Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте - д'Азельо Массимо - Страница 4
- Предыдущая
- 4/71
- Следующая
Действие романа происходит в том же 1503 году, за четыре месяца до этой развязки.
В непрерывных войнах этого периода испанскими войсками командовал знаменитый полководец Гонсало, прозванный после завоевания им Гранады и Кордовы — Кордовским. В 1501 году, когда возобновились военные действия в Италии, он потерпел ряд поражений и затем вместе со своей голодающей армией был блокирован в Барлетте. Его спас мир, заключенный в 1503 году между Францией и Испанией. Одержав победы во вновь разгоревшейся войне, Гонсало был назначен вице-королем Неаполя я благодаря искусному правлению и мягкости действий в те жестокие времена сумел стяжать любовь своих подданных. Таким он изображен его биографом, итальянским историком Пасло Джовьо. В романе французского поэта Флориана (1791) он выступает как идеальный рыцарь и безупречный правитель. В той же интерпретации вошел он и в роман д'Адзельо.
Поединок в Барлетте был одним ив тех турниров, которые в средние века происходили нередко. Эти массовые бои, нечто вроде рыцарских состязаний, устраивались по всякому поводу и были любимым зрелищем всех слоев населения, стекавшегося на турнир из далеких окрестностей. Не обходилось и без убитых, но благодаря тяжелым латам и своевременному вмешательству судьи участник обычно выходил из боя только помятым, легкораненым или оглушенным ударом по шлему. Турнир в Барлетте носил несколько иной характер.
Гвиччардини рассказывает, что французский парламентер, прибывший в Барлетту, чтобы договориться о выкупе пленных, услышал оскорбительные слова, сказанные итальянскими рыцарями о французах. Вернувшись в свой лагерь, парламентер передал эти слова французам, которые ответили итальянцам столь же оскорбительно. После этого и было решено устроить поединок, чтобы разрешить этот спор о чести и доблести.
Д'Адзельо, прочитав рассказ Гвиччардини, обратился к крутому источнику, указанному тут же, в примечаниях к изданию Гвиччардяни, — к «Жизни Гонсало» Пасло Джовьо, историка современных ему событий.
Паоло Джовьо не отличался исторической добросовестностью. Этот венецианец, прославившийся своими биографиями знаменитых людей, брал взятки с коронованных лиц и вельмож за хвалебную биографию или комплимент в историческом сочинении и вымещал злобу на тех, кто не хотел платить. Но Гонсало Кордовский, Великий Капитан, как его называли, был изображен в наилучшем виде. Джовьо рассказывал о турнире в Барлетте подробнее, чем Гвиччардини. Он излагает кое-какие детали иначе. Сочинение Джовьо и послужило д'Адзельо основным источником.
До версии Джовьо, начало ссоре положил французский рыцарь, известный под именем Ламотт, который был взят в плен испанским капитаном Диего Мендосой и презрительно отозвался об итальянских рыцарях. Просперо Колонна, узнав об этом, вызвал Ламотта на поединок, а тот, выкупившись из плена, нашел себе соратников для поединка.
У Паоло Джовьо д'Адзельо нашел и имя Клаудио д'Алети, который у Гвиччардини был не итальянцем, а неким французом, оставшимся на поле боя. Издатель Гвиччардини, говоря от собственного имени, повторяет мысль Джовьо: Клаудио «по заслугам понес наказание за свою глупость, пожелав сражаться за чужую нацию против чести родины».
Джовьо д'Адзельо заимствовал и имя Фанфул — который у Гвиччардини называется Танфуллой.
Из того же источника д'Адзельо взял и сведения о происхождении Фьерамоски, которых нет у Гвиччардини. Но в списке итальянских рыцарей, избранных для боя, Джовьо называет Фьерамоску на пятом месте, между тем как у Гвиччардини он занимает первое место. Может быть, первое место, на котором Фьерамоска стоял в списке Гвиччардини, навело д'Адзельо на мысль сделать рыцаря с этой фамилией героем своего романа.
В том творческом неистовстве, которое его охватило в первые дни работы, д'Адзельо не было времени не только изучать материал, но и обдумать план произведения. Он создавал сегодня одного, завтра другого своего героя и наплодил, по его выражению, целую семью — больше, чем ему было нужно.
Однако это, казалось бы хаотическое, стихийное творчество было предопределено традициями исторического романа, имевшего в то время необычайную власть над умами. «Этторе Фьерамоска», развиваясь из скупых сообщений хронистов, подчинялся законам мавра, совсем недавно, но прочно усвоенного итальянской литературой.
В 1820-е годы исторический роман становится ведущим жанром во многих европейских литературах и довольно отчетливо разрабатывает свою поэтику. Творчество Вальтера Скотта дало образцы этого жанра, в значительной мере определившие его дальнейшее развитие.
В центре — политическое событие, вокруг которого располагается все действие романа. С этим событием связаны судьбы героев, и узел запутавшихся дел человеческих разрешается неотвратимой силой исторических закономерностей. Героя делятся на вымышленных и исторических, но я те и другие принимают участие в политических событиях. Любовную интригу, обязательную в историческом романе, почти всегда ведут вымышленные герои. Исторические персонажи наделяются только теми чертами, которые известны из их биографии или, во всяком случае, не противоречат историческим фактам. Комические персонажи позволяют отдохнуть от напряженных драматических сцен и дают необходимую «разрядку». Жанровая живопись создает иллюзию той «домашней» правды, которая отличает исторический роман от исследования.
Описания бытовых деталей, одежд, оружия, жилищ и обстановки дополняют картину и придают ей местный колорит, необходимый для большого «исторического полотна». И все действие происходят на фоне пейзажей, которые должны были не столько порадовать взоры прекрасными зрелищами, сколько воспроизвести обстановку действия, объяснить условия жизни, характер и поступки персонажей.
Такова традиция, утвержденная в Италия романом Мандзони «Обрученные» (1825—1827). Д'Адзельо считал этот роман «одной из прекраснейших книг, когда-либо созданных человеческим умом». Несомненно, он читал его задолго по того, как задумал «Этторе Фьерамоску», так как его отец был хорошо знаком с великим писателем.
Исторический роман неизбежно предполагает значительную долю вымысла, добавленного к историческим фактам или, вернее, интерпретацию этик фактов при помощи художественного вымысла. Согласно романтической философии история, исторические материалы сами по себе не составляют истории. Ее нужно угадать, воспроизвести при помощи воображения. Факты, сообщаемые хроникой, — только скелет событий, воображение должно облечь его плотью. Только так может быть воссоздано прошлое и написана действительная, живая биография народа. Тут-то и вступает в свои права роман.
Романтики пытались реформировать историю средствами романа. Историческое исследование обратилось за помощью к художественному творчеству, заимствуя у него тайну воскрешения прошлого. Вальтер Скотт стал учителем европейских романистов именно потому, что он оказался великим историком. Иногда, пренебрегая археологической в хронологической точностью, он создавал картину прошлого, которая казалась более правдивой, чем сухие диссертация ученых. Понятие правды в эту эпоху претерпело значительные изменения.
Д'Адзельо ясно излагает свою точку зрения на историческую науку. Новалезская хроника, пишет он, «рассказывает о событиях так, как они происходили, простыми словами, которые можно понять сразу, не возвращаясь назад; а главное, передавая частные события, она переносит вас в ту эпоху и позволяет вам отлично понять ее. Новалезскую хронику называют грубой те, кто считает своего ближнего невеждой и наводит на снеге скуку во имя достоинства истории».
И д'Адзельо пересказывает из этой хроники несколько эпизодов, мало «благородных» и ничуть не достоверных.
Но сторонники «достоинства истории» воскликнут: «Можно ли вводить подобные басни в сочинения которые должны передать потомству как можно более точные и достоверные сведения о событиях?» Д'Адзельо вступает в спор с этими представителями старой, классической школы. Все эти басни «помогают понять, каковы были люди, их идеи, их обычая добродетели, пороки, стремления в те или иные эпохи, о которых мы внаем только то, что позволяет рассказать достоинство истории, а именно: дела императоров и императриц, королей и королев, пап, князей и вельмож, которых историки проводят по сцене в торжественных мантиях и коронах, не соблаговолив сообщить вам о том, как жили я что думали их подчиненные о них, о государстве, словом — о человечестве. Часто приходится изумляться перед лицом необъяснимых исторических переворотов, побед, поражений, славы и падений, между тем как движущая сила и причины всего этого лежат как раз в тех социальных слоях, которые достоинство истории считало ниже своего внимания. Долгое время история была историей правителей; пора уже ей стать историей всех; в этом отчасти и заключается смысл современного историографического движения».
- Предыдущая
- 4/71
- Следующая
