Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 11

Синее небо делает реку бездонной и строгой, будто недовольной отсутствием солнца. Но светлеет горизонт — преображается и река. Она тихо полощется у своих берегов, лукаво искрясь и нежась, манит к себе, обещая покой и ласку.

Тисса, красавица Тисса! Дальние горы, загородившие полгоризонта, — ее родина. С незапамятных времен стоят те горы, бежит река. Она начиналась там живым родничком, робко и незаметно, как начинается человеческая жизнь. Набираясь сил, она напоминала потом резвую девчурку-плясунью, шумную озорницу, звонкий голосок которой пленил и радовал путника. Но чем дальше, тем заметнее набирала она красоту и силу и, извиваясь меж теснин, походила теперь на беззаботную девушку, прелесть которой уже неотразима. Играя и забавляясь каждым камешком, она бурлила и пенилась, щедро дарила радостным смехом и лаской. А еще дальше, растекаясь в горной долине, она напоминала уже молодую женщину-мать и шла величаво и плавно, наливаясь соками и успокаиваясь. Ее нельзя не любить, Тиссу-красавицу!

Вслед за дозором переправились и разведчики. На рассвете им первым приходится ступить на венгерскую землю. Еще граница, еще страна. Теперь венгры. На большом пути от Волги Максим не раз встречался с ними. Жесткие люди, и воюют крепко. Уступать не любят. Видать, здорово замутили им душу. И вот их земля, их дом. Здесь их отцы и матери, их жены и сестры, дети. Каковы же они тут, дома? И враги, и друзья. Да, и друзья. Они есть и будут. И как сильны еще враги? А простые люди, как скоро поймут они, не враждовать пришли мы, и нечего бояться нас, кто больше всех хочет им добра и счастья. Чужого нам не надо.

И все же, война. У истории свои законы, и нужно силой оружия восстановить справедливость.

Выслав дозоры, Максим замаскировался на высоком холму. Куда ни глянь, всюду поля и перелески, селения с острокрышими домиками в фруктовых садах. За ними еще враг, его пушки и танки, его солдаты. Надо увидеть их и узнать, где они, сколько их, что замышляют. Павло Орлай и Матвей Козарь вместе с Максимом вглядываются в эту чужую землю, с которой к ним не раз приходила беда. Бойцы разместились тут же в низкорослом кустарнике.

— Венгрия! — сквозь зубы процедил Павло. — Земля мадьяронов. Ух, и покажу им!

— Кому, мадьярам или мадьяронам? — повернулся к нему Максим.

— Какая разница, всем.

— Смотри, Павло, мы не разбойники. Мы — советские воины, и по тебе станут судить о других. Ты и сделай, чтоб правильно судили. Врага не щади, а простой человек, да еще обманутый, — пусть мирно живет. Жизни ему не ломай. Ошибся он, поверил клевете — пусть опомнится.

— Значит, что ж, они нас гнуть, они нас в застенки, в тюрьмы, они убивать, а мы — мирись. Нет, не за тем пошел я воевать.

— Ты, Павло, одно запомни, — уже строже взглянул на него Максим, — мы не против народов воюем, нам жить с ними, а против захватчиков, что шли разорять нашу землю, против их армий. Вот их уничтожать — то святое дело.

— А с теми, что грабили и сейчас не в армии, с ними как? Как Матвей? — повернулся он к Козарю.

— Я, как Максим, как все…

— Они тебя живьем жарили, а ты их уговаривать? Не деритесь, мол, мы хорошие. Да после того Оленка домой на порог тебя не пустит.

— Перестань, Орлай! — повысил Максим голос. — Всем приказываю, — оглядел он разведчиков, — врага бить нещадно, а мирных жителей вовсе не трогать.

— Простить им отца, простить Василинку? Ну, нет! — загорячился Павло.

Не вмешиваясь, Зубец молча прислушивался к разговору. С венграми он встречался не раз, и вояки они злые. Чего жалеть их в самом деле? Дюже они жалели нас под Сталинградом? Оттого и не противореча командиру, в душе он был на стороне гуцула.

— Павло! — грозно привстал Якорев, — слышал приказ. Думай лучше. Месть — дело святое. Громить их армию, их фашистское государство — вот месть! А народу — народу свети, чтоб видел лучше.

Видя, как побледнел и притих Павло, Голев от души ему посочувствовал. Конечно, Тарас одобрял Якорева, но понимал и чувства гуцула. Венгры и несправедливость — для него одно и то же. А ему говорят, будь справедлив. Не так-то легко ему разобраться и не только ему. А Максим горячится, да еще говорит как-то по-газетному. Конечно, он командир, и сейчас ему некогда рассусоливать. А тут подушевнее надо, поглубже.

— Иди-ка сюда, сынок, — запросто окликнул он Павло, — и не хмурься, — взял он гуцула под локоть, когда тот подле него опустился на траву: — Командира и понимать, и слушать надо.

— Я не против командира — против мадьяр.

— Ну, ну!

— Я им все припомню, — сжал кулаки вспыльчивый гуцул.

— Эх, сынок, сынок, — с сожалением произнес Голев, — голова у тебя горячая, а сердце холодное.

— Это как понять?

— Теперь все изменилось, Павло, — убежденно продолжал уралец. — Ты уж не просто гуцул — сын маленького героического народа. Ты сын великой страны. Понимаешь, родной сын. У тебя большая мать-родина. Первая в мире советская держава! Первая! И ты ее воин. Это же понять надо. Куда б ты ни пришел теперь, в тебе видят советского солдата, значит — самого честного и справедливого. А ты убивать!

В душу Павло проникла смутная тревога, там все смешалось: и жажда мести, и гордость за все советское, что стало близко и дорого; и боль за отца, убитого мадьяронами, и гнев за сестру, угнанную немцами. Много мыслей и чувств атаковали его душу, то бессильную защищаться, то яростно возмущенную и готовую к любой борьбе. А Тарас Григорьевич все говорил и говорил, и слова его еще больше разжигали эту борьбу в душе.

— И еще пойми, — убеждал Голев, — вот в руках у тебя автомат, новенький, самый лучший. Знаешь ли, кто его сделал тебе?

— Ну, рабочие на заводе… — неуверенно сказал Павло.

— Не только они, — вздохнул Голев. — Летчики облетали всю Сибирь, пока не нашли белую тайгу. Ведь береза нужна. Лесорубы отправились за тысячи верст, жили в снегах, заготовляя лес. Уральские горняки добывали руду, металлурги переплавляли ее в отменную сталь. А сколько дел у конструкторов, у технологов. Оружейники дни и ночи вытачивали и штамповали детали, собирали их, пока не получился вот такой автомат. Понимаешь, заняты сотни, тысячи людей. А возьми пулемет, пушку, танк с самолетом. Там еще сложнее. А хлеб, а мясо, а сахар, что получаешь ты. Этим тоже заняты тысячи, чего там, тысячи, миллионы людей. А зачем? Неужели, чтоб убивать всех подряд? Нет, сынок, защищать свою страну. Защищать в мире все высокое и честное. Делать, чего никто никогда не делал. Понимаешь, что за оружие в твоих руках. Оружие чести! Им даже мстить нужно честно, справедливо.

Павло не сводил глаз с Голева и хорошо понимал, это большая правда. Но вокруг была чужая земля, с которой к нему в дом пришел жестокий и вероломный враг. Сколько несчастий принес он закарпатским украинцам. Это тоже правда. И как же примирить ему эти две правды?

Дозоры дали сигнал, и разведчики тронулись дальше.

Слово «мадьяр» можно перевести на русский как «дитя земли». Мадьяры — дети земли. Трудно сказать, как объяснить происхождение слова исторически, но смысл его ясен.

Свыше тысячи лет назад пришли сюда венгры-кочевники. С ними слились населявшие страну авары, некоторые славянские и другие племена. Пришлые кочевники постепенно перешли к оседлости и создали обширное государство. На них сильно сказалось влияние славян, распространилось христианство. Затем наступили века турецкого ига, сменившегося порабощением австрийскими Габсбургами. Ни восстание Ракоци[8], ни знаменитая венгерская революция[9] не принесли народу освобождения.

Революция была расстреляна интервенцией, в которой участвовали и царские николаевские полки. Передовая же Россия, ее властители дум, Чернышевский, Белинский и Герцен сердцем и словом своим одобряли и поддерживали пылающую Венгрию. Даже в русской армии были люди, понимавшие, как дорога им молодая мадьярская свобода. Русский офицер Алексей Гусев на тайных сборищах обсуждал со своими единомышленниками способы помощи венгерским повстанцам. Но он был схвачен и вместе с шестью товарищами повешен в Минске. Мировая война до основания потрясла и разрушила двуединую австро-венгерскую монархию. Пламя Октября перекинулось через горы, и в марте 1919 года здесь было образовано советское правительство. Казалось, вот она, долгожданная свобода и независимость! Но перепуганная Антанта задушила венгерскую советскую республику. Тем не менее, память о своей власти, веру и надежду народа на лучшие времена не смог убить и кровавый режим Миклоша Хорти. Это он впряг венгров в военную машину Гитлера. Это по его вине сотни тысяч мадьяр зарыты в могилы на тысячекилометровом пути от Волги до Дуная. Это тот самый Хорти, который испугавшись близкого разгрома, пытался на днях вымолить у союзников перемирие, но сраженный новым ставленником Гитлера, «уступил» бразды правления Салаши.