул Берг. — Правда, я не могу больше.

Голос Гарета уже не казался наказанием. В нем звучало тепло и желание убедить.

— Слушай… Может, ты всё же ещё раз подумаешь над этой процедурой? Ну, в Центре Молекулярной Регенерации? Не хотел тебе говорить, Берг, но лучше тебе не становится. Так хоть какая-то надежда есть. Сил нет смотреть, как ты мучаешься.

— Ну да, тридцать процентов вероятности, что я вообще не смогу ходить. Десять — что умру. Ещё десять — останусь овощем. Нормальные шансы, да?

Они говорили уже об этом, конечно, говорили. И каждый раз заканчивался этот разговор одинаково. «Что, надоело возиться с калекой? — орал Берг. — Так никто вас не просит!» «Как тебе не стыдно! — всхлипывал папа Элоиз. — Что, больным позволено всё?» И лишь Гарет не говорил ничего, сжимал узкие губы и прятал глаза за очками в тонкой оправе. В этот раз сил на скандал не оставалось.

— Я подумаю, — вздохнул Берг, прикрывая глаза. Гарет массировал ему затылок, приподнимал и чуть двигал голову. Это было приятно. Боль уползла, спряталась в тёмных углах, стаей голодных зверей смотрела из темноты, готовая наброситься в любой момент. — Я подумаю.

Массаж закончился. Гарет помог Бергу спуститься со стола. Звери все ещё сидели по углам, грех было не воспользоваться данной морфином отсрочкой. Берг продел руки в петли костылей, пополз в ванную, с трудом переставляя непослушные ноги. Из зеркала над раковиной глядел мрачный тип с длинноватыми светлыми волосами и неожиданно темной щетиной на челюсти. Пришлось побриться и только потом забраться в душевую кабинку. Берг сел на откидную скамейку, прикрыв глаза, расслабился под горячими струями.

И снова прав оказался Гарет, когда установил по всему дому эти ненавистные перила да ручки для инвалидов, когда отдал ему единственную спальню на первом этаже. На второй этаж Бергу теперь и не взобраться. Гарет не только переделал свой дом для его, Берга, удобства, он перекроил всю жизнь. Выучился делать массаж, уколы и, вообще, возится с ним, как родной отец. Или лучший друг. А ведь двенадцать лет назад, когда папа познакомил Берга с женихом, скромный банковский служащий сразу не понравился кадету лётного училища. Щупленький, прилизанный, очкастый, сопливый, на десять лет моложе Элоиза, он показался типичным ничтожеством, охотником за деньгами одиноких омег. Недоальфа, так называл его нахальный пасынок за глаза, а иногда и в глаза. А однажды, уже после свадьбы, Берг прижал отчима к стене и, дохнув ему в лицо перегаром, пообещал быструю расправу и медленную смерть, если он только посмеет, ты слышишь, сука, только подумает обидеть Элоиза… Щуплый недоальфа отмахнулся от двухметрового амбала, как от надоедливой мухи или глупого ребёнка, и в первый раз произнес своё непробиваемое: «Заткнись, Берг». Произнес совершенно спокойно и без малейшего признака страха.

Тёплые струи по-прежнему падали на плечи, но время истекало. Боль ожила, зашевелилась между лопатками, протянула ядовитые щупальца к шее, бёдрам, груди. А ведь надо было ещё добраться до спальни и успеть улечься в постель, пока не началось самое интересное. Берг выполз из душевой кабинки, цепляясь за металлические перила, кое-как вытерся, набросил халат на влажное тело. Снова костыли, и каждый шаг — удар ножом в спину. Пока добрался до спальни, снова покрылся липким вонючим потом. Осторожно лёг, поджав к груди колени, свернулся в готовый завыть клубок. И понял, что снова Гарет прав: надо соглашаться. Чем бы ни закончилась эта рискованная процедура, хуже, чем сейчас, уже не будет. Просто не может быть хуже.

В Центр поехали всей семьёй. Красивый респектабельный папа, невозмутимый Гарет и Берг, намертво сжавший челюсти, чтобы не выдать подступившей к горлу паники. Принял их сам главный хирург, немолодой полноватый омега с маленькими круглыми руками. На эти руки, розовые и пухленькие, с коротко подстриженными ногтями, Берг и уставился, вспомнив совет военного психолога: чтобы успокоить разум, успокой взгляд. Остался только голос, удивительно подходящий рукам, такой же домашний, негромкий, спокойный:

— Капитан Реннар Берг?.. Позвольте называть вас по имени?

— Зовите меня Бергом. Меня все так зовут.

— Прекрасно, а вы можете звать меня доктор Норт или же по имени — Айвор. Для начала мы должны вас обследовать, понять, что с вами происходит. Ваши данные из военного госпиталя мне уже переслали. Но это было три года назад, за это время многое могло измениться. Если хотите, можете остаться в клинике, в противном случае давайте назначим подходящую для вас дату.

— Уж лучше сейчас, доктор, — признался Берг. — А то в другой раз я могу и не решиться.

— Не волнуйтесь, у вас ещё будет время подумать, — отозвался хирург с улыбкой в голосе. — Вот когда будут у нас результаты обследования, тогда и поговорим.

Тут же набежали люди в белых халатах, спровадили папу и Гарета, вкатили Бергу укол. Он не протестовал, сам приперся, значит, терпи. Им виднее, захотят — вообще усыпят, чтобы не мешал обследованию. Берг безропотно подключался к разноцветным проводам, задвигался в утробы гудящих агрегатов, давал себя лапать, закрывал глаза и касался носа, сгибался в поясе и пытался крутить велосипедные педали. К вечеру он так замучился, что без всяких споров остался ночевать в Центре. Тем более что ему снова сделали укол, и стало совсем безразлично, где спать, лишь бы поскорее.