Я вернусь через тысячу лет - Давыдов Исай - Страница 21

• Предыдущая
• 21/74
• Следующая

Мы шумно обнялись, и хлопали друг друга по плечу, и Бирута целовалась с Энн, и все, в общем, было так, как обычно, когда встречаются на Земле старые друзья.

А в “Малахите” мы не были близкими друзьями. Просто знали друг друга. Как все – всех.

Марату, видимо, было очень тяжело сдавать свое предпоследнее дежурство, тяжело было сознавать, что через сутки он снова должен уйти в холодное небытие на двадцать лет. Он старался скрыть это, он улыбался и пытался балагурить. Но сознание неизбежности сна, кажется, давило на него непрерывно и неумолимо.

Мы с Бирутой все видели. И ничем не могли ему помочь. И мне даже было жалко его.

Может, он просто не верил, что проснется через двадцать лет?

Зато Доллинги были, как всегда, – неизменно легкие, сдержанно веселые, словно только что из Парижа. Из того древнего и любимого всем миром Парижа, который ничем не удивишь и ничем не испугаешь, который все умеет принимать с улыбкой.

Короче, Доллинги держались так, будто просто не думают о предстоящем двадцатилетнем сне.

Мне это нравилось. Меня это восхищало. Я хотел бы держаться так же, когда кончатся мои сто дней.

– Завтра здесь будет шумно, – заметила Энн. – Утром выйдут Монтелло. Кстати, Леля, как у них с температурой?

– Весь день шло нормально. По полградуса в час. Автомат...

– Завтра можно будет повеселиться... – подумала Энн вслух. – Устроим прощальный ужин?

– По традиции! – поддержала Ольга. – Зачем же еще в кухонных отсеках создали винную кладовую?

– Там уже, наверно, пусто? – предположил я. – Двадцать лет!..

– Ха! – Майкл усмехнулся. – Попробуй-ка заказать вино два раза! Этот упрямый кибер с винного склада спрашивает имя! И на каждое имя выполняет всего один заказ.

– Подумаешь! – Бирута пожала плечами. – Имен можно назвать много!

– Нет! – Майкл покачал головой. – У него запрограммировано расписание наших дежурств. Его не обманешь. Будьте спокойны – мы надежно гарантированы от алкоголизма!

– Неужели только этим мы гарантированы? – заметил Марат.

– Ты просто ужас какой серьезный! – Энн всплеснула руками. – Как воспитатель в нашем колледже. Майкл, помнишь этого длинного Стивена Хауэра?

– Еще бы! – Майкл вытянул лицо, слегка перекосил рот и обвел пальцами вокруг глаз, что должно было обозначить очки воспитателя. – Де-ети! – нараспев произнес он. – Шутки не добавляют вам зна-аний!.. Шутить можно лишь в перерывах между заня-атиями...

– Как прошло дежурство, Маратики? – спросила Энн.

– Обычно, – ответила Ольга. – Без приключений.

– Записи успел сделать? – тихо, по-деловому спросил Марата Майкл.

– Успел.

– Идите отдыхать.

– Мы еще проведем Тарасовых по кораблю.

– Думаешь, они забыли, где что?

– Нет. Просто нам это приятно.

– Мы не прощаемся, – сказала Бирута Доллингам. – Мы еще вернемся к вам. Нам что-то не хочется спать. – Я думаю! – сдержанно заметил Майкл.

Они собрались в кают-компании и великодушно включили видеофон, чтобы я не очень скучал в рубке.

Марат предлагал накрыть стол прямо между щитами – места тут достаточно. Но я запротестовал. Если они будут в рубке – я не выдержу и хоть бокал, да выпью. А пить нельзя – я остаюсь единственным дежурным на корабле.

Они заказали много разных вин – не ради количества, а просто попробовать. Были в кладовой корабля такие вина, которых никто из нас ни разу не пил. Мы слишком молоды, чтобы хорошо разбираться в винах.

Среди небольших прозрачных пакетиков с вином была на столе у ребят и одна бутылка – темная, старинная, еще стеклянная бутылка старинного вина. С двадцатого века хранилось оно в каких-то французских погребах. Это было редкое, коллекционное вино, но мы еще на Земле знали, что на каждое дежурство есть в кладовой корабля по одной такой бутылке.

Собственно, из-за этой-то соблазнительной древней бутылки я и не позволил им накрывать стол в рубке. Я ведь никогда не пробовал такого вина. И на Рите не придется. Только разве здесь, на корабле, через сто дней, когда буду сдавать дежурство.

Почему-то вспомнилось, что сдавать его придется Женьке Верхову. Так выпал жребий. А на Земле думалось, что хоть тут-то не увижу Женьку.

Ребята шумят в кают-компании, и поют, и включают записи последних земных мелодий, и даже, несмотря на тесноту, умудряются танцевать.

Знакомая песня доносится до меня:

Я гляжу на большой экран и вижу черную, холодную Бесконечность, и немигающие глаза ее – звезды, и вспоминаю весенний “Малахит”, и юную зелень парка, и наш с Бирутой первый поцелуй.

Никогда больше не увидеть мне “Малахит” и мохнатые мои Уральские горы, и родные улицы, и мраморных великих людей в высоких, древнерусских шапках из снега. Ни-ког-да!

Зачем только люди придумали это беспросветное слово?

Я слушаю космос – легкое, быстро ставшее привычным потрескивание в динамике. Случайные радиоволны далеких радиозвезд. И еще слышу тихие голоса ребят и их смех, и мелодии, которые они включают.

Уже полтора часа сижу я один в рубке. Два раза прибегала раскрасневшаяся от вина Бирута – соскучилась. Но, посидев со мной несколько минут, снова убегала в кают-компанию. Там было веселее.

Я знаю, что ничего не случится и что я тоже мог бы уйти туда. Уже двадцать лет ничего не случается в этой рубке. Корабль идет точно, автоматы работают надежно, и дежурные сидят здесь просто так, для мебели. И еще для того, чтобы будить других дежурных.

Но таков уж закон нашего корабля – ни на секунду не оставлять рубку. А мы уважаем свои законы.

И поэтому я терпеливо слушаю космос и периодически пробегаю взглядом по красному и желтому щитам – нет ли загоревшихся лампочек?

И вдруг слышу голос. Громкий, отчетливый, нечеловечески спокойный голос, который пробивается через легкое потрескивание космоса.

Этот голос произносит непонятные слова медленно, раздельно, с какой-то железной скрипучестью.

“Красный щит! – вспоминаю я слова Марата. – Он сам все скажет, все объяснит!”

Я обегаю глазами красный щит, его приборы.

Но тут все спокойно. Ни одной загоревшейся лампочки. Ни одной мечущейся стрелки.

Я перевожу взгляд на желтый щит, на два голубых. Тоже ни одной красной лампочки. Все нормально. Все спокойно.

И тут только я соображаю, что голос не сказал ни одного понятного слова.

Может, это был голос не нашего корабля?

Я опять смотрю на экран, перевожу взгляд с одной светящейся точки на другую. Может, хоть одна вспыхивает? Может, хоть одна увеличивается?

Нет! Ни одна не вспыхивает. Ни одна не увеличивается.

И вдруг я слышу этот голос снова. Он снова произносит те же слова – так же раздельно, четко, скрипуче-железно.

Он идет из динамика, этот голос. Это радиоволны, это голос космоса, голос Бесконечности.

– Ребята! – кричу я в микрофон. – Космос заговорил!

Они срываются из кают-компании и громко топают по коридору.

А в рубку падают и падают из динамика непонятные, нечеловеческие, механические какие-то слова.

Может, это встречный корабль? Но тогда почему его нет на экране? Почему молчит локатор?

Механический голос замолкает как раз тогда, когда ребята один за другим влетают в рубку. Какой-то последний густой звук доносится до них. И, когда они затихают, прислушиваясь, – в динамике опять одно тихое потрескивание.

– Кто говорил? – почти кричит Марат.

– Космос, – отвечаю я. – Какие-то непонятные железные слова. Сейчас включим анализатор – там должно быть записано. Я нажимаю рычажок анализатора.

– Он должен сказать что-то еще! – убеждает себя Марат. – Эх, если бы можно было пользоваться приемниками мыслей!

• Предыдущая
• 21/74
• Следующая