Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 10

— Ишь, как заговорил, рясоносный черт! — комиссар выругался и поглядел на стрелков с немым вопросом; видно было, что те готовы развести руками. Наблюдая растерянность агитатора, из толпы закричали:

— Про говно спроси! Пусть отвечают, антихристово племя!

— Гражданин комиссар! — на ступени протолкался бородатый мужик в сапогах, полосатых штанах, обычной рубахе навыпуск, затянутый кушаком, и комкающий в здоровенной ладони шапку не то фуражку: ладонь легко скрывала головной убор полностью, до того парень был здоров.

— Сделайте милость, — нахально попросил выдвиженец, — растолкуйте трудовому народу! Кто при коммунизме будет убирать говно?

Солнце выкатилось над главой храма, над большим куполом, и часть собравшихся вдруг оказалась вполне людьми: с белыми умытыми лицами, в чистой, хоть и дешевой, одежке, с немым вопросом, обращенным к спорщикам. Часть же толпы так и осталась в тени. На мгновение, на удар сердца Скромный подумал: вот Россия, вот разделенные светом две почти равные части, неотличимые друг от дружки, разве только иные под светом — а иные в тени. Притом всякий станет защищать свой выбор, не понимая, что Солнце вот-вот сдвинется снова, и на свет выйдут вовсе иные люди.

Но следовало спасать коммуниста — хоть и не анархист, все же он был свой, ближе всякого контрреволюционера, и уж точно ближе нажравшего ряху митрополита, роднее лоснящихся от столичных приношений служек.

Скромный решительно выступил вперед, резко поднял руку: не раз ему случалось выступать на митингах, и тут он уже ничего не боялся.

— Что же, граждане, вы сомневаетесь в коммунизме, потому что никакой коммуны не видали своими глазами?

— Правда! Не видали! — крикнули там и сям, но тоже растерянно. Ждали, что станет лепетать комиссар, а тут вмешался мелкий черт-прохожий.

— Так вот, граждане москвичи! Я приехал из Украины, на съезд рабочих и крестьянских депутатов. У нас коммуны организованы в большинстве случаев с крестьянами. В меньшинстве: крестьяне с рабочими. Все члены этих коммун — мужчины и женщины — совершенно сознательно относятся к делу, будь то в поле или на дворовой работе. Кухни общие, столовая также.

— А я не хочу кухню общую, что делать?

— А это как вы в своей коммуне определитесь. У нас пожелание того или другого члена коммуны готовить отдельно или есть в своей квартире, не встречает никакого возражения.

Мужик на ступенях обернулся потеряно: настоящего рассказа очевидца, беседы всерьез, он вовсе не ждал. Крикнуть, что все ложь? Сей же час матрос-оглобля засвидетельствует истину оратора, и начнется драка. За драку же не плачено, да и выбить плечо лось морской, судя по каменной роже, может запросто.

Из толпы раздался женский тонкий голос:

— А дети что?

Скромный нахмурился, вспомнив оставленную семью, и ответил:

— Старого типа школу мы не желали восстанавливать. Из нового остановились на анархической школе Ферера. Но, не имея подготовленных к ней людей, собирались мы вызвать более сведущих товарищей из городов.

— И что, — неожиданно для себя спросил выдвинутый на ступени мужик, — вы там все анархисты?

— Во всех коммунах были крестьяне-анархисты, но в большинстве своем члены коммун вовсе не анархисты.

— И ты работал? Или только горлопанил?

— В поле за буккером или сеялкой, пока весна. Потом дома, на плантациях или возле механика электромашины. Остальное время товарищи посылали меня в город.

— Грамотный, падла… — уронил кто-то в тишине. Комиссар, приняв у служек пожертвованную чашу со сбором, никак не мог хорошо взять ее в руки. Стрелки, забыв ему помочь, таращились на Скромного.

— А много там вас?

— Землю откуда брали?

— Каждая коммуна состояла из десятка крестьянских и рабочих семей, насчитывая по сто, двести и триста сочленов. Эти коммуны взяли себе по трудовой норме помещичью землю.

— Норма? Сколько десятин?

— Сколько они могут обрабатывать своим трудом. Живой и мертвый инвентарь они получили тот, который в усадьбе был, по постановлению районных съездов.

— Награбили!

— Нас всю жизнь грабили, да на нашем хребте в рай хотели въехать! — отрезал Скромный. — Мы труженики!

— Я смотрю, вы дело знаете туго, — вступил тут один монах; Сергий попытался было его задвинуть, но широколицый батюшка неожиданно ловко для толщины своей вывернулся и оказался точно перед Скромным.

— Так просветите нас, что же такое коммунизм?

Скромный огляделся и обнаружил, что верующих набежало уже поболее полка, и еще подтягивались отовсюду. Солнце, однако, еще не достигло зенита, и вполне можно было успеть к Петру Алексеевичу. Да и понятно было всякому, что попытку сбежать люди поймут как безусловное поражение революционной идеи — а уж этого Скромный точно допустить не мог.

— Ну что же, — сказал Скромный. — У нас в коммуне все работают и потом все равную долю имеют. А не то, что помещик со стола объедков сбросит.

— Вот смотрите, — вздохнул с притворной грустью широколицый батюшка, — от каждого по способностям, каждому по потребностям — этот марксов лозунг вам известен?

— Безусловно.

— А вы знаете, сколько всякой жене нужно пар туфлей? Платков? Кружев?

По толпе побежали робкие смешки.

— Ну! — вмешался комиссар. — Потребности будут разумные!

— А у кого нет разума?

— Тому общество его вложит.

— Ага, — довольно кивнул батюшка. Митрополит настойчиво дергал его за рясу, пока широколицый не зыркнул на него злобно. Тогда Сергий сокрушенно приложил ко лбу ладонь, выдохнул: «Ну, тупы-ые…» — и отступил к высоченным золоченым арочным дверям величайшего храма Москвы, где застыл в немом отчаянии.

— Отлично! Это было, так сказать, о потребностях. Теперь переходим ко второму пункту. Вот я, к примеру, машинист этой самой вашей электромашины. Работаю, так сказать, по той самой способности. Но с утра у меня после вчерашнего голова болит, и работать я поэтому совершенно не способен! И нет гарантии, что буду способен работать завтра. После сегодняшнего!

Здесь в толпе уже совсем откровенно заржали. Комиссар дернулся было возразить, но Корабельщик с неожиданной силой положил ему на плечо руку, и комиссар вновь принялся бороться с едва не выроненным котлом.

Широколицый батюшка сокрушенно развел черные крылья рясы, накрыв тенью несколько первых рядов, и вопросил:

— Что же делать?

— Нет, ну определенный урок должен быть, — осторожно сказал Скромный.

— Ага. И кто его установит?

— Общество. Полное собрание всех членов коммуны.

— Ага, — снова расплылся в улыбке широколицый, — а если станешь ерепениться, общество будет вынуждено наказывать?

— А что же, лодыря терпеть? Все работают, а он лыч заливает?

Широколицый свел руки вместе, захлопывая ловушку:

— И так постепенно-постепенно мы приходим к тому, что от каждого — норма, каждому — пайка. Такого-то коммунизма у нас в Москве что на Таганской площади, что на Бутырском хуторе, что на Нерчинской каторге — выбирай, не хочу!

Толпа застыла. Скромный тоже на какое-то время не нашелся с ответом. Но прежде, чем люди уловили его замешательство, Корабельщик выступил в луч уже заметно поднявшегося Солнца и сказал вроде бы негромко, но его тоже услышали в дальних рядах:

— А вот, православные, возьмем Россию без коммунизма, Россию царскую, которую мы потеряли, да все никак не закопаем. Работали вы на пана и хозяина? Работали! Тут я богатеев что-то не вижу.

Люди переступили с ноги на ногу. У дальнего края уже с искренним интересом вслушивались трое патрульных с красногвардейскими бантами.

— И что же, не устанавливал вам хозяин урока? Не платил вам против сделанного? Не штрафовал за прогулы? Не увольнял за пьянки?

Тут все согласно выдохнули.

— А скажите мне, православные труженики, — матрос поглядел в небо; вот что же он там всякий раз видит? Неужели подсказку?

Корабельщик повторил:

— Так что же вы получите, отказавшись от коммунизма? Безо всей этой сложной политики, какую получите выгоду?