Враги друг друга не предают (СИ) - Титова Светлана - Страница 33

— Тебя как зовут? — решила познакомиться с обитателем камеры, прикидывая, куда бы лучше пристроить факел.

Глубокая щель в неровной кладке, с щербинами выпавших камней, вполне подошла. Картина вырисовывалась удручающей. Желтоватый свет разогнал тьму в углах каменного сырого мешка, осветив старую кладку с кое-как подмазанными раствором щелями, из которых сочилась влага, оставляя пятна плесени на камне. На высоте двух метров шел ряд массивных колец и крюков, на которых висели толстые ржавые цепи и кандалы. В дальнем углу в полу отхожее место. В ближнем к входу углу с кольца свешивалась цепь и терялась в груде старого тряпья, где обитало ныне пирующее существо.

— Фишка, — из тряпья на меня заинтересованно глянула пара плутоватых глаз. — А еще есть че пожевать?

— Нет. Знала бы, что попаду в тюрьму — запаслась бы, — развела руками, гадая, кто передо мной: мальчик или девочка. — Тебе сколько лет, Фишка?

— Во сколько, — грязные пальчики на растопыренных ладошках сообщили, что ребенок разменял второй десяток. — Я ужо большой. Меня мамка к кожевнику отдала подмастерьем, он дрался и не кормил, и я сбежал. Есть хотелось, я лепешку подобрал, а лотошник меня страже сдал. Вором обозвал. А я отродясь чужого не трогал. Вот сижу, жду приговора.

Мальчик опустил голову и тяжело вздохнул.

— Давно сидишь? — я присела рядом, разглядывая черные давно немытые вихры.

— Давно. Ярлу-то недосуг, он родичку свою ищет, — мальчик вылез из вороха разнокалиберной одежды и прислушался. — Страшно мне. Ярл-то разбираться не станет, подпишет приговор, и отрубят мне руку.

Фишка жалостливо глянул в мою сторону и тоненько всхлипнул. Я протянула руку и погладила мальчишку по спутанным вихрам.

— А вас за что сюда? Богатеев же не сажают, — поинтересовался Фишка, выразительно шмыгнув носом.

— С чего ты решил, что я богатейка? — удивилась, разглядывая рваные полы и прожженные дыры на дубленке.

— Одежка-то потрепана, да только кожа-то отменная. Опять же украшения из серебра на сапожках. Этому меня Орис научил перво-наперво, — ладошка мальчишки любовно прошлась по изгвазданному подолу. — Мне учиться нравилось. Я бы остался. Вот только Орис дерется больно и не кормит почти. А руку потеряю — никому не буду нужен. Нищие чужих не любят — гонят с прикормленных мест… а то и убить могут.

Фишка совсем приуныл и зашмыгал носом сильнее. Я его приобняла, укрывая худенькие плечи и стараясь отвлечь, спросила:

— Фишка, откуда вся эта одежда? — кивнула на гнездо из старых лохмотьев. — Для тебя великовата.

— Так бывших сидельцев, — пожал плечами мальчик, пригревшись у меня под мышкой. — Им ужо нет нужды в одеже-то. Казнили давно.

Я прикусила язык и замолчала, пригревшийся парнишка тихо сопел рядом и думал о своем. Заключенные в других камерах постепенно угомонились, и тишина накрыла подземелье. Где-то едва слышно капала стекающая со стен вода, отмеряя секунды, минуты безысходности. Навеянное тяжелым местом, мне казалось, что сама тюрьма преисполнилась состраданием и плачет по загубленным в ней душам.

Фишка задремал, и я тоже начала клевать носом, как за дверью послышались тяжелые шаги, сопровождаемые гулом разбуженных заключенных. Замок лязгнул, тяжелая дверь отворилась, пропуская дюжего мужика в кожаных штанах и безрукавке. В руке ярко пылал факел, освещая всю колоритную фигуру вошедшего. Рвано выдохнула от страха и сжалась, не ожидая ничего хорошего от посетителя. Мужчина был огромен, напоминая статями троллей из европейских земных сказок. Плечи вошедшего оказались настолько широки, что ему пришлось повернуться боком, чтобы войти в каземат. В них утонула непропорционально маленькая лысая шишковатая голова. Обнаженные руки, бугрящиеся мышцами, в два моих бедра обхватом. Пудовые кулаки сжимали металлический факел, кажущийся горящей зубочисткой. Грудь и предплечья густо усеяны черным, жестким волосом. Костяные пуговицы жилета едва сдерживают напор внушительного живота. Посетитель щурил маленькие глазки, пытаясь разглядеть нас. Заметив меня, он осклабился, открыв щербины желтых зубов и низко прогудел:

— На выход, девка. И шевелись, давай.

Фишка испуганно ойкнул и уцепился в мое предплечье, мотая головой. До меня донесся испуганный шепот:

— Не ходи, Лекса. Это палач. Он любит мучить всех, кто дожидается приговора, не разбирая прав-виноват. Он замучит тебя, а потом скажет, что померла от лихоманки.

Слушая горячечный шепот мальчишки, чувствовала, как худенькие влажные пальцы цепляются за ладонь в слабой попытке удержать. Мужчина, раздосадованный, что приходится ждать, рявкнул, поторапливая:

— Шевелись, отродье шурхово! Или хочешь кулака моего попробовать?

Трясущейся рукой пригладила грязные вихры мальчишки в успокаивающем жесте.

— Все будет хорошо, Фишка, не переживай, — как могла приободрила мальчика, чувствуя, как дрожит голос. — Я скоро вернусь.

Глава 37

Поднялась с места, скинула дубленку, укрывая тщедушное трясущееся от страха тело, понимая, что если мальчишка прав, то мне она не понадобится, и, пошатываясь, пошла на выход. Проходя мимо почувствовала, как тяжелая лапа легла на плечо. На запястье здоровой руки защелкнулся браслет. Конец цепи от него утонул в лапище палача. Он грубо подтолкнул к выходу, но я успела заметить засохшие бурые пятна на кожаной одежде и кистях рук. Кровь. Закусила губу, чтобы не разрыдаться, понимая, что к этим скоро добавятся мои.

Шли молча по коридору, выложенному влажно блестевшим диким камнем, порыжевшим от стекавших со стен ручейков. Тяжелая цепь на руке тонко позвякивала, отсчитывая шаги. Я слышала тяжелую поступь за спиной и все ниже опускала голову, понимая неотвратимость происходящего. Мелькнула мысль сбежать и тут же погасла. Мужчина был больше, сильнее, перегораживал фигурой коридор. И мог запросто голыми руками поймать и переломать мне руки, ноги и позвоночник. Да и куда я убегу на цепи-то?

Тень от факела фантастическим чудовищем металась по стенам то обгоняя, то опережая печальное шествие. При нашем приближении за многочисленными дверями камер все стихало. Но стоило палачу миновать дверь, как в спину неслись проклятия, жалобы, истерический смех узников, ожидающих приговора. По лицу катились бессильные слезы, я едва переставляла ноги, готовая рухнуть без сознания. Пройти такой путь, вернуть девочку домой и в награду получить ожидающие меня пытки у садиста.

— Что притихла? Не падаешь на колени, не просишь о пощаде? — глумливо полюбопытствовал палач и зычно хохотнул.

— А это поможет? — едва шевеля губами, произнесла я.

— Нет, — отрезал мужчина. — Но мне нравится, когда меня просят помиловать. Ты безрукая, а значит виновна. Воровка, чего тебя жалеть? Что украла? Деньги, еду, одежу…

Повисла пауза, палач рыкнул, и в спину прилетел тычок, от которого я упала и больно ударилась коленями. Палач не выносил тишины и молчаливых жертв.

— Я не крала. Это ошибка, — проговорила, спешно поднимаясь на ноги.

— Все вы так говорите, — не поверил здоровяк. — И сколько вас безруких калек шатается по Трехснежью? Хорошо, не подает никто ворью, и вы дохните быстрее шурхов… Стой! Пришли!

Он гаркнул так, что эхо загуляло под сводами подземного коридора, заставив трепетать светильники. Дюжий кулак толкнул дверь. В нос ударила вонь паленной плоти, не перебившая густой, сладковатый запах крови.

Я успела оббежать глазами каменный мешок с парой факелов освещающих жуткого вида приспособления для пыток, цепи, свисающие с потолка. У стены распят мужчина. Обнаженное по пояс тело — сплошная рана. Голова свесилась, и влажные волосы закрывают лицо. На шее ошейник шипами внутрь, ранящий кожу, едва мужчина пошевелится. Нога зажата в металлических тисках, дробящих кости. От увиденного тошнота подступает к горлу, ноги готовы предательски подогнуться, и я рискую растянуться на грязном полу каморки заплечных дел мастера.

— Привел ее? — в камере, кроме узника и нас, находился еще один человек.