Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 36

Впрочем, если Корабельщика не окажется на его излюбленном верхнем гнезде стрелка, сама по себе прогулка выйдет на зависть этим задавакам-сестрам.

А вот если окажется…

Задумавшись, что сказать и что спрашивать, девушка сама не заметила, как одолела всю длиннющую лестницу и оказалась перед откинутым верхним люком. Высунувшись по пояс, остолбенела от небывалого чувства, разом позабыв и злодея-Корабельщика, и вежливых сухарей-немцев, и вредин-сестер, и даже злоключения последних лет.

Небо!

Здесь небо не кончалось. Удавка горизонта ничем ему повредить не могла.

Никак.

Встречный поток упруго давил на лицо, вежливо и непреклонно сминая, сдувая все лишние мысли, страхи, сомнения. Серо-серебристая обшивка цеппелина понижалась от люка на все стороны равномерно. В сторону креста хвостового оперения уходил стальной леер, под ярким солнцем графитово-черный.

Все.

Больше ничего.

Ничего совсем: ни линии горизонта, ни щетки леса, ни зубчатой прорези крыш, ни новомодных телеграфных проводов, «нервов прогресса», через что видят небо те, земные людишки…

Татьяна поняла, отчего все немцы в экипаже смотрели несколько свысока. Они-то как раз имели право. С высоты все иное!

Небо!

Синее-синее, потом жестко-голубое, и только на юге, впереди и слева по ходу цеппелина, небо превращается в белым-белую воронку, фонтан сплошного света; это-то божье око именуется Солнцем. И не существует ничего вовсе, лишь пронзительный бескрайний океан, да в нем покатый остров небесного кита, да из его спины торчит осью мира, пупом Вселенной — она сама, Татьяна Николаевна Романова… Титул Великой Княжны вдруг сделался мелок перед чудом божьего мира; и Татьяна с ужасом поняла: если бы кто пять лет назад предсказал, что все так и будет, что падет корона, что расточится держава, что спать им на холодном полу Ипатьевского дома, всякую минуту ожидая грубого насилия от грязных стражников, что лететь им в Ливадию, может статься, на будущие муки и казнь от русских якобинцев — но за все это такой миг один…

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется — жизнь!

Сколько так она простояла, Татьяна не заметила. Должно быть, недолго: не успела ни замерзнуть, ни устать от напряжения ног. Выбралась на обшивку, крепко взялась за леер и уверенно, словно каждый день так вот ходила по небу, подошла к месту хвостового стрелка.

Теперь она понимала, почему Корабельщик предпочитает общество неба и белого, беспощадного солнечного пламени обществу людей. Но теперь она Корабельщика и не боялась вовсе: она тоже видела, что у неба на самом деле краев нет; она тоже вступила в орден воздухоплавателей.

— Здравствуйте, товарищ Корабельщик.

Товарищ Корабельщик вежливо подал руку, помог сойти на жесткую скамью, слева от холодного пулемета.

— Могу я задать вам несколько вопросов?

— Сколько угодно. Правда, не на все я могу ответить.

— Вы здесь наблюдаете?

— Здесь тихо.

Татьяна молча кивнула, полностью согласившись: ветер на носу, а тут сияющая тишина березового леса. Вопросы, не дававшие покоя на бесконечной лестнице, здесь, под неудержимым Солнцем, казались мелкими, но Татьяна все же сказала:

— Прежде всего я должна поблагодарить вас за спасение наших жизней. Офицеры сказали, что телеграмма о нашей казни уже пришла в город. Каковы бы ни были ваши мотивы, примите благодарность от лица моего и моей семьи. Я уверена, что papa вознаградил бы вас, несмотря на то, что вы большевик, если бы имел средства. Чины же наши вам, наверное, не нужны?

Теперь уже молчаливым кивком согласился Корабельщик.

— Простите меня, если мои вопросы покажутся вам излишне грубыми либо неуместными. Поймите мое беспокойстве о mama и семье в Ливадии.

— Спрашивайте, — Корабельщик все так же смотрел перед собой. — Обидеть можно любого. И меня тоже, просто надо знать, как. А вы вряд ли знаете.

— Так почему вы помогли большевикам? Я более, чем уверена, что вы могли бы спасти монархию, если бы захотели.

Корабельщик, видимо, ждал иного вопроса, потому что шевельнул бровями удивленно.

— Паровоз, Татьяна Николаевна, руками не свернешь. Можно только стрелку перевести, но и то — если есть куда. Если кто-то заранее, потом и горбом, рельсы проложил. Иначе сход с рельсов, кувыркание по телам и в конце взрыв котла. Понятна вам аналогия?

— Благодарю. У меня вполне достаточное образование для понимания аналогий. Но скажите тогда… Можно ли было совсем без революции? Без социалистов? Допустим, я этого не знаю, и вот papa со всеми советниками не придумали. А если бы вы знали способ?

Корабельщик подумал совсем немного и ответил:

— Почему же, можно. Решили бы вовремя земельный вопрос, хотя бы самым грубым способом. Просто в лоб раздав мужикам землю. Без кабалы выкупных платежей, растянутой на полвека. Мужики бы царскую семью на руках носили… Лет пять. Ладно, пускай лет сорок. Потом бы все равно разбогатели, сыновей повыучили. Захотели бы парламента, и снова бы на баррикады вышли. Но — полвека спокойного времени.

— Выходит, и это не панацея совсем. Я читала, в Америке ни царей, ни феодалов, Юг и Север ведь не королевства, части одной и той же республики. С одной стороны якобинцы и с другой те же якобинцы, только с неграми. А между ними случилась кровавая гражданская война.

— Именно. Давно уже думаю: отчего в истории Земли никто такого простого способа даже не попробовал. Английская революция, французская опять же революция. Итальянская, германская, венгерский бунт. Даже в застегнутой на все пуговицы Японии и то была война Босин…

— Ах, — вздохнула девушка, — Япония… Там papa какой-то городовой саблей ударил. Больше я про них ничего не знаю. Что же, благодарю вас. Ваши ответы весьма поучительны, хоть и неприятны. Вас послушать, мы повинны в том, что заранее путь не проложили. Как вы говорите, потом и горбом. И вы считаете, у вас получится лучше?

— Как получится, не знаю. Но попробовать обязан.

— Почему непременно обязаны? Отчего вам не отойти в сторону от… Скажу прямо, клоаки? Вы же видели, какие люди на той, красной стороне. Некультурная чернь. Они ваши реформы не примут. Еще, чего доброго, вас же за это гильотинируют.

Корабельщик не ответил; белое Солнце промолчало неодобрительно. Татьяна не сдалась:

— Вы вспоминали историю, следовательно, знаете, что и английская и французская революции окончились реставрацией все той же монаршьей власти. Что заставляет вас марать руки в politik? Я случайно слышала ваш спор с герром Штрассером там, внизу, когда нас поднимали в кабины. Оказывается, вы неплохо понимаете во всех этих новых изобретениях. И в радио, и в аэропланах, и в цеппелинах. Вы могли бы облагодетельствовать человечество в облике инженера, а не во фраке парламентария.

Корабельщик усмехнулся с очевидным сарказмом, но Татьяна не остановилась:

— Вот вы говорите, проложить путь «потом и горбом». А если техникой? С помощью радио? Аэропланы, это же чудо света! Наконец, орудие нашего спасения, этот самый цеппелин!

Цеппелин! Конечно же, цеппелин!

Вот барышня: о, цеппелины! Ах, радио! О, аэропланы!

Эх, как свищет в голове ветер! Аж завидно.

У меня-то в голове счетчик.

Гражданская война. Это вот прямо сейчас вокруг нас. Вон, внизу облака. А то не облака, то дымит подожженый Большой Токмак. Махновская конница наскакала на залетных гетманцев, застала их за мародерством и теперь безжалостно рубит в капусту. Гетманцы орут и отмахиваются винтовками: сабель пехоте не положено. Сверху не видно, но у меня-то связь с Махно через планшет. Он мне видеоряд с места событий, а я ему воздушную разведку… Итак, Гражданская. Десять с половиной миллионов человек погибло, и почти два миллиона уехало. А сколько искалеченных, а сколько на всю жизнь запомнивших, как ребенка при нем головой об угол и в брызги? Таких никто не считает. Чего их в потери заносить: они-то живые. Что вместо сердца уже гнилой осиновый корч с опятами, кого когда волновало?