Прорывая мрак времён (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas" - Страница 6

Чего греха таить? Поэтому и сбежала — как вынести такое внимание? Сама на грани не покончить жизнь самоубийством, ведь в больнице со всех сторон прессовали. Подключена к аппаратуре, мониторы, датчики, в палате камеры, дежурные глаз не сводят. Голова разрывалась от непонимания — что происходит? Кто она? Чего все хотят? Подгадала момент пересменки, отпросилась в туалет. Там случился новый приступ обострения зрения, слуха, обоняния — вот тогда и увидела в зеркале отражение. Кошачьи глаза… Отшатнулась, вжалась в стену, едва не теряя сознание… когти с мерзким скрипом шкрябнули по поверхности, оставив белесые царапины, содрав синеватую краску. От ужаса дёрнулась. Тело жило своей жизнью — извернулось, заставив крутануться в прыжке — приземлилось на тумбе возле мойки. Мягко, бесшумно. Внутри вибрировало, организм будто сообщал: «Всё отлично! Ты — особенная!» Долго приходила в себя… Трясло, окатывало холодом. Фокусировалась… Но обратно уже не вернулась…

Катя всхлипнула. Высокая тональность голоса матери раздражала и радовала одновременно. Любила обоих, но отца… Их объединяло нечто большее, не поддающееся человеческому пониманию, другая, молекулярная связь. Это трудно понять, а ещё сложнее принять. Сердце рвалось наружу, руки дрожали — Катя на подкосившихся ногах опустилась на постель. Едкая соленая вода продолжала наполнять глаза — очертания комнаты плавали:

— Доча, ты где? — голос отца принес облегчение.

Значит всё в порядке! Шумно выдохнула. Только училась понимать интуицию, незамедлительно выполняя советы — она через импульсы в голове сообщала о беде. В эти моменты чутьё говорило, что нужно делать. Под ложечкой сосало, а в висках продолжало стучать кровь — боль, боль, боль…

— Я жива, — Катя всхлипнула. — Просто хотела извиниться, что грубила, а ещё убедиться, что с вами…

— Всё отлич…

Душераздирающий женский крик заглушил слова отца.

Мамка… Катя вскочила, до скрипа сжимая трубку в руках.

— Катька, не смей возвращаться, — прозвучал твёрдый и решительный голос отца — на другом конце захрипело. Глухой удар…и упало тяжёлое… Звонкий стук — пластик ударился об стену, и повисло шипение, царапающее мозг.

Очнулась от шока:

— Папа! Па-па! Па…па… — закричала не своим голосом.

Новый звук — злобно-клокотавший, гортанный, остановил истерику. Катя перестала дышать. Прислушалась, впитывая и запоминая тональность — найти и отомстить, даже если на это уйдут оставшиеся жизни. Волосы зашевелились, мурашки волнами побежали вверх.

— Катя, Катя… — раздался скрипучий, тянущий слова, мужской голос, заставив содрогнуться. Тварь… усмехалась?! — Ты виновата! — бросил обвинение и ожесточился: — Если не хочешь ещё жертв, приезжай. Я тебя жду.

Раздался глухой удар, и повис хрипящий звук… Перед глазами застыла чёрная пустота.

Очнулась, ударившись лбом о прохладную поверхность. Дремоту как рукой сняло. Поморщилась и открыла глаза. Стекло! Чёрт, уснула! Машину трясло, носило по дороге, словно пьяную. Впечатление, что водила специально собирал ямы и выбоины. Катя глубоко вздохнула, потёрла ушибленное место и откинулась на спинку.

— В саму деревню везти не надо, — нарушила молчание. — Там, на трассе остановка, на ней тормозните.

Таксист кивнул — улыбка расплылась шире:

— Такой, красивая, один едет. Не боишься?

— Нет, — огрызнулась. — У меня есть пара кольев в кармане. Если не произвело впечатления, то… ещё чёрный пояс по «рукопашке». Зубы вобью в глотку, пластика не поможет.

Лицо водилы поблекло:

— Какой грубая…

Проглотив ответную фразу, опять закрыла глаза. Таксист приставать не будет. Не решится — кишка тонка. Нужно обдумать дальнейшее. Чёрт! Глупостей натворила, как всегда! Примчаться на зов убийцы! Ламия ждёт, своего не упустит. А если не один? Плевать… Добраться до него, а там всё равно…

Давящая, жгучая боль расползалась по макушке — дыхание перехватило. Чутьё вновь не давало покоя. Катя, стиснув виски, зажмурилась — сноп искр пронёсся фейерверком.

— Э… — далёкий голос таксиста прорезался сквозь пробки в ушах. — Ты чего? Наркоманье всякий…

Катя, сглотнув пересохшим горлом, разлепила тяжёлые веки — боль отпускала, остался стук в голове, похожий на топот.

— Всё нормально, — ответила хрипло. — Тормози, выйду здесь.

— Недалеко осталось…

— Тормози, говорю! — сорвалась на крик. — Мне здесь ближе.

Водила свернул на обочину — машина, завизжав колодками, остановилась.

Катя дрожащими пальцами протянула деньги. Вышла. Копейка, «пропердевшись», круто развернулась и умчалась, оставив выхлоп газа. Катя поправила рюкзак и перебежала дорогу. Чувства обострены — каждый шорох, звук отдавались в голове. Ветер играл в кронах деревьев, шелестя листвой. Бёлка гулко перепрыгивала с ветки на ветку, остановилась и принялась грызть шишку. Мелодичная птичья трель стихала в вышине. Недалеко дятел отстукивал ритм. Глубоко вдохнув, Катя втянула голову в плечи. Засунув руки в карманы, спешно двинулась по знакомой проселочной тропке: извилистой, ухабистой и шатким деревянным мостом через приток Дона — Койсуг. Как в песне: «И у чёрта, и у бога, на одном видать, счёту. Ты российская дорога — семь загибов на версту».

Пыль клубилась, забивая нос. Погода не баловала дождями: на небе ни облачка, земля иссохла и потрескалась от зноя. Как назло, по пути ни тенечка, ни колонки. Плевать на всё. Нужно домой! Войдя в деревню, огляделась — ничего не изменилось, словно не уезжала. Море зелени: раскидистые яблони, груши, вишни, сливы; сор-трава, полынь… Собаки, как по команде, поднимали лай, от дома к дому. Одноэтажные, деревянные. Часть — ветхих, державшихся на честном слове и заросших плющом. С прохудившимися бревенчатыми стенами, обвалившимися крышами, дырами вместо окон и дверей. Со всех сторон раздавалось кудахтанье. Негодование подкатывало волной — всё будто вопило: «Катя приехала!»

Соседей не видно. Время обеденное. Аборигены сидят дома, прячась от солнцепека. Есть ещё дачники, как её семья, но такие появляются на выходные с вечера пятница до воскресенья, а сегодня понедельник. Хорошо. Меньше глаз — меньше вопросов.

Ноги становились тяжёлее. Каждый метр, приближающий к дому, давался с трудом. Словно одерживала очередную победу на олимпийских играх, с надрывом и треском в жилах. Глубоко вздохнув, замерла. Светло-бежевый дом с бордовыми ставнями и крышей — пустой и безликий. Пристроенный гараж затворен, но замка нет. Цветочные клумбы — гордость матери. Роскошная красочная палитра покрывала палисадник, но сейчас казалось, что растения, предчувствуя недоброе, склонили бутоны. Милиции нет. Значит, никто не хватился Выходцевых. Мамка крикнула, но умолкла почти мгновенно. Соседи могли не услышать. Озноб пробрал до костей. Катя отдышалась — спазмы в груди отпускали. Ступая неслышно, принюхалась — живых нет. Запах ламии нестойкий — рассеивающийся. Значит, тварь ушла. Хотя, возможно, затаилась.

Открыла дрожащей рукой металлическую калитку — та протестующе скрипнула. Катя прислушалась к напряженной тишине… Сняла с плеч рюкзак, достала кол и осторожно двинулась внутрь. Прислонилась к двери и, нащупав холодную металлическую ручку, неспешно потянула. Закрыто. Скользнула рукой в щель под козырьком и достала запасной ключ. Щелчок… Легко ступая, двинулась в сторону достроенной комнаты и замерла. Кровь размазана по полу, отпечатки рук на светлых стенах, как в фильмах ужасов — чёртов спецэффект мелькает заезженным повторяющимся кадром: кровь, кровь, кровь… Словно не ламия, а потрошитель поработал… Большой кухонный нож и оторванная телефонная трубка, разбитая на мелкие осколки, валяются заляпанные красными сгустками на полу.

Позади раздался стук. Трупная вонь коснулась носа. Обдало холодом, кожа покрылась мурашками. Крепче сжав кол, оборачиваясь, с размаху ударила возникшего из ниоткуда упыря — схватив за запястье, остановил. Катя вскрикнула — пальцы разжались, оружие со стуком упало и откатилось в сторону. Вжикнул воздух, и кулак ламии обжёг скулу — перед глазами пронёсся сноп искр. Отлетев, гулко стукнулась затылком и сползла на пол. Голова разламывалась, звон в ушах не смолкал — упырь, схватив за волосы, потянул вверх. Катя ахнула и вцепилась в крепкую руку. Тело будто само жило — жилы затрещали, кожа растягивалась. С гибкостью кошки извернулась, полоснула когтями и лягнула на «авось». Хрусту вторил вой боли упыря, но вскочить не успела — тварь хоть и отпустил, но вмиг придя в себя, с ожесточением пнул. Катя сжалась в комок, смягчая удар.