Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри - Страница 27

Разметав лопатами снег над подозрительно выглядевшим холмиком и пустив в ход мотыги, они сыскали гнездовье мирно дрыхнущих водяных ужей. Пришлось спешно сошвыривать прелую листву обратно, пока сплетшиеся чешуйчатыми телами змеи не окоченели в ледышку. Перебрались на другое место. Поплевали на ладони, начали копать. Вернее сказать, усердно ковырялся в мерзлой и каменно-твердой земле царевич Пересвет. Сердечный друг Ёширо, сложив руки в широких рукавах, созерцал наискось рассекающую заводь полосу открытой черно-серебряной воды.

— Местная Исси-онна — просто ужасная женщина, — наконец высказался он.

— Ничего-то ты не разумеешь, — пропыхтел царевич. — Явись эдакая красотка в Столь-град да пройдись в праздничный денек по улице, девки от зависти бы изошли, а мужики под белы ноженьки Роксуне сами стелились. Все при ней, и всего с избытком. Не женщина, мечта во плоти.

— Из виршей Гардиано у меня сложилось благоприятное ощущение, что его вкус намного лучше, чем у тебя, — задумчиво протянул Кириамэ. — И что он предпочитает более уточенных и, как бы это выразиться попроще, не столь вульгарных подруг.

— Роксуня не вульгарная, вот не надо грязи! — оскорбился Пересвет, с силой заехав острием взвизгнувшей кирки по некстати подвернувшемуся камню. — Что касаемо до предпочтений Гардиано, много ты о них знаешь. Никто ж не станет писать в виршах: мол, денно и нощно сердечно томлюсь по мужам с дурным нравом и тяжкой рукой. Чтоб, значит, валяли по постели с вечера до утра, а потом охаживали вожжами с утра до вечера… Ой.

«Язык мой — враг мой. Когда ж я обучусь сперва думать, а потом говорить? Проболтался. Теперь точно спасу не будет. Может, сразу в озеро сигануть, напроситься к Водянице в гости? Мол, где один, там и двое уместятся…»

Кириамэ вопросительно заломил бровь и сделался до невероятия ехиден:

— Опасаюсь даже предположить, каким загадочным образом тебе довелось вызнать о нашем госте столь волнующие подробности.

— Чтоб тебя! — в сердцах сплюнул царевич. — Притиснул в темном уголке, зацеловал в уста сахарные и принудил изложить всю подноготную, как же еще? Да ниоткуда я этого не знаю! Мара дурной сон навеяла, там и увидал!

— Мара? — уже серьезнее и строже переспросил Ёширо. — Ну-ка, обожди. Давай все сначала.

Пересвет нехотя обсказал внимательно слушавшему нихонцу краткий и яркий сон, заключив:

— Вот и гадай теперь, было такое на самом деле али не было, и почему привиделось именно мне? Не я ж ее на леднике осматривал и предлагал выпотрошить, аки рыбешку.

— Ты восхищался ею, когда она была жива. Вытащил ее тело из реки и клялся ее брату вызнать истину, — напомнил Ёширо, не преминув добавить: — И именно ты, наверное, усердно грезил перед сном о красивом иноземном госте.

— Во-первых, делать мне больше нечего, — возмутился несправедливым обвинением Пересвет. — Во-вторых, Гай на красавчика никак не тянет. В-третьих, на себя посмотри. Не я, а ты хвост павлиний распускал по поводу и без оного. Зазвал Гардиано своей каллиграфией любоваться да о виршах толковать. А я что, родился в лесу, молился колесу. Вы двое, блин горелый, шибко образованные да ученые, вот и толкуйте промеж собой. Я мешаться под ногами не буду, отойду в сторонку — мертвяков промышлять к обеду! — он взмахнул киркомотыгой и, внезапно представив себя и принца со стороны, захохотал. Смех отразился от воды, радужными каплями заметался промеж обледеневших камней и замершего в предчувствии скорой весны леса.

— Что с тобой? — обеспокоился Кириамэ.

Пересвет, беспрестанно икая и гыкая, растолковал:

— Торчим посередь леса, ищем труп и спорим о постельных склонностях парня, который в данный миг развлекается с девой, отдавшей концы лет сто, а то и двести назад…

— Воистину, — точеные крылья носа Ёширо мелко задрожали. Пересвет сделал шаг вперед, волоча за собой цепляющуюся за валежник мотыгу. Облапил Кириамэ, притиснув к себе и всем телом ощутив, как смеется Ёширо — глуховато, почти неслышно, зато от всей загадочной нихонской души.

— Эй, — тихонько проурчал в ухо под гладкими черными волосами Пересвет, — ты это… ну, я понимаю, Гай чем-то тебе глянулся, а ему до чертиков одиноко в чужой стране… Потолкуй с ним по-доброму, вдруг чего путное выйдет… Да, мы связаны навеки и все такое. Это ж не означает, что теперь до самой смерти мы обречены сидеть в запертой комнате и влюбленно таращиться друг на дружку. Сколько еще людей встретится на пути. Сколько всего случится. Алая нить не порвется, если ты или я отыщем себе друзей… или подруг… или кого-нибудь, с кем душеприятно потолковать вечерком о просветленном, вроде восхода луны над горой Как-там-бишь-её. Или о том, как надлежит вести дознание об сгинувших невесть куда обывателях.

— Обожаю, когда вдруг выясняется, что ты умнее, чем кажется на первый взгляд, — сдавленно хмыкнул в ответ Кириамэ. — Имей в виду, ребра дороги мне как память. Ломаясь, они издают крайне негармоничный хруст.

— Опс, — забывшийся Пересвет разомкнул объятие. Незаметно времечко летит. Давно ли царевич был смахивающим на красну девицу тщедушным юнцом, а года через два-три станет в точности похож на батюшку-царя. В те давние годы, когда Берендей Иванович слыл богатырем не из последних. — Извиняй. Не рассчитал, — царевич попятился, тягая рукоять мотыги, зацепившейся за укрытые снегом иссохшие кустики вереска. Та не поддавалась. Пересвет дернул сильнее — и озадаченно уставился на уступившую молодецкому напору кирку, на остром зацепе которой спутанным клоком обвисло что-то нитевидно-темное.

— Замри, — Кириамэ присел, изучая находку. Передвинулся на полшажочка, внимательно оглядел оставленную мотыгой глубокую вмятину в рыхлом, подмокшем снегу. — Мои поздравления. Ты его отыскал — или, скорее, ее. У тебя редкостное везение на мертвых дам. Они прямо льнут к тебе. Сходи-ка к монахам, пожертвуй на обряд очищения.

— Твою-то бабушку!.. — растерянно протянул царевич.

— Оставь почтенную госпожу Цюань-Линь в покое, — Ёширо аккуратно расковырял снег лопаткой. Получилась малая ямка, со дна которой беззвучно скалился в голубое небо плотно обтянутый иссохшей бурой кожей череп с провалившимся глазницами. Уцелевшие пряди волос смерзлись и свалялись в комки, но когда-то они, похоже, были светлыми. — Покойница скучает тут где-то с начала зимы. Госпожа Роксуня говорила чистую правду. Надо пометить место, — нихонец огляделся в поисках подходящего для изготовления вешки деревца. — Вернемся со старым ёрики и его людьми, выкопаем.

— Ага, — согласился было Пересвет, но спохватился: — Эй, зачем тащить сюда Осмомысла? Мы ее нашли. Давай привезем ее в город… — царевич осекся, вообразив попытки устроить иссохший, распадающихся на части труп в седле отчаянно фыркающей и в ужасе пятящейся лошади. — М-да. Нет. Ничего не выйдет. Ты прав. Нужны сыскные, лопаты и сани. Как думаешь, кто это — Стефания-швея? Прислужницей Цинь она точно быть не может. Та кадайка родом, значит, была сильно чернявая.

— Сравним приметы — узнаем, — Кириамэ тщательно вбил между двумя соседними валунами засохшую елочку и навязал на ее макушку один из своих бесчисленных платков, на этот раз красный. — Долг исполнен, можно возвращаться.

Успевший проголодаться Пересвет закивал, ища взглядом оставленную ими цепочку следов. Мечтая о том, как плюхнется возле костерка и запустит зубы в сочный пирожок. Или в куриную ножку, или что там прихватил с собой запасливый домовой.

Оранжевый лоскуток пламени плясал среди переплетения черного и белого, маня к себе. Шагавший впереди и протаптывавший узкую тропку царевич попытался ускорить шаг, но остановился, удивленно хмурясь. Шедший за ним Кириамэ едва не врезался ему в спину:

— Что?

— Прислушайся, — отчего-то шепотом сказал Пересвет. — Мерещится, что ли?

— Нет, — Ёширо вслушался в шум ветра, скрип деревьев и едва различимое журчание талой воды — звуки пробуждающейся чащобы. — Не мерещится.

Ветер малость сменил направление, голоса стали отчетливей. Один тоненький, писклявый — как будто кошка неким чудом обрела дар человечьей речи, да на радостях вздумала запеть. Голосишко на удивление верно вел напев, оттеняя второй голос — низкий, сильный, милость прихваченный по самому краю хрипотцой, как осенний лист первым заморозком.