Туман и гроза (СИ) - "Lacysky" - Страница 108

Кирилл мерно спит на маленьком диване в углу в неудобной и скрюченной позе, укрывшись до носа собственной кожаной курткой.

И кажется, что над ним мягко колеблется сероватый дымчатый полог.

Николай почти безжалостно стягивает куртку с недовольно дёрнувшегося Кирилла, лишая приятного и пригретого импровизированного одеяла, пусть и пропахшего сигаретами и кожей.

— Пора, красавица, проснись.

— Иди на хрен, — сонно бормочет тот в ответ и всё-таки приоткрывает один мутный глаз.

— Ты сам просил разбудить, когда буду уходить. Ты хотел к Дане заехать.

— Ага. Пока мы одни, скажи, чего ты хочешь от Димы добиться, а? Может, он вообще не придёт?

— Значит, я подышу свежим рассветным воздухом.

— Угу. Очень разумный план. Не заговаривай мне зубы. Это ведь из-за Киры?

— Да.

Кирилл скидывает ноги на пол и медленными движениями выуживает пачку сигарет из кармана брюк, молча протягивает одну Николаю, который всё-таки садится рядом. Они едва касаются друг друга плечами и одновременно закуривают от огоньков на пальцах.

Два стража, связанные клятвой на костре и крови.

— Ты веришь, что она жива? Ведь ни Соня, ни Дима прямо ничего не сказали.

— Именно это я и хочу узнать. И раз он так легко согласился, значит, тоже на что-то рассчитывает.

— А ты не думал, что Шорохов всё-таки имеет отношение ко всем этим нападениям и экспериментам?

— Я удивлюсь, если он не имеет. Поехали.

***

«Здесь просто жуткая тоска, а сеть ловит через раз. Всё безмятежно, как в сонном санатории для оздоровления. Белизна и санитария. Иногда мне кажется, я задыхаюсь, как в невидимой клетке с прочными прутьями. Или мир плывёт, и кто-то тянет в чёрный водоворот и тьму. Мне ставят капельницу, и от неё тише огонь, поят отваром и мило улыбаются. Говорят, скоро станет легче, но на вопросы не отвечают. Но я узнала…»

«≫>… — что-то скрыто прямо здесь, на нулевых этажах. А ещё я стала забывать. Какую-то часть себя или что-то неуловимое и неважное.

Иногда не помню, какая на вкус морская вода. Или запах пламени свечки. Ты когда-нибудь замечал, какой вкус у поцелуя? Я помню твой. Горький дым и туман. Но боюсь, что завтра уже забуду. Чёртово безумие. Мне страшно, и я бы хотела прямо сейчас рвануть отсюда. Но сначала узнаю правду».

Вечер течёт проливным дождём и глухим рычанием грома где-то в чёрном небе, когда они оба ныряют в тихий и сухой подъезд невысокого дома. Ботинки оставляют жидкие дорожки следов, а к подошве прилипли несколько раскисших когда-то ярких листиков.

— Осенью не бывает гроз, — задумчиво протягивает Николай.

Ему кажется, что носки промокли, а шерстяное пальто теперь сыро пахнет мокрой псиной. Или всё дело в шерсти на брюках после жарких объятий тёплого пса Шорохова, который бесшумной рысцой исчез за углом.

Николай уже давно подозревает, что тот не так прост — за все эти годы не постарел, а ладонь чуть покалывает при прикосновении к мягкой шерсти.

Как ручные тени, дымчатыми колечками оплетающие запястья стражей.

Мог ли Шорохов проводить собственные испытания? На больших чёрных псах с высунутым красным языком?

Кирилл что-то быстро набирает в телефоне, стирает несколько раз и снова лихорадочно водит пальцами по гладкому экрану телефона под лёгкие щелчки клавиатуры. Его ответ звучит тихо и немного невпопад.

— Ночные осенние дожди полны тайн и тёмного шторма. Кто знает, что они несут в себе.

— Тебя на поэзию потянуло?

— Нет, просто дурное предчувствие. В этом городе достаточно милинов, чтобы вызвать любые погодные неприятности. Кристина пишет, что нашла что-то в подвалах. И будто забывает саму себя. Мне это не нравится.

— Дай ей время. Мы начеку.

На пронзительный звонок Даня открывает не сразу.

Николай его едва знает, но сейчас это совсем не тот весёлый и вечно подвижный парень, который создавал хрупкие и изящные фигурки из тысячи брызг с запахом океана, исподтишка выспрашивал про пряные настойки и искренне сетовал, что оттягивают командировку.

Cейчас он походит на омертвевшую и пустую оболочку с запавшим взглядом, неловкими движениями и ощутимым холодом внутри. Обнаженные загорелые руки покрыты мелкими мурашками, а в пальцах зажата тлеющая сигарета — кажется, просто так.

Пепел падает прямо на пёстрый ковёр квадратного коридора.

Свет только на кухне — и то тусклый, от одинокой лампы из цветного стекла в оплётке бечёвки. На столе книга в светлой обложке со звёздами, силуэтом пары и завитками названия, на плите — нетронутый подсохший рыжеватый пирог. На одном из стульев скомкан огромный серо-бордовый шарф, словно его только откинули в сторону после чтения книги. То ли второпях, то ли просто небрежно. С надеждой на скорое возвращение.

Дождь за окном усиливается и всё громче стучит по стёклам.

Даня с хмурым видом прислоняется к плите и как-то растерянно то ли спрашивает, то ли предлагает:

— Я чай заварил. Кажется… будете?

— Нет, спасибо, — отвечает Кирилл. — Я знаю, что это едва имеет значение, но её смерть была лёгкой и быстрой. Никаких мучений или боли.

— Да, хорошо. Сегодня звонил родителям, они в отпуске в Праге и вряд ли вообще поняли, что я сказал. Может, потому что сам не понимаю, что произошло. Мне всё слышится, как поворачивается ключ в замке, и её голос с порога.

Николай изнутри дёргается от этих слов.

Пятнадцать лет прошло, а он как сейчас помнит, что ждал Киру каждый тоскливый и бесконечный вечер в отчаянной и горькой надежде, что она вернётся. Однажды. Ведь как может быть иначе?

Даня резко замолкает и теребит в пальцах глиняную фигурку слоника. Немного неуклюжую, с крохотной трещинкой на боку и задранным вверх хоботом. Ещё несколько похожих на крепкой полочке над кухонным столом у стены.

— Она постоянно ругалась на то, что я тащу домой всякий хлам, который только пыль копит. И при этом у неё целых две полки с такими фигурками, представляете? Я как-то… не замечал, что ли.

— Когда Кира исчезла, я не мог заставить зайти в её комнату, от которой она вечно меня гоняла. Прошло несколько дней, помню, искал одну из своих кассет, а нашлась она в плеере Киры, оставленном на столе. И рядом список песен, которые ей понравились.

Даня зажмуривается, сдерживая рвущуюся наружу едкую и горькую боль, и весь съёживается. Его потряхивает от холода — он в одной тонкой футболке, а от окон тянет сырым дождём и стылым воздухом.

Чем-то мертвенным.

Наверное, так по осени замерзают души в тоске по тем, кто уходит за мрачный порог, чтобы больше никогда не вернуться. В долгие дожди и туманы полей с круглыми силуэтами тыкв и терпким ароматом ритуального колдовства.

Никакие огни мегаполиса не могут стереть того, что в крови у каждого мага, что проглядывает сквозь деловые костюмы, яркий свет экранов смартфонов, бетон и стекло высоток. Первозданные стихии, влажная земля под босыми ступнями, запах костров с ритуальными подношениями, дикие ветра и океанские волны.

И отчего-то осень пропитана сейчас ими сполна.

Кирилл быстро уходит в комнату — он здесь куда увереннее себя ощущает, чем Николай, — и возвращается с явно первым попавшимся свитером толстой вязки, от которого едва заметно пахнет морем. Всё-таки заварив какой-то сбор в белом с коричневым чайнике, аккуратно уточняет

— Ты хотел что-то рассказать?

— Я не знаю, важно ли это, — Даня с каким-то удивительным удобством устраивается на жёсткой табуретке, притянув к подбородку одну ногу, — но я всё думал, почему Сара ничего не говорила про своего мужчину. Более того, она будто и не хотела, чтобы я вообще о нём знал. Она очень смутилась, когда я вернулся и сразу сказал, что в доме пахнет мужским одеколоном. Ничего такого не имел в виду, конечно, нет! Но она всегда отвечает… точнее, отвечала… если я спрашивал напрямую. А тут только одни недомолвки.

— Тебя это не удивило? — уточняет Николай. — Когда вокруг такая чертовщина, а твоя сестра…