«Властелин мира» - Дашкиев Николай Александрович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/45
• Следующая

К болоту подбегали партизаны. На багряном фоне мрачного неба обрисовался силуэт высокого широкоплечего человека в странной каске. Это был один из тех, кто пересек Харвуду путь и выстоял перед интегратором.

Бешеная злоба охватила Харвуда. Он прицелился и выпустил в этот силуэт весь магазин своего пистолета. Человек пошатнулся и упал.

– Издохни! Издохни! – прошипел Харвуд. Он отшатнулся непроизвольно, так как мимо уха просвистела пуля, поскользнулся… и попал под один из кронштейнов вращающихся рефлекторов.

Несколько секунд, пока работал мотор, стальной рычаг тащил за собой Харвуда, сдирая с него кожу, ломая ребра.

Но Харвуд этой боли не ощутил. Сверхвысокочастотные колебания, сконцентрированный до высшей степени поток самых жесточайших страданий врезался в него, в своего создателя.

Ничто не могло остановить этот поток: конструкция «излучателя» была безукоризненной, и после остановки мотора резервные источники тока включились автоматически, а когда болото засосало первый интегратор, самостоятельно включился запасной.

Харвуд выл, хохотал, вопил, словно его резали живым на куски… А рядом в зловонной липкой жиже, начавшей заливать и верхнюю площадку «излучателя», молча барахтался мистер Паркер, бывший американский мультимиллионер.

Никто не спас бы ни Паркера, ни Харвуда, если бы даже очень хотел этого – слишком далеко прыгнул «излучатель». А по доброй воле трясина пленных не отпускает.

На рассвете все кончилось. Лишь тусклое пятно среди предательской зелени на поверхности болота говорило о том, что именно здесь состоялось последнее действие фарса при участии того, кто возомнил себя «властелином мира».

Дорогой ценой досталась партизанам эта победа. Восемь убитых, тринадцать раненых да несколько десятков оглушенных и временно ослепленных интегратором – таковы потери ночного боя.

Но этот бой – не первый и не последний. Еще будут и будут бессонные ночи, штурмовые походы, наступления и отступления. И поэтому колонна усталых людей не плетется, а идет быстрым, четким шагом. Потаенными тропами, через горный хребет, в глубь «римбы», которая и прячет и кормит отважных.

На перевале колонну догнала Парима. Девушка еще издали начала искать глазами самого высокого, самого широкоплечего. Но его нигде не было видно.

– Ми-Ха-Ло… Где Ми-Ха-Ло? – обеспокоенно спросила она у одного из бойцов.

Боец, не отвечая, грустно склонил голову.

И тут Парима поняла, что случилось что-то очень страшное, непоправимое…

Расталкивая людей, она бросилась вперед… и остановилась, окаменев. Перед ней двигались носилки, на которых лежал ее любимый.

– Убит?? – Парима вскрикнула, пересекла путь санитарам. – Стойте!.. Убит… Не несите его в «римбу»!..

Он любил солнце…

Уже не в силах сдержать себя, она, рыдая, упала на неподвижное тело.

– Что ты делаешь, сумасшедшая! – закричал санитар, оттаскивая ее за плечи. – Ми-Ха-Ло не убит, он ранен!

– Ранен? – Парима вскочила на ноги и, еще не веря, прошептала: – Ми-Ха-Ло, это я… Ми-Ха-Ло, ты меня слышишь?

Михаил ничего не видел и не слышал. Он был тяжело ранен в голову. Но он дышал. Он жил. И этого достаточно.

– Отойди. Я понесу, – девушка взялась за один край носилок. – Медленнее!.. Ему очень больно.

И вновь колонна двинулась вперед, – терять времени было нельзя.

…Рассеивался туман над перевалом. С каждой минутой светлело, голубело небо.

Всходило солнце, и надо было ожидать, что грядущий день будет безоблачным.

Раздался мелодичный гудок. Петр Сергеевич Щеглов, подойдя к визефону, нажал кнопку:

– Слушаю.

Абонент молчал. Экран не вспыхивал.

– Слушаю вас, товарищ!

И вновь ни звука. Но контрольная лампочка горела, и это свидетельствовало, что аппарат исправен.

– Товарищ, вы, вероятно, впервые имеете дело с визефоном?.. Нажмите красную кнопку рядом с диском.

Едва он это произнес, как вмиг по экрану пробежали разноцветные линии, приобрели плотность и яркость, отчетливость и рельеф, обрисовали фигуру миловидной смуглой девушки в красном платье.

– Парима! – вскрикнул Щеглов. – Каким образом?..

– Почему не писали?.. Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!

– Я здесь, в Москве… Вылетела неожиданно, ракетопланом…

Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе. Ее лицо было беспомощным и растерянным.

– А где… Ми-Ха-Ло?.. – Парима зарделась, запнулась: она давно овладела русским языком, но в этот миг с губ сорвалось то имя, которое навсегда осталось в ее сердце.

– Ми-Ха-Ло работает… – Щеглов смутился и не мог этого скрыть.

– Михаил болен?.. С ним что-нибудь случилось?.. – Парима беспокойно сдвинула брови, подошла ближе к экрану. – Говорите… Сразу же говорите… Я не получала от него писем почти месяц.

– Нет, все в порядке, Парима. Просто я не хочу, чтобы…

Сзади с грохотом упал стул. Из гостиной в кабинет, ощупывая руками воздух, шел Лымарь.

– Парима?.. – переспросил он горько. – Вы пишете ей письмо?.. Не нужно… – Михаил наткнулся на стол, поморщился от боли. – То есть напишите. Но все, как есть. Хватит ее обманывать. Я слеп, да. И письма за меня пишет инженер Щеглов.

Щеглов сделал Париме торопливый знак и, не погасив экран визефона, выключил микрофон и динамик. Затем подошел к Михаилу, посадил его на диван и сказал:

– Хорошо. Письма писал я. Что же дальше?

Михаил вскипел:

– Петр Сергеевич! Я уважаю вас, как родного отца. Но… нельзя шутить. С этим не шутят… Парима знала меня сильным, зрячим. А теперь…

Щеглов взял его руку, крепко сжал ее:

– Я не шучу, мой друг. И никто, кроме подлецов, не решится издеваться над чужой бедой… Но Париме я не напишу… так как написал об этом уже четыре года тому назад. Она знает обо всем. И лишь о том, что тебе восстановили слух, я не успел написать.

– Написали?? Четыре года назад?

Лымарь склонил голову.

Острая боль сжимала его сердце: почему все так случилось?.. Какая несправедливость судьбы: иметь чистые, неповрежденные глаза, и – не видеть почти ничего, едва различать свет, потому что пуля повредила участок мозга, ведающий зрением…

Выходит, что обманывали не Париму, а его… И у Паримы вместо любви теперь – жалость. Жалость к калеке…

– Михаил! – укоризненно сказал Щеглов.

Лымарь не шевельнулся. Тогда Щеглов подошел к визефону, повернул аппарат экраном в эту сторону и включил микрофон.

– Успокойте, – сказал он шепотом Париме. – Ему нельзя волноваться.

Но девушка его не видела и не слышала; она тянулась взглядом куда-то в сторону, к шкафу. Ей, вероятно, было плохо видно, и она даже налегла на экран.

Щеглов придвинул аппарат еще ближе, и по тому, как заблестели глаза Паримы, понял: теперь видит.

– Ми-Ха-Ло… – прошептала девушка. – Ты на меня не сердишься, Ми-Ха-Ло?

Это не было умышленным обращением к прошлому, – к тем далеким дням, когда там, в малайских джунглях, лишь зарождалась их любовь. Губы сами произносили то, что хотело сказать сердце.

А Михаилу, как тогда в «радиорубке», казалось: мерещится, звучит в мозгу нежное-нежное, давнее-давнее… Пробыв три с половиной года почти глухим, он все еще не свыкся с восстановлением слуха.

– Ми-Ха-Ло… Мой милый, мой хороший… Я знаю все… И вот приехала, чтобы быть всегда с тобой…

Михаил вскочил, лихорадочно обвел комнату взглядом невидящих глаз, вскрикнул:

– Петр Сергеевич, я схожу с ума… Я слышу голос Паримы…

• Предыдущая
• 41/45
• Следующая