Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим - Страница 39

• Предыдущая
• 39/149
• Следующая

— Годится, — оттаивая, буркнул Шульгин.

Они выпили. Гурьев почувствовал, что Шульгин не опьянел, а как-то отмяк чуть-чуть. Гурьев знал об этом чувстве — когда мир вдруг кажется добрее, вовсе не будучи таковым, умел его видеть, хотя сам не испытывал: на него спиртное не действовало вообще никак — в принципе. Мог пить его, как воду, и, по необходимости, изображать — натурально, как всё изображал, бутафоря — любую степень опьянения. Он разлил по рюмкам остатки коньяка:

— Давай, боцман, кое-что проясним. Во-первых, ты меня по всем статьям устраиваешь, кроме одной: терпения у тебя — ни на грош, поэтому не обессудь — буду тебя воспитывать. Во-вторых, мне не до Маслакова. Пока.

— Он и твой теперь, не думай.

— Пускай, — легко согласился Гурьев. — Но это совершенно не значит, что я буду с ним воевать. Я хочу, чтобы вы с ним сами воевали. А моё дело — оперативное и стратегическое прикрытие. И я очень хочу, чтобы ты одну важную вещь себе уяснил, Денис: я могу справиться с Маслаковым. Но я не буду этого делать. Это должны будете сделать вы. Сами. Ну, а если он мне начнёт мешать работать — разберёмся, боцман, не дрейфь.

— Что значит — «тебе мешать», «разберёмся»? Как это, интересно, ты собираешься с ним… разобраться? Он же член бюро горкома! А нам как прикажешь с ним воевать?!

— Жил такой еврейский царь очень давно, Соломон, может, слышал? Так он говорил, что неприятности надо переживать по мере их поступления. Чем мы и станем заниматься. Не возражаешь?

— Ну, добре, — Шульгин потряс головой. — Я, конечно, разгрызу со временем твои загадки, Кириллыч…

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Гурьев. — А пока ты не приступил к этому захватывающему дух процессу, расскажи мне оперативную обстановочку, как ты её себе представляешь.

— Так ты лучше спрашивай, Кириллыч.

— Да? Хорошо. Давай тогда с Дарьи начнём.

— Всё ж таки… Ох, Кириллыч!

— Допёк ты меня своими инсинуациями, Денис, — нахмурился Гурьев.

— Чем?!

— Ничем. Любовь у меня с другой, а спать я стану с третьей, пятой и десятой. И с двадцатой. Так, что у тебя в глазах полное северное сияние наступит. Понял?

— Ну.

— А Дарья — алмаз, какой тут у вас непонятным совершенно мне образом произрос, и заниматься я с ней стану очень по-настоящему. Пока бриллиант не получится. А там будет видно, как прорежется, так прорежется. Уж всякой шпане и соплякам она точно не достанется, это я тебе обещаю.

— Это она и без тебя сможет, — пренебрежительно махнул рукой Шульгин. — Я хоть и малограмотный, а не дурак. Ты это… Вполне! Да и понимаю, чем она тебе глянулась. Девка характерная, яркая, соплякам не чета и не ровня.

Кажется, не ошибся я в тебе, боцман, с радостным удивлением подумал Гурьев. И приподнял брови:

— Не ровня, говоришь? А вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

Шульгин смотрел на него недоумённо. Да ведь не может он ничего знать, подумал Гурьев. Если кто и знает что-то, так уж не он наверняка. Ой, моряк, что ж ты так долго плаваешь-то. Ну, доберусь я до тебя, так тряхну — не обрадуешься.

— Не ровня — и всё! А что это значит — не спрашивай, — Шульгин засопел. — Я так кругло, как у тебя получается, не умею.

— Это ничего, боцман, — Гурьев усмехнулся. — Как говорили древние, умному — достаточно. Ты Чердынцева знаешь?

— Знаю, — кивнул Денис. — На моих глазах, можно сказать, вырос. Он всегда морем бредил, в гардемарины ушёл, как вот взяли его туда.

— Что значит — «взяли»? — «удивился» Гурьев затем, чтобы подогреть у Шульгина интерес к подробностям.

— Ох, Кириллыч. Это тоже — такая история! Мишка из казаков, вообще-то. Сиротой совсем по малолетству остался, его к себе Беклемишев, кавторанг Беклемишев, что седьмой береговой батареей в Севастополе командовал, усыновил, можно сказать.

— Какой батареей? — переспросил Гурьев.

— Седьмой, — непонимающе уставился на него Шульгин. — А что?

— Ничего, ничего, — ласково сказал Гурьев. — Ты шпарь вперёд, Денис, это так просто. Интересно.

— Ну, в общем. Семья у Беклемишева здесь жила, в Сурожске. Очень Мишка с его сыном дружил, годки они были. Вот Беклемишев и ходатайствовал, чтобы Мишку в гардемарины взяли. Ну, знаешь, германская уже шла вовсю, так что не особо там, видать, в Петрограде кочевряжились. Снова тут в двадцать втором появился, вскорости, как беляков в море скинули. Со своей Анечкой. В чём душа-то держалась, прости Господи! Но такая красоточка, — закачаешься.

— Она тоже местная? — запустил крючок Гурьев.

— Нет. Из этих она. Из бывших.

— Из каких таких бывших? — Гурьев приподнял брови.

— Кириллыч, — Шульгин мотнул головой, усмехнулся, почесал за ухом, — ни дать ни взять, огромный добродушный медведище. — Не напроверялся ещё?

— Поехали дальше, — согласно кивнул Гурьев и улыбнулся.

Бывших, подумал он, сатанея. Бывших. Бывших так давно и канувших столь бесповоротно, что кажется, и не бывших вовсе. Бывших. А мы — настоящие?!

Шульгин посмотрел на него, вздохнул:

— Ну, понятное дело, никто про это не заикался, но дураков-то нет! Где уж он её откопал, не знаю, а только она от него ни на шаг не отходила. Как он в море выйдет, так она на набережной каждый вечер, смотрит, смотрит… Чумовая девка. Дашка — в неё. Такая любовь, командир. Аж завидно.

— Ясно, — метнул Гурьев желваки по щекам. — Столько лет прошло. Чего не женится он?

— Сравнивает, — вздохнул Шульгин. — Михаил — что надо мужик. И моряк от Бога. Поэтому и с начальством не ладит. А с бабами — дело такое, — сам знаешь.

— Знаю. Что за шпана это к девочке прицепилась, какие мысли?

— Нету пока мыслей, командир. Я уж и так, и сяк прикидывал.

— Это плохо. Я здесь чужой пока, не в милицию же мне идти и спрашивать, кто, где и почему. А выяснить надо, потому что — интуиция, я тебе говорил.

Муруоку бы сюда, дерзко возмечтал Гурьев. Утопия, однако.

— По-моему, мельтешишь ты, Кириллыч. Да что там за шпана-то? Вон, три дня — и ничего. Может, пронесёт?

— Нет, боцман. Не пронесёт. Просто у тебя подобного опыта нет, а у меня есть. А из-за чего Чердынцев не ладит с начальством? Боевая и политическая подготовка у него должна быть на должном уровне.

— Боевая — это да. А вот политическая, — Шульгин покачал головой. — С политикой у него отношения сложные, Кириллыч. И язык без костей. Только что команда у него, как один человек, и карьеру он не рвётся делать, поэтому и больших врагов у него среди друзей не имеется…

— Это ты интересно загибаешь, — наклонил голову набок Гурьев, — врагов среди друзей.

— Да оно ж всегда так, — приподнял плечи Шульгин. — Ну, и потом, Михаил — хуже меня ещё пионер.

— Это как?!

— А так. Вечно порядок наводит. Как на боевое дежурство — так обязательно какая-нибудь история. То турки ему в визирах встанут, то контрабандисты, то рыбаков спасёт. Как липнет к нему, понимаешь, Кириллыч?

Ох, понимаю, подумал Гурьев. Ещё как понимаю.

— Примерно. Ну, ясно. Таких беспокойных не любит начальство, это точно. Называется это у них — неровный кадр.

— Во. В яблочко. Только и выезжает на том, что «Неистовый» — как игрушечка всегда, на стрельбах первый и за походы — высшие баллы. И за дочку переживает, — непонятно к чему добавил Шульгин.

Я тоже переживаю, подумал Гурьев.

— Ну, с Чердынцевым более или менее ясно. Про Маслакова тоже уже наслышан. Но из всего этого не вытанцовывается никакой детектив, боцман. Улавливаешь?

— Вот. И у меня — не это.

— Давай про ночную жизнь мне расскажи.

— Чего?!?

— Боцман, ты же в портово-курортном городе живёшь. Болгары рядом, румыны, Турция — в хорошую погоду в оптику разглядывать можно. Что за жизнь кипит? Чулочки фильдеперсовые, женские штучки всякие, бельишко-тряпочки?

— Ну, не без этого, — покивал Шульгин. — Контрабандисты имеются. Как же без этого-то?! Не так, понятно, как при НЭПе, но совсем не вывелись. Только я к этим делам никакого касательства не имею. Вот поспрашивать кое-кого могу, это да. Если б знать, что спрашивать.

• Предыдущая
• 39/149
• Следующая