Нова Проспект (СИ) - "J.C.Elliot" - Страница 13

Незнакомые голоса. Извращенный театр — наблюдать за ним, не показывая лиц.

— Something Shakespearean about it indeed. And the girl called herself the daughter of an emperor. Talking about superiority complex. (И правда, что-то в этом есть от Шекспира. А девочка назвалась дочерью императора. У них у всех явно мания величия), — дворянка продолжала говорить на причудливом языке, прохаживаясь вдоль комнаты со скрещенными на груди руками.

Эредин тщетно пытался опознать структуру заклинания, завладевшего телом — но не мог найти ни одного магического потока, который формировал бы его. Как это возможно?

— Откуда ты пришел? Что тебе нужно в нашем мире? — это не лицо, а маска. Не эмоции, а их имитация.

«Теперь, — подумал Эредин, — я не покину этот мир, пока от него не останется выжженная пустыня». Ненависть — единственное чувство, которому неискренность не грозит.

— Что с моими всадниками?

— Они долго не проживут, если ты не сменишь тон. Тебе не жалко подданных, Ауберон? — невидимые наблюдатели ответили смехом на иронию в ее голосе.

Почему она назвала его Аубероном?.. Их разведчики не доложили, что на Тир на Лиа сменилась власть?.. Железная демоница улыбнулась этой странной шутке. Должно быть, фамильяр. Они всегда заискивают перед призывателями.

— Откуда мне знать, что они еще живы?

— Ниоткуда. Скажи, король, — она склонилась над ним, зашелестев расшитым кружевным воротником, — зачем ты искал девчонку?

— The real question is: why was Sarif looking for her? (Что гораздо интереснее, зачем ее искал Шариф?)

Старшая Кровь ценнее золота — эти твари уже жадно потирают руки в надежде получить ее. Сможет ли это сыграть ему на руку?

— Она и вам понадобилась?

Дворянка поморщилась, от чего стала похожа на какого-то хищного зверя. В этой женщине не было ничего женского — только отстраненная, холодная жесткость.

— Я бы сказала, как называют в нашем мире тех, кто отвечает вопросом на вопрос. Но лучше покажу, что с ними делают, — уголки губ дворянки растянулись в разные стороны, как будто кто-то дернул за веревочки.

То, что почувствовал Эредин сразу после этой фразы, перевернуло само представление о боли. Словно все страдания, что ему доводилось испытать за всю жизнь: ожоги от огненных шаров, сломанные кости, колотые раны — он ощутил единовременно. Это была не боль. Это была ее квинтэссенция.

Любая цивилизация, какой бы развитой она ни казалась, располагает средствами пыток, а также хорошо продуманной системой оправдания их применения. Эредин знал это лучше других.

Он не помнил, вырвался ли из него крик — агония выдернула его из реальности, лишив ясности рассудка. Помнил только тени на стенах, очертания лиц, наблюдавших за ним. Смотреть было не на что — боль, ставшая эпицентром существования, отражалась разве что в глазах.

Это неестественно. Боль должна вызываться чем-то… Огнем. Клинком. Кулаком… Магией… Но боль сама по себе? Концентрированная, поглощающая сознание, уничтожающая все остальные эмоции? Народ, который придумал такие пытки, не достоин жизни.

Эредин должен был потерять сознание, но что-то держало его, не давало ему провалиться в забытье. Он знал, чего они ожидают. Мольб. Стоит ему сказать одно слово, и это закончится. Он сжал челюсти так сильно, что десны кровоточили.

Его учили, как спастись от боли. Одна вещь на свете одурманивает сильнее, чем наслаждение — боль. Этим дурманом можно пользоваться, в эти кошмары можно сбежать. В параллельный мир в сознании, в мир, где… Эльтара. Белое… белое платье… в крови…. Длинные светлые волосы. Образы распадались в голове на осколки. Он должен выжить. Он нужен народу… Должен…

— Half an hour already, is it? (Полчаса уже прошло, нет?)

— Truly remarkable. (Достойно восхищения).

Эредин не различал интонаций, с которыми говорили тени — все слилось воедино.

Бж-ж-ж-ж. Боль. Бж-ж-ж-ж. Боль. Худшая из пыток — вечное повторение. Один и тот же звук. Одна и та же боль.

— Remarkable it may be, but I don’t have time for this, (Достойно или нет, у меня нет на это времени) — раздраженно бросила дворянка.

Он остался наедине с безмолвным демоном. В ее взгляде не было ни ненависти, ни жалости. В нем не было ровным счетом ничего. Зеленые глаза, подчеркнутые макияжем, как у эльфок — но то, что должно было подчеркивать красоту, на ней выглядело боевым окрасом. Она дотронулась до ушей, потрогала острые кончики. Отодвинула верхнюю губу.

Король Дикой Охоты низведен до коня, которому смотрит в зубы придирчивый торговец. Эредин не мог даже отвернуться, и вместо этого представлял, как он отрубит этой потерявшей всякий страх твари руки. Она заметила отвращение, и в ее глазах появился нехороший металлический блеск.

Он продержался достаточно долго, чтобы терпение тюремщицы начало иссякать. А когда терпение тюремщиков иссякает, они становятся более изобретательными. Более искусными. Эредин спросил их о всадниках — и этим совершил ошибку.

Железная демоница вернула Эредину способность двигаться, без слов дав понять, что боль тут же вернется, стоит совершить одно неправильное движение. Он впервые смог осмотреться — помещение было аскетичным до уродливости. Черные гладкие стены, прямоугольная кафедра на возвышении. Скудная обстановка.

Остальные комнаты выглядели не лучше. Когда в ноздри ударил резкий запах спирта, Эредин подумал, что они в медицинском крыле, но причудливые аппараты напомнили о лаборатории Аваллак’ха.

Через широкое стекло он увидел, что его подданных держали связанными, как животных. Твари в белых халатах шныряли между ними, выкрикивая рваные, короткие команды. Имлерих. Карантир. Живы — пока что.

Карантир жив, но… Bloede dhoine. То, что Aen Elle создавал веками, они изуродовали в одночасье. Отрезали руку. До самого локтя. Ткань на культе пропиталась кровью. Зачем? Унизить? Чем вызвана эта чудовищная жестокость? Эредину жалость была ведома не больше, чем другим воинам. Но бессмысленные издевательства ему претили.

«Им нужна была кровь. Мышцы. Суставы. И кости», — Эредин не владел искусством телепатии в той же мере - он был способен передавать только простейшие мыслеформы, приказы. Искусство вести мысленный диалог подвластно только высшим магам. Таким, как Золотое Дитя. Голос эхом раздался в черепной коробке. Физическая боль Эредина едва могла сравниться с тем отчаянием, что он слышал в голосе Карантира. «Мясники. Им не нужно было отрезать всю руку — полагаю, они хотели просто запугать. Выучились технологиям — но так и остались мясниками».

Поданные не должны платить за ошибки короля. Эредин недооценил противника, и из-за этого фатального просчета Золотое Дитя лишилось руки. Искупить вину можно только кровью.

Эти мясники заплатят. Но чтобы они заплатили, ему придется говорить.

— Позови хозяйку.

Ответом стало привычное молчание.

***

— Эта девчонка — предатель расы. В ней ничего особенного, — глухо сказал Эредин.

Дворянка откинулась в широком кожаном кресле, рассматривая безупречно ухоженные ногти. Ее лицо — застывшая белая маска, словно начертанные углем линии лица.

— Позволь решать это мне.

Она не просто дворянка. Судя по роскошному жилищу и стражникам перед входом, она принадлежит к власти. И по тому, как она разговаривает. Так разговаривают те, кто не привык, чтобы им перечили. Так разговаривает он сам.

— Каким-то образом у тебя и твоих людей…

Он и без того достаточно низко пал. Не хватало еще, чтобы красных всадников называли людьми.

— …моих эльфов…

Женщина залилась наигранным смехом. «Я заморожу тебя живьем, тварь, — подумал Эредин, — заморожу и вдребезги разобью твою мерзкую маску».

—…У твоих эльфов получилось ее найти.

Ему нужно выиграть время. Когда придет в себя, когда прекратится боль, он прикажет Aen Elle мобилизовать все силы, чтобы атаковать этот мир. Уничтожить его, сжечь, заморозить, стереть всякую память о нем. Ауберон слишком долго спал. Он проспал возникновение такого могущественного врага, как эти dh’oine.