Код Онегина - Даун Брэйн - Страница 13

• Предыдущая
• 13/123
• Следующая

Хозяйка квартиры, куда привел их мужик, вчера была пьяна в стельку. Теперь она куда-то девалась. Ее комната была заперта. Они посмотрели в замочную скважину: хозяйки в комнате не было. Видимо, она ушла за выпивкой и задержалась. Их комната была оплачена еще на двое суток. Заняться им было абсолютно нечем. Телевизора не было. Вообще ничего не было. Хозяева пропили все.

— Показать тебе рукопись? — спросил Саша.

— На что она мне?

— Может, ты поймешь, что в ней такого. Ты же ученый.

— В рукописях я понимаю не больше твоего, — сказал Лева. — Я уж и не помню, когда читал что-нибудь не по специальности. Последняя книга, которую я прочел, был «Архипелаг ГУЛАГ». Вы читали? — Он еще иногда сбивался обратно на «вы».

— Читали. — Саша не читал, но знал, что это про лагеря. Вот почему Лева не любит и боится тех — в книжке прочел! — Но это же Пушкин. Стихи.

Саша очень хотел заинтересовать Леву своей рукописью — не потому, что верил, что Лева что-то такое поймет, а чтобы Лева чем-нибудь занялся и не убежал от Саши. Если Саша останется в этой грязной чужой комнате без Левы и Черномырдина, он повесится.

— Стихи тем более не по моей части, — сказал Лева, — да и с чего ты взял, что это Пушкин? Стали б они из-за Пушкина всех подряд убивать? Тут не в Пушкине дело.

— А в чем?

— Наверное, в политике. Или в экономике. Или еще в чем-нибудь. Что-то ты такое видел, чего не должен был видеть.

— Ничего я не видел, — сказал Саша. — Так ты посмотришь рукопись?

— Не хочу. Сам смотри. Тошно мне на эту гадость смотреть. Я тут в кухне старые кроссворды нашел.

Прошло минут двадцать. Лева разгадывал кроссворд сам, один, не советуясь с Сашей. А Саша любил разгадывать кроссворды только вслух, коллективно, вовлекая в это занятие как можно больше народу.

— Белкин, а Белкин? — Тот поднял голову, посмотрел на Сашу терпеливо поверх очков. — Ты какого животного изучаешь?

— Cricetus cricetus.

— Что это? Слон?

— В Остафьеве нет слонов. Я изучаю хомяка.

— Я тебя серьезно спрашиваю.

Лева насупился и опять стал молча разгадывать кроссворд. Саша так понял, что Лева обиделся. Видимо, он не шутил насчет хомяка. Саше странно было, что кто-то изучает такую бесполезную и скучную дрянь, как хомяк. Он сказал:

— У меня дома жил хомяк. Классная зверушка. — Соврал, конечно: жила у него только черепаха, да и та сдохла.

— В квартирах живут, как правило, золотистые и джунгарские хомячки, — отозвался Лева. — А я изучаю хомяка обыкновенного. Это совсем другой вид. Это дикое животное. Он очень умный. В Москве и области люди его практически уничтожили.

— За то, что умный?

— Можно и так сказать. Мы стремимся уничтожить всех, кто умнее нас. Единственную его популяцию я обнаружил в Подольском районе. Потому я туда и переехал.

— А раньше где жил?

— На Ленинском проспекте.

— Псих, — сказал Саша.

— В коммуналке.

— А-а, понятно. А где твоя жена?

— На Мадагаскаре.

— Ты еврей?

— На четвертинку.

— А Черномырдина ты тоже изучаешь?

Лева вздохнул: похоже, Саша надоел ему своими вопросами. Саша замолчал и стал разглядывать свою рукопись. Ему обидно было, что Лева не хочет даже взглянуть на нее. Саша и сам не был любопытен до вещей, его не касающихся, но Лева был уж совсем, совсем нелюбопытен. Сашу это удивляло, ведь Лева все-таки ученый.

Да и неправильно было так рассуждать, что рукопись их не касается. Их за нее убить хотят.

Саша еще несколько слов в рукописи вроде бы сумел прочитать: «Украина», «в ночи», «ветер», «шелками»… В одном месте ему показалось, что было написано слово «колбаса». Он был удивлен.

— Белкин, скажи… При Пушкине разве уже была колбаса?

— Да она, наверное, при Иване Грозном уже была. Коптили мясо… Ее только при Горбачеве не было.

— Но она так и называлась — колбаса?

— Что ты меня все спрашиваешь?! — взвыл Лева. — Я не историк, не пушкинист и не этот… не продуктовед. Я не знаю, когда люди стали называть колбасу именно колбасою. И знать не хочу. Колбаса! Я тут с ума сойду…

— Так странно… Пушкин — и вдруг колбаса. Наверное, я неправильно прочел.

— Почему странно? Он писал о котлетах.

— Иди ты.

— Нет, писал… Чем-то там «залить горячий жир котлет…». Удивительно, — сказал Лева, — почему мне это вдруг вспомнилось. Что-то, по-видимому, бессознательно оседает в глубинах памяти.

Саша думал, что теперь Лева разговорится, но тот вновь уткнулся в свой паршивый кроссворд. Саша сходил на кухню, покурил, лег на кровать. Листал рукопись так и эдак, но делал это механически, думая о другом: Катя, Сашка, недостроенный дом… Бегство их было таким жалким, глупым. В кино бывает бегство мужественное, осмысленное; бегство, оборачивающееся стремительным нападением из засады. Миссия невозможна… Герой обводит вокруг пальца могущественную организацию, всех разоблачает и возвращается к нормальной жизни. Саша подозревал, что совсем нормальной жизни у него уже не будет, даже если Олег спасет его. Почему Лева сказал «какая наивность»? Олег конечно же спасет.

У него масса всяких знакомых. Если не получится отмазать Сашу официально, Олег сведет его с людьми, которые сделают Саше (и Леве, если Лева захочет) новые документы, изменят лицо. И уж как минимум — Олег даст денег и, быть может, сумеет спасти деньги самого Саши. «Через откаты все это можно, потом обналичим…» Над Сашей вилась муха, это его раздражало. Он хлопнул муху рукописью.

— Что ты ее так мусолишь?! — рассердился вдруг Лева: он, оказывается, наблюдал за Сашей, а Саша думал, Лева его в упор вообще не замечает. — Если это старый и ценный документ, с ним нельзя так безобразно обращаться. Ты копию хотя бы снял?!

Саша достал из кармана куртки копию рукописи, протянул Леве. Лева взял ее и саму рукопись — тоже, но взял очень осторожно, совсем не так, как Саша, а так, как брал ее сотрудник Ленинки Каченовский — будто это едва расцветший бутон розы или бомба. Хотя рукопись Леву не занимала, он все равно был очень аккуратен и почтителен с нею. Он сразу заметил, что одна страничка (девятая) в копии есть, а в рукописи — нет, и Саша объяснил ему, как это получилось, а также рассказал, что десятая страничка осталась в библиотеке.

— Восемь листов сложены вдвое, а девятый и десятый полулисты оторваны и лежали отдельно, — сказал Лева. — Это что-нибудь да значит.

— Что?

— Например, он — Пушкин или тот, кто его имитировал, — экономил бумагу. С бумагой у них, по-моему, было не очень: я как-то краем глаза смотрел одну передачу о переписке Пушкина с женой, так он в каждом письме ее просил: скажи брату, чтоб прислал бумаги…

— А ее брат торговал бумагой?

Саша невольно фыркнул, уж очень дурацкая картинка ему представилась: маленький человек в цилиндре и красавица в длинном платье на почте стоят в очереди за посылкой, потом ковыляют по улице с тяжеленными кипами бумаги на голове… «Если он всегда так много черкался — бумаги-то ему надо было до фига».

— У него, кажется, завод бумажный был, — сказал Лева. — Нет, наверное, причина все-таки не в экономии. Возможно, на оторванных половинках было что-нибудь совсем другое. Письмо, например.

— И что? — опять спросил Саша.

— Не знаю… Как неразборчиво написано! И чернила эти… Повсюду кляксы, будто кошка по листам ходила… (Слово, показавшееся Саше «колбасой», Лева без особой уверенности прочел как «награду».) Определенно это стихи, строфы отделены друг от друга, в каждой по четырнадцать строчек…

— Вот эти абзацы и есть строфы? А я думал, строфа — это четыре строчки, как куплет.

— Ты меня сбил, — сказал Лева, — я теперь уже не уверен, что это называется строфой. Я же не гуманитарий. Ну да ладно. Нужно начинать с имен собственных.

— Вот, я уже начал. — Саша ткнул пальцем. — «Фебъ». «Украйна».

Лева одобрительно кивнул, но велел Саше не тыкать грязными пальцами в рукопись и вообще не трепать ее — она и так вот-вот развалится, — а работать с ксерокопией. Саше странно было это слово — «работать», но он послушно спрятал подлинник, обернув его для надежности в полиэтиленовый пакет. И они склонили головы над копией.

• Предыдущая
• 13/123
• Следующая