Письма мертвой королеве (СИ) - Старк Джерри - Страница 28

Затаив дыхание, Рататоск бросила боязливый взгляд за каменное ограждение. Рядом засопел Фенрир и удивленно хмыкнул Слейпнир.

Наполненный прозрачной водой источник был не очень глубок и насквозь просвечен солнцем. Над самым дном плясали песчинки, подкидываемые бьющим из земных недр родником. В водной толще висели отливающие золотом и зеленью рыбы, числом около десятка, с длинными плавниками и хвостами, похожими на прозрачные шелковые полотнища из Катая. С величавой медлительностью рыбки вершили движение по кругу, чуть пошевеливая плавниками, едва заметно приоткрывая жаберные щели и выпуская цепочку воздушных пузырьков.

— Я прошу прощения, — Слейпнир в недоумении подвигал бровями, — но где же… как бы это выразиться… где глаз?

— Какой такой глаз? — не понял Мимир.

— Как какой? Глаз Всеотца, отданный за право отведать воды из источника.

— Ох, — Мимир досадливо скривился, словно ему на зуб угодил камешек, — и вы туда же. Что, байка насчет сменянного глаза вышла такой прилипчивой, что в ней никто даже не усомнился? Да неужто я зверь какой, у своего друга глаз вырывать и тем более — швырять всякую окровавленную пакость в источник?

— Но тогда почему… — растерялась белка. — Зачем повязка и все остальное? — она прижала ладонь к лицу, намекая на Одина.

— Потому что мой старый друг не только глотнул здешней водицы, но и умылся ею, получив дар истинного прозрения, — с важностью ответил Мимир. — Теперь он зрит мир и живущих в нем такими, каковы они есть, а не такими, как они пытаются казаться. Вы только подумайте, как это тяжко — постоянно видеть сквозь иллюзии, понимать, кто на самом деле чего стоит. Поначалу Один пытался обходиться без повязки, но его рассудок не выдержал постоянной раздвоенности. Ну, и опять же, с повязкой оно внушительнее смотрится, — он утробно хмыкнул. — Один Одноглазый и Всеведающий, царь богов, а не просто ётун, решивший стать богом.

Рататоск невольно икнула. Всю жизнь она полагала, что история с глазом Одина — чистейшей воды истина.

— А копье, ствол Иггдрасиля и девять дней жертвоприношения? — жалобно заикнулась она. — Что, это тоже… немножко приукрашено?

— Правда от первого до последнего слова, — заверил ее великан. — Вы как, достаточно сметливы, чтобы не трепаться попусту об увиденном и узнанном?

— Ни слова, — кивнул Слейпнир. Его заворожили неспешно описывающие круги рыбки в чешуе, отливавшей старым золотом и весенней листвой. — Почтенный Мимир… к чему вы поселили в источнике рыбешек?

— Сами завелись, — отрекся великан. — Прихожу в одно утро, а они бултыхаются. Сперва шустро так метались туда-сюда, даже мальками обзавелись, а я их подкармливал. Мальки выросли и сделались вот такими. Плавают по кругу, ничего не жрут, но исправно толстеют и дохнуть отнюдь не собираются. Не то отупели вконец, не то настолько пропитались мудростью, что ничего им больше не надобно, — Мимир проводил взглядом неторопливо поднявшуюся к поверхности рыбу. — Я на них смотрю порой и думаю: вот она плывет, глаза выпучила… а может, на самом деле она постигает тайны Мироздания. Или усилием воли заставляет шелестеть листья на Иггдрасиле. Или катает солнце и луну по небу. Или отсрочивает наступление Рагнарёка. Я ж не ведаю. Я вообще тут навроде привратника, достойным подношу золотую чашу, недостойных гоню взашей. А что с вами делать — ума не приложу. Гюльва, опять же… Я ж ее совсем молоденькой знавал, такая была бойкая девчушка с косичками… — великан пригорюнился. — Не поможет ей эта вода. Сделает наподобие моей рыбешки. Всезнающей, всеведающей и совершенно равнодушной. Вот однажды соберусь с духом, выловлю их оттуда и запеку в угольях. С шалфеем и укропной травой. Забегайте попробовать, ага?

— Не надо, — пожалела рыбок Рататоск. — Пускай плавают. В роднике непременно должны жить рыбы. Кстати, если поймать одну и выпустить в обычной реке, она так и продолжит кружить и мыслить о вечном, или постепенно сызнова станет обычной рыбкой?

— Простая вода не содержит в себе растворенной мудрости, значит, рыбка утратит накопленную мудрость, — предположил Слейпнир. — Либо же щука слопает задумчивую рыбку… — он осекся, и его взгляд сделался несколько отсутствующим. В точности как у нарезающих бесконечные витки спирали рыб в источнике.

— Когда слишком много мудрости — это тоже скверно, — негромко вымолвил Мимир. — Излишняя мудрость распирает голову изнутри, все время алчет новых знаний и новых откровений, пожирает сама себя. Люди и боги стремятся прильнуть к источнику мудрости, единственному в Девяти Мирах, но никто не задается вопросом, бьет ли где-нибудь источник глупости…

— Но если так рассуждать, то любой ручей и любая река должны считаться именно им. Источником глупости, — осторожно, словно ступая по тонкому льду, предположила Рататоск.

— В своей великой мудрости любой умник способен обмануться… особенно если убедить его в том, во что он сам готов поверить… — подхватил Слейпнир. — Мудрая рыбка глупеет в простой воде… ведь так?

«Может, поэтому всемудрейший Один не пьет ничего, кроме медовухи? — гыгыкнул пребывавший в звериной ипостаси Фенрир. — Мудрость растерять опасается?»

Слейпнир молча пнул сводного брата в копчик.

— Вы бы о другом подумали, — перебил великан. — Вёльва скажет, мир изменится. Может, к лучшему, может, к худшему, но изменится. Он не будет таким, каким мог бы быть. Из-за вас. Вам отвечать, если что. И долго-долго жить, всякий день помня, что именно вы сделали мир таким, каким он стал.

— Но мы ведь не хотим ничего дурного, — возразила Рататоск. — Мы просто хотим помочь.

— Никогда еще на моей памяти искренне желание помочь кому-либо не доводило до добра, — хмуро заметил Мимир. — Впрочем, совет я вам дал, а запретить совершать собственные ошибки не в силах, — поднявшись, он грузно прошагал в дальний закоулок грота, где стояли несколько плетеных коробов. Открыл ближайший и достал из него кувшин грубоватой лепки, с высоким горлышком, толстым туловом и кривоватой ручкой.

— Делать-то тут особо нечего, а руки-то занять надо, — несколько смущенно пояснил он, вручая плод своих трудов Слейпниру. На круглом бочке кувшина были старательно выдавлены две руны, «манназ» и «лагуз». — Вы Гюльве-то первую попавшуюся под руку плошку с болотной жижей под нос не суйте. Для них, чародеек…

— Форма порой важна более содержания, — догадался Слейпнир. — Она должна верить, что это — ваш дар. Спасибо вам, достопочтенный Мимир, — он поклонился, и Рататоск поняла, каких усилий это стоило высокомерному отпрыску Локи. Слейпнир мало кого признавал достойным своего уважения, разве что Одина и леди Фригг. Собственного хитроумного и взбалмошного родителя, то ли отца, то ли мать, Слейпнир справедливо полагал источником всех мирских неприятностей. — Мы не позабудем ваших мудрых наставлений и будем поверять ими наши деяния… Фенрир, здесь тебе не твой трактир, чего разлегся? Вставай, пойдем.

Рататоск поймала себя на том, что совершенно не хочет никуда идти. Ей нравился и убаюкивающий плеск волн, и мерцание отраженных солнечных зайчиков на камнях, и неторопливое, но неизменное, как путь солнца и луны в небесах, кружение рыб в источнике. Сейчас она охотно бы согласилась провести так столетие-другое: привалившись к теплым камням и созерцая мерные извивы полупрозрачных рыбьих хвостов…

Фенрир ухватил ее клыками за подол килта и поволок за собой, как муравей — дохлую гусеницу. Она даже попрощаться с Мимиром толком не успела.

Над морем горел и плавился закат. Малиновые, золотые и синие тона перетекали друг в друга, волны с шипением набегали на берег и с неведомых высот слетел, медленно вращаясь, огромный ясеневый лист размерами не меньше десятка составленных воедино человеческих ладоней. Лист был темно-зеленый, с багровыми прожилками и яркой каймой желтизны. Рататоск невесть зачем подняла его за обломанный черешок, еще упругий и свежий. Слейпнир в некотором недоумении разглядывал кувшин, перекинувшийся человеком Фенрир обрадованно заявил:

— Ну, теперь-то конец мытарствам? Стоило за столько лиг бродить, чужих киселей хлебать, чтобы заполучить корявый кувшин и выслушать уйму ненужных советов?