С волками жить...(СИ) - Петров Марьян - Страница 32

— Тебе бы пора принять волчьи законы, раз живёшь в стае. Нельзя винить его в том, что является его частью.

— А моей частью является демон и желание убивать, так что, — шаг вперёд, у мужчины грубеют и вытягиваются руки, изгибается спина, делая его выше, — может и мне поступать, как велит природа и забить на здравый смысл?

Сердце всё ещё болит, не помогают не самоанализ, не самоубеждение, не ёбаный снег, о котором стараюсь продолжать думать. Не стыдно, когда выкидываю деда за дверь и захлопываю её следом. Не страшно, когда остаюсь один на один с собой, запрещая себе выходить наружу или искать кого-то, останавливать, просить. Силы есть только чтобы вцепиться пальцами в стол и, опустив низко голову, сосредоточиться на взрыве внутри и постараться удержать взрывную волну, никого не зацепив. Не помогает. И бой посуды не поможет тоже. Ничего не поможет.

Желание выцарапать себе грудину и вырвать всё с мясом, чтобы уж стало полегче, преобладает над разумом, сдираю шмотки, бросаю комом на пол: ни холода, ни тепла не чувствую, только боль. Даже голод отходит на второй план, хотя он всегда сильнее. Удлинившиеся ногти царапают грудь, бороздами по четыре рвут кожу, кровь разбавляет пресный светлый цвет тела. Улыбка не в тему, но не остановить.

В какой-то момент почувствовал острую необходимость отключиться, страхи и собственная неуверенность сыграли со мной злую шутку, ноготь уже коснулся шеи, как раз проводя поперёк под горлом, слегка надрывая кожу… неожиданно руку порывисто отдёрнули.

— Нагулялся? — спрашиваю у волка с усмешкой, не оборачиваясь, а ещё я чувствую, что за незакрытой дверью, из-за которой тянет сквозняк, стоит неудовлетворенный на грани истерии мальчишка. Злится. Как же он злится. Что Виктор здесь, со мной, обнимает на автомате даже не анализируя. Невыносимо само моё существование, эта потребность чувствовать чью-то боль и желание ее причинить. Выматывает. Но так надо…

Я отпустил демона. Не физически, морально. Пацан неистово закричал, словно из него без наркоза позвоночник вырвали, рухнул на землю, изо-рта потекла кровь. Я знал, что сейчас, как минимум, три ребра у него было сломано, одно из которых пробило лёгкое, и если вовремя не помочь, он захлебнётся кровью. Что мозг его сейчас на такой высокой точке боли, ещё немного, и он просто станет жидким, вытекая у него через нос. А самое забавное — мне нравилось всё это чувствовать, до того момента, пока Вик не попросил перестать. Просто попросил, сжав моё плечо, сказал что-то про чувства, что меня знает, я его слова перестал фильтровать, только за голосом потянулся. Ноги подкосились, но Вик придержал, прижав спиной к своей груди. Только теперь почувствовал, что и он в крови, и навредив себе — ему сделал больно, волчья регенерация и правда справлялась, но все равно его раны спиной ощущал, и от этого было тошно. От скулежа пацана — нет, а от этого — да.

— Старейшины будут недовольны, — Леон и не собирался уходить, просто не вмешивался, пока видел — у вожака всё под контролем. Мрачный держал мальчишку на руках. — Я помогу Шейну и соберу совет, а ты постарайся придумать, как будешь доказывать всем, что Дан не опасен.

— А я не опасен? — интересуюсь скептически, Вик закрывает мне рот рукой, просто заткнув, и, уронив голову на моё плечо, закрывает глаза.

— Бать, я нечасто тебя прошу, правда? В основном, сам разруливаю, но ты многое решаешь в совете, и твоё слово — не пустой вой. Я к чему… хреново мне… — от Вика исходит тревога волнами: за меня, за раненого пацана, за моральный облик старейшины Леона, за ту молоденькую волчицу, которой чуть не засадил из-за жгучей похоти, хочу обнять и оттолкнуть одновременно. Больше оттолкнуть. Но я же мазохист, поэтому молча беру за руку. Вик с трудом разлепляет веки, его гон не закончился, вожак на время обуздал дикое желание, чтобы решить проблемы, не допустив непоправимого, но как же ему хреново, почти как мне в голодовке.

Сейчас он в моих руках, как пережатая пружина, одно неосторожное движение — разогнётся и разнесёт всё вокруг. Но Леонид, качая головой, кладёт пацана на нашу постель. Я в своей ревности перестарался, мальчишка, привыкший к боли, опять хрипит и мучается, закатывая глаза, уже по моей вине. Вик это знает, ему в пору озлиться и выгнать меня из Салана к чертям собачим. Вожак принюхивается, сейчас все органы чувств обострены в десятки раз. Мальчишка протягивает тонкую руку, полупрозрачные пальцы, касается его обнажённой груди, беззвучно шевеля губами. Я умею читать по губам: дьяволёнок просит о смерти, устал страдать. Знаю, что даже при смерти Шейн не отступает от своей цели, он задевает нужные струны души, чтобы дрогнула и лопнула самая важная — добросердечие. Виктор, не особо задумываясь, состояние этому способствует, склоняется к пацану, к тонкой шее и кусает, глубоко и болезненно. Ноги Шейна бьются по постели, но Бойко и Леонид держат крепко, мальчишку выгибает дугой, на губах выступает кровавая пена, меняется зрачок в глазах. Демон внутри меня плюётся от омерзения, и я с ним согласен: мальчишка — сложнейший биосимбиоз, своеобразный мутант, принявший лишь жизненно важное, и сейчас этому существу дают силу регенерации. Рвусь к волкам, у обоих в гоне мозги, что ли, в кисель превратились?! Руки Вика на животе и груди Шейна, гладят, так ласково, что у меня скулы сводит. Жгучая ревность, что он лапает кого-то, кроме меня, окатывает жаром, и Леон — с ним заодно, хотя на второго откровенно плевать, хоть сожри он его. Наивные добряки, не знающие о подлости и лицемерии. Мало им было деспота Вагнера? Хотят вырастить новое чудовище-манипулятора? Знал бы, как обернётся, разорвал бы сучонку в голове сосуд… Страшная мысль, ледяная… отмахиваюсь от неё, но поздно, Вик услышал. И с рычанием обернулся… Лучше бы я его глаз не видел. Не понимал, не узнавал, не верил. Бойко сейчас был готов защищать Шейна… от меня, как хищник детёныша. А мне бы демона загнать поглубже, и стать прежним. Позвать, обвить тёмное, поджарое тело руками, напомнить, что запечатлены, и, как бы, это не моя фишка, а волчья.

Вик трясёт головой, прогоняя морок, и сдаётся мне…

— Я сейчас тебе сердце остановлю, говнюк, — иду к постели, — если не прекратишь управлять! Мне пох, что там за ацетон в твоих венах, но загустеет он намертво.

— Дан, не смей!

— Ёбтить, а имя-то моё, оказывается, не забыто? — скалюсь, а самому погано, разворачиваю Бойко к себе. — Только дёрнись — и первый пострадаешь ты.

Не ожидая нападения он, наивно хлопает глазами, пацан ослабевает над ними, и оба отшатываются от постели.

— Пошли все вон, — не прошу, требую, предчувствуя, что грядёт тотальный пиздец. Бойко даже рычать не может, его сейчас разнесёт, глаза дикие, дурные, и я больше сдерживаться не могу… не хочу. Шейн, забывшись, тонко кричит проклятья по-арабски, пока его батя от Вика отдирает. А я сжал виски своего волка и начал показывать всё, что происходило тогда на зачистке, перекачивать из своей головы в его. В какой-то момент он перестал закатывать глаза, смаргивая густыми как щётка ресницами, взревел и был готов вцепиться мне в глотку, а вместо этого… натужно… комом… проглотил кипящую ярость. И оттолкнул от себя.

— Нашёл… чем… напугать! — хрипло выдавил. — Покопайся в моей голове. Посмотри, как в безумии убивал я!

ОН придавил в себе зверя и теперь смотрел вполне разумно, только демон уже не мог остановиться. Бью наотмашь ментально, чтобы человечность шелухой облетела… ненужным ссором. Чем раньше мы всё проясним — тем лучше! Заигрались в любовь и святотерпение. Мы — хищники, исконно враги! И ничего с этим не поделаешь.

Бойко страшен в боевой транформации, из-за гона запах тяжелее и забивает ноздри, сам дурею, уже не зная, вцепиться в шею или упасть на четвереньки, чтобы драл, как ту волчицу, мохратя холку… Вик возвращает удар, щадя лицо, но полосуя когтями бок и плечо. Словно обожгло. Плеснуло в кровь огнём. Этого я хотел?! К этому состоянию подводил оборотня? Мне надо было прощупать пределы его терпения… Прихожу в себя, включаю разпиздяйство на полную катушку, чтобы волчара окончательно с катушек не слетел.