Обещание (СИ) - "Эвенир" - Страница 22

Всё началось там, у ангара. Где спрут нашёл обломанный серебристый ноготок Луаны. Когда Стах, не дожидаясь ни прожекторов, ни лестницы, прыгнул в густую тьму, которая тысячью ненасытных щупалец взяла его за горло. К тому времени, когда прожектор заглянул в люк, тьма уже сказала ему всё. И когда в слепящем белом свете, слишком ярком для крошечного цилиндрического помещения, он увидел слой сажи на прогибающихся стенах, чёрные наросты под ногами и странно небольшую угольно-чёрную фигуру, скрючившуюся у дальней стены, он уже не удивился ничему. Он уже знал, что нашёл идеальное место преступления, где все улики можно легко уничтожить, где никто и никогда не додумается искать.

Конечно, потом был жуткий скандал. Стах, спрыгнув в подземный резервуар, нарушил все мыслимые правила исследования места преступления. Он оставил свои отпечатки пальцев на ободе люка, потревожил слой сажи и совершил целую вереницу недопустимых действий. Невозмутимый Калеа пришёл в ярость. Он говорил о непрофессионализме, неумении работать в группе и самоуправстве. Он озвучил своё решение об отстранении Стаха от следствия и предупредил, что подаст прошение об изгнании венчурианца с Эхмейи. На что Стах, конечно, ответил, что подчиняется суперинтенданту главного управления полиции Венчуры и только она может им распоряжаться. А значит, вплоть до её следующего указания он будет выполнять последнюю команду: расследовать убийство кейяре. В составе следственной группы шефа Калеа или же в индивидуальном порядке — особой разницы он не видит.

Единственным следствием изгнания из рая явился очень гордый и чрезвычайно одинокий марш от ангара до границ космодрома, где его всё же подобрал гирарданский глайдер. Вир отмалчивался, лишь подъезжая к земному посольству, он позволил себе заговорить:

— Я считаю, что решение шефа Калеа было скоропалительным и необдуманным. Вы уже внесли большой вклад в развитие следствия и могли бы внести ещё больший. Вернётесь ли вы на Венчуру?

Стах ответил коротко:

— Нет.

— Хорошо, — кивнул безглазым шлемом спрут, — я буду вас информировать о ходе следствия. Вы не обязаны отвечать мне тем же.

На том и расстались у ворот посольства, порозовевших в лучах рассвета.

Он не уйдёт. Пусть хочется домой, а пёстрый тропический рай осточертел так, что впору самому брать в руки импульсную пилу и валить в маньяки. А что? Лютовал бы не хуже других. Нет, он не уйдёт. Если он поддастся слабости и вернётся домой, никогда этот запах гари не исчезнет из его лёгких. Никогда лица Аалоны, Луаны, Конани не сотрутся, не растворятся в потоке новых впечатлений. Каждое утро он будет просыпаться со слезами на глазах не от слабости, а от гари, от запаха того, что когда-то было красивым светлоглазым парнем с широкой улыбкой. Его звали Конани, этого он тоже не забудет. Каждый день будет он выискивать в толпе прохожих стройный и лёгкий силуэт и бросаться вслед, будто всё ещё возможно остановить Луану, помочь Аалоне, спасти Конани.

Однажды на Венчуре они организованно бухали в баре «Созвездие», где всегда отдыхала управа. Но тогда бухали по поводу: один следак, которого Стах не особенно-то знал, выходил в отставку. Этот пожилой тучный мужик, крепко поддатый, поймал тогда Стаха и начал впаривать, что будет в его карьере дело, которое выжжет его дотла. Которое вывернет наизнанку и свернёт в бараний рог. Которое войдёт в кровь и плоть, в сны и в явь, которое изменит всё, а в первую очередь — его самого. Стах не поверил пенсионеру. Что может достать того, кто убил десять тысяч живых существ? Он нарастил себе броню, способную выдержать десять тысяч предсмертных криков. Что ещё может пробить такой панцирь? Тогда он отмахнулся от пьяненького отставника. Теперь он знал: вот оно, это дело. Его личный излом, после которого он не будет прежним. Вся жизнь его переломится на «до» и «после». И то, что будет после, всё ещё зависит от него.

Стах понимал: его можно выкинуть с планеты по множеству причин. Он вылил в унитаз остатки спирта из грелки и спустил туда же четыре последние сигареты. Он заперся в кампусе посольства, как в осаждённом замке. Только для Мейнаке он открыл ворота и опустил подъёмный мост.

Жёсткое плечо под щекой Стаха пошевелилось. Он закряхтел и нехотя откинулся на спину. В любой жаре роскошное тело Мейнаке оставалось прохладным. Как не позавидовать такой терморегуляции?

— Спишь? — хрипло проговорил Мейнаке.

— Нет, — так же невнятно пробормотал Стах.

— Знаешь, когда ты уедешь, я буду скучать…

— Ничего, — фыркнул в ответ, — твои жёны тебя утешат.

— Моя старшая решила вернуться в род, — вдруг признался Мейнаке. — Может, возьмёт себе кейяре, если повезёт. Она ведь ещё молодая, всего на три года старше меня. Видимо, так и не простила, что я взял младшую.

— Ну, одна жена лучше, чем ни одной, — нерешительно проговорил Стах.

Если по-честному, для него это было спорным утверждением. Но одна жена — всяко лучше, чем две. Мейнаке его вроде бы и не слышал.

— Странно мне это. Они вроде бы хорошо ладили, не ссорились. Старшая — сильная, властная, младшая — ласковая, тихая, послушная. Отлично друг друга дополняли.

Вернись и ты в род, — проговорил Стах, ничего на самом деле не имея в виду. — Возьми себе ещё одного кейяре.

— Да на фиг их, — отмахнулся Мейнаке. — Какие-то странные пошли кейяре, не понять, чего они хотят. Я же помню, как это было: будь послушным и трудолюбивым, хорошо учись, работай в храме. Выучись музыке, танцам, стихам. Держи себя в хорошей форме, ухаживай за кожей, волосами, одеждой, будь красивым, опрятным, умным и воспитанным. И тогда тебя возьмут в хороший род. Тебя обратит прекрасная женщина или достойный мужчина, и только тогда твоя жизнь по-настоящему начнётся. А теперь что? Едва перестали писаться в постель, а уже своё мнение по всем вопросам. Что они могут знать, если росли в материнском роду, как зёрнышко в ладони? Если ни дня в жизни не работали, чтобы добыть себе пропитание, ни за что и никогда не отвечали? Если понятия не имеют, что там за мир за порогом дома рода? Сколько стоит полный бак глайдера, как добраться до Вайолейи, как вырастить урожай мекко или как… Да что говорить? Ничего они не знают и не понимают. А туда же, права им подавай. Как будто их всех вирус какой-нибудь заразил.

Стах глядел в потолок и думал: «Да, вирус. Он зовётся свободой. Он заражает не всех, но для многих опасен для жизни. Не для тебя. У тебя иммунитет».

А потом Мейнаке вдруг обернулся к нему, положив руку на затылок, прижал к себе и крепко поцеловал. Не отрываясь от губ, выдохнул:

— Хочу тебя. Дашь?

Стах молча кивнул. Вот оно, его личное лекарство, его противоядие. Против сжигающего леса Ла, против провонявшей гарью планеты, против этого чёрного зла, будто выползшего из древних неупокоенных могил. Вот он, ответ: сильные руки, скрутившие его в баранку, жадные губы, большой и крепкий член, наполняющий его до края, пронзающий до таких глубин, что сбивается дыхание и вырождается в жалобное щенячье поскуливание и за опущенными веками вспыхивают ослепительные цветы, белые, и лиловые, и малиновые.

— Надо идти, — вздохнул Мейнаке, перевернувшись на спину.

Его грудь поднималась толчками, приоткрытые губы запеклись, будто от жара. К ним хотелось прикоснуться губами, мягко и ласково. Но вместо этого Стах ответил:

— Вали. Ты ведь примерный семьянин и образцовый работник. Это я теперь безработный, в любой день могут с планеты выкинуть.

Мейнаке сходил в душ, принялся одеваться. Стах, приподнявшись на локте, наблюдал, как бугрились мышцы под ярко раскрашенной кожей, как влажные волосы завивались на затылке забавными колечками. Да, он станет вспоминать его. Без особой тоски, но вспомнит.

На пороге спальни Мейнаке обернулся:

— Слушай, если тебе что-нибудь нужно, скажи. Я многое могу.

— Спасибо, красавчик, я справлюсь, — ответил Стах с кривой улыбкой.

— И если по следствию что-то нужно, тоже спрашивай. Я с Калеа не согласен. Кто из нас не загрязнял места происшествия? Это же просто ошибка. Так что, если нужна будет информация, обращайся.