Ловец бабочек (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 5

Но воеводе опаздывать неможно.

Как он с других требовать станет, чтоб вовремя являлись, коль сам до полудня почивает? Нет, прежний-то воевода имел подобную привычку, и чем все закончилось? Квартиры распродали. В самом управлении разворовали все, что воровству подвластно. Бумагу для канцелярии и ту за свой счет покупать пришлось, не говоря уже о чернилах… кто бы знал, сколько чернил уходит… а еще крыша прохудилась, надобно ремонтировать, но денег на сие нет.

…покрытия ковровые сменить, а то вид у управления убогий донельзя.

…с мебелью придумать.

…окна подправить, пока лето, а то будет как прошлою зимой, когда Себастьян мало что не околел, до того из окон сквозило.

…а еще кляузники к девяти подойдут, тут и думать нечего. И опоздай он на минуточку, мигом об том сообщат. Впрочем, если и не опоздает, то все одно сообщат, как от прошлый раз, когда написали, что вид он имел не по праву горделивый, одет был вызывающе и хвостом мотал. Последнее – чистое вранье, хвост свой Себастьян ценил и берег…

Определенно, актором жить было проще.

- Себастьян, скажи ей! – Ольгерда села на кровати и, забравши одеяло, - а между прочим зябко уже, даром, что только вересень наступил, - закрутилась в него. Точнее сделала вид, что закрутилась, при том аккуратненько складочки расправила, чтоб подчеркнули оные точеную прелесть смуглого плечика. Ножку выставила.

Волосы взбила…

Красавица.

Но до чего скучна!

Ему ныне отчет полугодовой сводный писать, по раскрываемости и причинах, мешающих оную раскрываемость сделать полною, как сего требовало пятое предписание. Акт опять же о ревизии подвалов, где хранилище улик располагалось, но отчего-то плавно переросло во хранилище всякоего хлама… со Стешковского объяснительную стребовать в письменной форме, раз уж в устной он понять не способен, что актору королевскому нельзя в подштанниках на столе выплясывать. Нет, Себастьян понимал, что спор – дело такое, но все ж могли бы стол подобрать в харчевне простой, а они, ироды клятые, в «Золотую перепелку» поперлись…

В обеденный час.

…а обедала в «Перепелке» публика почтеннейшая, и теперь Себастьяну предстояло объяснить этой публике…

Голова заныла.

- Ты меня не слушаешь! – Ольгерда губки надула. – Тебе от меня одно надо!

- А то… - помимо трубного голоса панна Гжижмоская обладала на редкость тонким слухом. – С тебя помимо этого одного и взять-то больше нечего!

- Себастьян, скажи ей!

На личике Ольгерды проступили алые пятна. Нехорошо получается, но… Себастьян вздохнул и предложил:

- Давай, я извозчика вызову?

…к счастью, телефонный аппарат в доме панны Гжижмовской имелся, что, собственно говоря, и стало найглавнейшим аргументом в пользу выбора этой квартиры.

- Ты… - Ольгерда вскочила, позволив одеялу соскользнуть. Нагая, она была прекрасна, но ныне эта красота оставила Себастьян равнодушным. Мысленно он подбирал формулировки для развернутого ответа… - Ты меня не любишь…

В темных очах заблестели слезы.

- Не люблю, - вынужден был признать Себастьян.

- Что?!

- Что слышала, - отозвалась панна Гжижмовска. – Не любит он тебя.

Запахло табаком.

- Ты… ты вот так говоришь об этом?! – ресницы дрожали, щеки пылали, но было в этом пылании что-то такое, нарочитое, театральное.

- А как ему об этом говорить? – заскрипело старое кресло. – Не будь дурой, иди домой. Хоть выспишься…

Это предложение не лишено было здравого смысла, но Ольгерда и здравый смысл не слишком-то сочетались. И в голову Себастьяна полетела хрустальная пепельница, а следом за ней – тарелка с недоеденным виноградом…

…Ольгерда покинула дом с первыми лучами солнца.

- Зачем вы так? – Себастьян спустился.

Спать больше не хотелось. Да и не наспишься на мокрой кровати – Ольгерда вывернула на нее вазу с тюльпанами и на несчастных цветах еще попрыгала…

- Как? – панна Гжижмовска раскаяния явно не испытывала.

- Не знаю, - Себастьян вытащил из волос куриное перо.

Подушкам от Ольгерды тоже досталось.

- Как узнаешь, скажешь, - панна Гжижмовска указала на второй стул, рядом с махоньким кофейным столиком.

Серебряный поднос. Кофейник пузатый, прикрытый войлочным чехлом. Кофейная крохотная чашка из старого сервиза. Сливки. Сахар.

- Я решила, что тебе не лишним будет, - она порой проявляла удивительную догадливость. – А девку эту бросай, дурноватая и жадная.

Что Ольгерда невеликого ума, Себастьян и сам знал.

Жадная?

Обычная.

Звезда местечкового театра. Играла она в целом неплохо. И голос имела хороший. И не только голос. Мила. Воспитана…

- Избалована, - панна Гжижмовска тоже кофий жаловала, но себе варила особый, крепкий, дегтярный, щедро сдабривая перцем и корицей. Вкус выходил специфический. – Главная курица в местечковом-то курятнике, думает, что без нее никуда…

Себастьян присел.

Кофе был горяч и крепок, но в меру. Сливки – свежи, как и пресные булки, которые панна Гжижмовска щедро посыпала кунжутом. Желтоватое масло пустило слезу. Сыр доходил на теплом блюде. И Себастьян понял, что голоден.

- Ты ешь, ешь, - она глядела на него со снисходительностью, которая, впрочем, нисколько не задевала. – Она замуж за тебя решила выйти. Думает, ты побежишь мириться… побежишь?

И в этом была своя правда.

Роман с Ольгердой, вспыхнувший прошлым летом, длился и длился, и, пожалуй, был самым протяженным из всех, которые случались с Себастьяном. И не в любви тут дело.

Не было любви.

Сперва влюбленность, легкий дурман очарования, который вскоре развеялся. И не то, чтобы Себастьян вовсе разочаровался в ней, скорее уж осознал, что разрыв потребует сил, а поиск новой любовницы – времени, которого катастрофически не хватало. Да и что с новой?

Тот же дурман.

И разочарование, когда он проходит. И осознание, что эта женщина ничем не отличается от прочих. Снова обиды, снова истерики… нет, Ольгерда хотя бы была достаточно мудра, чтобы не навязываться. Встречи дважды в неделю.

Ужины в той же «Перепелке», ибо иных заведений приличного толка в городе не имелось.

Пролетка.

Подарок, который Ольгерда принимала с мягкой улыбкой. Цветы, постель… завтрак и панна Гжижмовска, встречавшая гостью насмешливым молчанием. Поцелуй на прощание… и снова пролетка… иногда привычная рутина дней разрывалась выходами в свет, который был рад Себастьяну, но радость эта не была обоюдной.

Тоска.

- Жениться тебе надо, - панна Гжижмовска держала крохотную кофейную чашку двумя пальцами.

- На Ольгерде?

- Вотан упаси! – скрипнуло кресло. И медвежья шкура съехала на пол, а панна Гжижмовска поплотней запахнула байковый халат с атласною отстрочкой.

- А на ком?

- Тебе решать. Найди кого, а то прилип к этой пиявке, будто приворожила.

- На меня привороты не действуют, - Себастьян поймал себя на том, что уже несколько минут он сосредоточенно намазывает маслом булку.

- Это просто никто всерьез за тебя не брался. А эта может и взяться, этой ума хватит… и денег… с той стороны всякое идет, - панна Гжижмовска поджала губы, демонстрируя крайнюю степень неодобрения нынешней либеральной политикой. Тоже вздумали, с Хольмом замиряться…

Она молчала.

Баюкала трубку, причудливую, с люлькой узкой и длинной, с изогнутым чубуком, покрытым мелкими узорами. Трубку полагалось ставить на спину костяного дракона, который тоже был стар, куда старше и пани Гжижмовской, и дома ее, и, быть может, самого города. В глазах дракона некогда сияли драгоценные камни, но людская жадность ослепила, а неуклюжесть – лишила куцего крыла, оставив одно, бесполезное.

- До меня дошли нехорошие слухи, - панна Гжижмовска поморщилась. Все же как дочь военного, полицейское ведомство она не одобряла, но и о долге перед обществом помнила. – Твоя Ольгерда не просто так крутится. С тебя она почти ничего не берет.

- А что должна?

Разговор свернул не туда. Неприятная тема.

- Что должна… помнится, до тебя у нее в полюбовниках Чиченков ходил… он ей режиссера и прикупил, когда старая прима отказалась место уступать. А заодно коляску справил, гарнитуру бриллиантовую… шубу… про шубу не знаю, но с театром он ей помог. Тогда-то половину труппы уволили. Набрали новых, поплоше, чтоб игрой своей Ольгерде не заминали…