Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 54

— Сеня, Сенек, — подскочила к нему Оля, — давай спляшем, я прошу, — и затормошила его за плечи.

Зубец положил книгу, оправил гимнастерку и молнией метнулся по комнате: его естественно и просто увлекла за собою бурная мелодия украинской пляски. Маленький и верткий, он выделывал такие коленца, что казалось удивительным, как это держится он в воздухе и почему не грохается наземь.

— Видал, не хуже Васи Теркина, а? — подмигнул Максим Глебу.

— Талант, ничего не скажешь, только руками разведешь, — произнес Глеб, не спуская с разведчика восхищенных глаз.

После бешеной мельницы Зубец в один миг застыл на месте в той молодцеватой позе, которая покоряет всякого.

Оля сделала гармонисту незаметный знак рукой, и он стал играть в чуть замедленном темпе. Ее движения — сама грация: плавные, ласкающие и зовущие, глаз не оторвешь. Вот она прошлась по кругу, часто перебирая ножками, грациозно заламывая руки за голову; вот выскочила на середину, закружилась, раскинув руки в стороны; вот собрала их, скрестив на груди, и лебедем поплыла по кругу. Она как бы жила в музыке, перевоплощая ее чудесные ритмы в удивительно красивые движения рук, ног, всего своего прекрасного и молодого тела, такого сильного и послушного, невольно вызывающего восхищение и зависть.

Казалось, ее движения, жесты, улыбки, взгляд ласковых глаз — все сходилось в одном фокусе, у места, где стоял партнер, Семен Зубец. Но так только казалось. На самом деле все было адресовано другому, который стоял тут же позади Зубца, сильный и широкоплечий, с улыбающимся обветренным лицом. И каждым своим движением, жестом, каждым взглядом своих огневых глаз девушка как бы говорила ему: а вот посмотри, какая я есть, а вот видел это, а вот хочешь буду такой, или такой! Хочешь загрущу! Хочешь развеселюсь, не остановишь! Ну, смотри же, смотри!..

В бешеном темпе она пошла последний круг, наклоняясь то вправо, то влево, улыбаясь всем и особо ему одному, своему Максиму, выделывая столь виртуозные па, что никак не запомнить ни одного отдельного движения, потом выскочила на середину круга и замерла в немой и грациозной неподвижности…

И сразу оглушительный взрыв!

И не взрыв даже, а десятки одновременно, и не десятки, а сотни, тысячи взрывов. Мигом повылетали из окон стекла, сильная волна погасила свет, отбросив всех к противоположной от окон стене.

— Ложись! — крикнул Якорев, — ложись!

— Не иначе, артподготовка! — определил Голев.

— Максим, что же будет, а? — шепнула Оля.

— Ничего, сестренка, буря кончится, и море утихнет.

Десять… пятнадцать минут гремел артиллерийский гром, все вздымавший на воздух. Скорее по привычке, чем по необходимости, все ощупали автоматы с дисками и к поясу прицепили гранаты, хоть мало кто верил в возможность боя: ведь впереди еще позиции целой роты Кострова.

Разрывы снарядов прекратились за окном также внезапно, как и вспыхнули. Все разом выскочили на улицу. Что это? В воздухе очень ощутим прогорклый дым пожарищ, к которому за время войны так привыкли, что узнавали сразу. Многие из домиков объяты пламенем. Над кручей — тысячный фейерверк, заискрившийся мгновенно и столь же мгновенно угасший. А на склонах туча гитлеровцев: пригнувшись, они с воем и визгом неслись на лыжах вниз, в Витаново. Послышались нечастые вспышки костровских пулеметов и автоматов. Они свалили на снег очень немногих — все остальные со страшной скоростью мчались вниз, вздымая за собою вихри снега. Черная саранча!

Как ни странно, не гром разрывов (его Леон расслышал не сразу), а резкий звон разбитого стекла разбудил Самохина. На улицу он выскочил в распахнутом кителе и неодетым, с шинелью в одной руке и автоматом — в другой.

— Леон, Леон! — надрывался с соседнего крыльца Моисеев. — Давай сюда, здесь подвал.

Самохин же ничего не слышал. Оглушенный разрывами снарядов, ослепленный сотнями ракет, заполыхавшими в иссеченном огневыми трассами небе, он на какое-то мгновение, достаточное, чтобы оценить обстановку, застыл на месте.

— К бою, товарищи! К бою! — крикнул Леон и бросился к разведчикам, на ходу застегивая поспешно натянутую на себя шинель.

— Сеня, Сенек! — донесся до него отчаянный голос Оли. — Рация! — и комбат разглядел Зубца, кинувшегося ей на помощь.

Рацию Оля везла с собою на проверку.

— К бою, за мной! — повторял Леон, увлекая людей к большому двухэтажному зданию, видневшемуся за дорогой.

На ходу он успел заскочить за Таней и Надей. Дом же, где вчера остались девушки, был пуст, и один из углов его разворочен снарядом. Нет, убитых не было. Тем не менее, Леона так и обдало холодом. Что же с ними? Где теперь искать их? Раздумывать и гадать, однако, некогда, и нужно действовать и действовать, принимая молниеносные решения. Витаново в огне. С горы с визгом несется орава осатаневших немцев. Хочешь не хочешь, а начинай этот дикий неравный бой.

Поручив поиски девушек Павло Орлаю и Матвею Козарю, сам он заспешил за разведчиками и бойцами своей команды. Двухэтажный дом пуст и мертв. Еще отступая, немцы разорили и разгромили его квартиры. Стекла выбиты, мебель поломана, и все внутри заметено снегом. Бойцы инстинктивно заняли места у окон и дверей.

На улице брезжил блеклый рассвет, и все увидели, как у дальних зданий заметались жители, спешившие укрыться в подвалах и ямах, как с позиций Кострова, на другом конце села, снова зачастили из минометов. С переднего края доносилась редкая стрельба. А вскоре всюду зашумела пьяная орава гитлеровцев. В легкой мышиного цвета форме, они неистово кричали, ругались и беспорядочно палили из автоматов. Они заскакивали в избы, вытаскивая наружу женщин. Одну из них, тут же раздев догола, пустили по улице, улюлюкая ей вслед. Потом один из них вскинул автомат, чтобы срезать убегавшую женщину, и вдруг сник и свалился на снег. Одновременно Леон услышал одиночный выстрел у соседнего окна: там стоял Голев. На минуту смешавшись, эсэсовцы резанули в сторону дома Самохина из своих автоматов. Потом вытащили наружу несколько пуховиков и, вспоров их, выпустили на волю все содержимое. Тучи пушинок взвились вверх, разлетелись в стороны и поплыли по улице. Не будь этой стрельбы, можно б подумать, прямо пора тополиного цветения, когда зеленый красавец теряет пух.

— Огонь! — скомандовал Леон бойцам, примостившимся у окон.

Эсэсовцы отпрянули и скрылись за домиками, оставив на снегу пятерых убитыми.

Снизу вбежал запыхавшийся Ярослав Бедовой.

— Товарищ майор! — обрадованно выпалил он. — Там подвал в несколько отсеков… Большущий подвал.

— Подвал? — машинально переспросил Леон. — Хорошо. Надо воду спустить туда, чтоб сохранилась… Ну и что? — посмотрел он на Ярослава, видя, как тот уставился на него, не решаясь досказать начатое.

— Схорониться б, ни один леший не найдет… А ночью выберемся.

— Ах, вон что!.. Товарищи, — громко обратился ко всем Самохин, — есть подвал… большущий, хороший, с отсеками. Кто хочет схорониться и переждать, — направо, а кто — в бой, — налево. Ну, разом! — торопил он солдат.

Все двинулись влево. Потоптавшись секунду, другую на месте, туда, ко всем, шагнул и Ярослав.

— Вот и отлично, — усмехнулся Леон, — я так и думал. Трусов нет, и все к бою готовы. А теперь уточним боевой расчет… — и он каждому определил место и задачу, назначил сигналы…

Ясно, командиру нечего голосовать: его дело приказывать. Тем не менее Леон не удержался, чтобы и бойцы сами сделали выбор. Что ж, они не ошиблись.

Олю с рацией он поместил в подвале. Но мыслимо ли усидеть внизу, откуда ничего не видно. Поднимаясь беспрестанно наверх, она металась от окна к окну. Леон лучше других понимал ее смятение. Боль у них одинаковая: у нее Максим, у него Таня, и обоих их все нет и нет.

— Вон они, вон! — вскрикнула вдруг Оля, чуть не до пояса высунувшись из окна, и первой бросилась вниз к двери.

Леона даже в жар бросило. Прямо из переулка выскочил Павло Орлай, за ним появился Матвей Козарь и Акрам Закиров, потом еще двое разведчиков. Все они, отстреливаясь, бежали через дорогу. Только ни Тани, ни Нади с ними не было. У Леона погасла последняя надежда, и его сразу обдало холодом. Неужели погибли?