Эльфийская сага. Изгнанник (СИ) - Марлин Юлия - Страница 50

Из коридора послышалась мягкая поступь и шелест халлийских шелков, хрустальный перезвон браслетов, треск огня и редкие вздохи. Поступь стала отчетлива, эхо шелков отдалось гулом, пахнуло сладостью амариллиса.

— Лира, — Габриэл приподнял голову.

К решетке прильнула невысокая тень. Она откинула капюшон, и молодой шерл узрел облик невесты.

— Зачем вы пришли? Вашему отцу это не понравится.

— Я все знаю, мой шерл, — голос Лиры дрожал, — столица не спит. Слухов столько, что не знаешь, какие правда, а какие ложь, — пожаловалась она.

От факела в ее руке по кривым и скользким стенам плясали рыжие огоньки.

— Слухи?

Лира всхлипнула и кивнула:

— Говорят, вы приложили руку к убийству Теобальда и готовили переворот. Это правда?

— Правда, как всегда, где-то между строк, миледи, — устало молвил воин, и лег обратно: доказывать всем и каждому свою невиновность то, чего он сейчас хотел меньше всего.

— Говорят, у Его Величества есть доказательства.

Судя по тону, темная эльфийка искренне верила в виновность жениха, и в отличие от отца — теплых чувств к нему не питала. А как же «я вся в вашей власти?», или девушка всего лишь искусно претворялась? Их брачный союз скорее был необходим Веллетреэям, нежели могущественному королевскому Дракону и Змее. Если так, ее неожиданная холодность становилась вполне понятна.

Звякнув цепью, Габриэл прикрыл глаза ладонью. Только ее истерик и не хватало.

— Ответьте. Вы убили Теобальда?

— Нет.

— Но вы к этому причастны?

— Миледи, я не могу сказать всей правды. Уходите.

— Как вы могли, — Лира не скрывала презрения, — а я… я еще собиралась за вас замуж. Мой отец задурил мне голову вашими достоинствами, вашим благородством, вашей доблестью и я ослепла. Я видела в вас то, что видел он, и не поняла, что под неотразимой внешней красотой скрывается настоящее чудовище. Я проклинаю тот день, когда согласилась стать вашей супругой! Этим я запятнала себя и свой род. Прощайте! Пусть ваша смерть будет позорна!

Последние слова она выплюнула, как гарпия выплевывает в рану яд, развернулась и бросилась по коридору. А Габриэл вдруг осознал, что не чувствует к невесте ровным счетом ничего: ни любви, ни ненависти, ни сожаления. Ее болезненно-колючие слова не задели его, не уязвили, даже отчасти рассмешили. Все потому, что красивой, но глупой, как фарфоровая кукла в серебре и позолоте Лире, так и не удалось растопить лед его каменного сердца и подарить парню то, ради чего два существа связывают свои жизни единой и нерушимой нитью до самой — самой смерти… любовь.

* * *

В тени заката Брегон объявил о смерти Теобальда. Перед рассветом похвалился поимкой виновных. На следующий вечер назначил казнь.

…Королевские гвардейцы окружили столичную площадь неподвижным кольцом. Свет ярких фонарей играл в наконечниках копий, холодные звезды блестели в щитах с королевскими гербами; под сводами вились знамена.

Сегодня здесь собрались все подданные Мерэмедэля: лорды и леди из благородных родов, потомственные шерлы, ремесленники и мастера нижних кварталов; и все дивились помосту для казни из красного дерева, установленному посреди площади. Вокруг плахи, обмотанной кольцами, прогуливался грузный орк-палач; его голову скрывала маска-капюшон с прорезями для глаз, руки прятались в плотных перчатках. Темные эльфы считали рубку голов — занятием позорным, а потому палачами для них издревле служили охочие до крови и денег народцы.

Обойдя плаху десятым кругом, орк остановился у заостренного металлического кола и проверил наконечник — достаточно ли остро. Убедившись, что острее некуда, он довольно фыркнул, вернулся к колоде и, подхватив топор, принялся перекидывать его из руки в руку. Заточенная сталь, вкусившая благородной эльфийской крови, в каскаде уличного света засверкала полированным зеркалом.

По обычаям сумеречного народа — преступников из низших кварталов и взятых в рабство пленников приговаривали к повешению или распятию на воротах и стенах. Благородным дамам и господам — рубили головы. Темные эльфы верили, преклоняя колени и опуская голову на плаху — высокородные преступники, тем самым, являли смирение и признавали над собой власть короля. Но не зря в толпе гуляли шепотки и резкие словечки — ждать от бывшего лорда главнокомандующего смирения… вот уж насмешили.

Давно перевалило за полночь, а обвиняемого так и не представили на суд. Брегон не торопился. Сидя в королевской ложе, он лениво обводил глазами толпу и о чем-то переговаривался с тщедушным Гелеганом. Король был облачен в черный наряд. На голове вместо короны черная лента — знак траура по отошедшему в Арву Антре отцу. И если Брегон хоть немного изображал скорбь, играя на публику, того же нельзя было сказать о Гелегане. Поблескивая роскошными перстнями с аметистами и изумрудами, он громко хохотал над каждым королевским словом.

— Преступника! Требуем преступника! — Прокричал из толпы выходец низших кварталов.

По толпе прокатилась волна возмущения — и как только посмел открыть рот в присутствии благородных господ!

— Безобразие…

— Вопиющая наглость….

— Бросить этого выскочку в подземелье.

— Выводите преступника! Мы устали и замерзли! — Снова рявкнул смельчак, мелькнув непокрытой головой средь блеска драгоценностей.

— Вон он! Обходи его!

— Уходит!

— Не уйдет!

Стражники заметили босого полуголого наглеца и, ловко вытолкнув к краю площади, скрутили веревкой и потащили в темный переулок, а потом за угол ближайшей кузни.

— Давай, давай, шевели ногами, босяк! — Подталкивали упиравшегося парнишку королевские гвардейцы.

Король вяло глянул на заварушку, задержал взгляд на лицах не дольше двух секунд, и продолжил неспешную беседу с разодетым, как на величайшее торжество Гелеганом.

Вигго, Малиус, старый Фаллериар, сухой Келевор и прочие заговорщики, скучившись в дальнем углу у звонкого фонтана, обменивались хмурыми, как предгрозовое небо, взглядами. Серые, уязвленные лица лучились отчаянием и страданием. Говорить не было сил. Да и о чем, собственно? О позорном провале и горькой неудаче, повлекшей крах всех надежд?

Вигго терзали муки того, что эльфы Верхнего Мира называли совестью, а темные — честью или сознанием. Он склонил голову и судорожно выпустил воздух через рот: зачем он позволил Габриэлу остаться в том подвале? Знал же, что король не отпустит бывшего друга и, чтобы еще больше устрашить запуганных и забитых подданных, устроит этот спектакль с показательной казнью: «встань на колени, склони голову, смирись с моей волей, ибо я твой король, а ты — мой раб и только мне вершить твою судьбу».

Граф стиснул кулак. Полный идиотизм.

Его радовало только одно: подкупленный тюремный охранник сообщил — Его Величество запретил пытать маршала; то-то новый Надзиратель Керл, сын Клианна изрыгал проклятья и метался по тюрьме, вымещая злобу на пленных гоблинах и орках. Позже выяснилось, что он затаил обиду на главнокомандующего еще со времен похода на Эбертрейл. Ходили слухи, Керл превысил полномочия и Габриэл наказал оборзевшего солдата по всей строгости. Кто ж, знал, что меньше, чем через два месяца они поменяются ролями.

— Брегон решил нас извести? — Малиус потер переносицу.

— Именно, барон. Этого он и добивается, — грустно сказал Вигго, сев на каменную чашу фонтана, потому, как ноги ему отказали. Запустив руку в водный шелк и сбрызнув лицо, граф съежился. Он разгадал замысел короля.

У Габриэла оставалось немало сторонников из числа благородных лордов, а уж числа шерлов-военных и того больше. Многие до последнего верили, что бывший главнокомандующий бросит принцу вызов и призовет того на поединок. Иные ждали — он возглавит сопротивление. Третьи надеялись еще на что-то. Ничего этого не случилось.

— Разве не очевидно? — Утерся Вигго. — Разъясню. Все мы — сторонники или союзники, друзья или приятели Габриэла сейчас собрались здесь в ожидании королевского приговора. Всем нам известно, какую меру Брегон для него изберет. Потому Его Величество и не торопится. Смакует удовольствие, так сказать, а заодно топчет наши надежды и населяет сердца неизбежным ужасом, чтобы ни у кого в дальнейшем не возникло нового желания поднять против него меч, сказать слово или заявить протест.