Eden (ЛП) - "obsessmuch" - Страница 130

— Почему Беллатрикс еще не рассказала сестре о нас? — в конце концов спрашиваю я.

— Потому что она не знает, — раздраженно кидает он. — Она подозревает, но у нее нет доказательств. Они были — воспоминания о той ночи, когда она перерезала тебе вены, — но я стер их. К тому же Беллатрикс, может, и сумасшедшая, но не идиотка. Она прекрасно знает, что если попытается утопить меня, я потяну ее за собой, я расскажу жене о поведении ее сестрицы, о том, как она спала со своим зятем, — он умолкает на мгновение, поднимая голову чуть выше. — Беллатрикс знает. Она любит сестру и сделает все, что в ее силах, чтобы сохранить ту в неведении.

Обдумываю его слова. Думаю, он прав, но… но…

— Беллатрикс сказала вашей жене, что вы не позволяете никому причинять мне вред, — на одном дыхании произношу я, пока у меня есть силы на это. — Еще ваша жена сказала, что я… что я должна ценить ваше покровительство и защиту, потому что это единственное, что может спасти меня.

Он задумчиво смотрит на меня, и я осторожно продолжаю:

— Что она имела в виду, говоря, что это единственное, что может спасти меня?

— Понятия не имею, — хмурится он.

И мне кажется, у него возникла какая-то мысль, но он прогоняет ее, качая головой.

— Ей жаль тебя, и не более того, — спокойно заключает он. — Я знаю ее. Несмотря на ее убеждения, она не одобряет моих методов и много раз просила меня быть с тобой помягче — насколько это возможно.

Чувство вины гложет меня. Нарциссе меня жаль… И чем я плачу ей за эту доброту?

— Вы уважаете ее, но тем не менее не хотите прислушиваться к ее советам, — почти шепотом начинаю я. — Вы никогда не проявляли ни капли милосердия ко мне.

Он глубоко вздыхает и, кажется, хочет сказать что-то в ответ, но не может выдавить из себя ни слова.

— Что-то еще? — наконец спрашивает он.

Напряженно соображаю, как ответить.

— Нет, — в конце концов выдаю я, — нет, только это.

— Тогда, полагаю, у нас нет причин для беспокойства, — заключает он. — Нарцисса никогда не хотела быть Пожирательницей Смерти, потому что не готова зайти настолько далеко во имя достижения цели. И я не сомневаюсь, что именно поэтому она заговорила с тобой сегодня. Она просто жалеет тебя. Если бы она подозревала нас, то в первую очередь поговорила бы со мной, я уверен. У нее слишком развито чувство собственного достоинства, чтобы распространяться на такую деликатную тему.

Могу ли я ему верить? У меня просто нет выбора. Он знает ее лучше меня.

Но… то, как она говорила, и намеки Беллатрикс…

— Что мы делаем? — шепчу я. — Сколько времени пройдет, прежде чем нас в итоге раскроют?

Его глаза полыхают яростью.

— Нас не раскроют, грязнокровка, — тихо произносит он. — Я позабочусь об этом.

— Нам грозит опасность, Люциус, — стараюсь не обращать внимания на бешеный стук сердца, готового вот-вот выскочить из груди.

Горькая улыбка касается его губ.

— А когда она нам не грозила?

Он прав. Абсолютно и всецело прав. С самого начала наши отношения были разрушительными, безумными… неправильными во всех смыслах. Уже тогда, в ту ночь, когда он ворвался в мою комнату и прижал меня к стене, не позволяя увидеть свое лицо, но заставив чувствовать его сильное тело, прижимающееся ко мне, заставив гадать, кто бы это мог быть, и что ему нужно, и задаваться вопросом, хочу ли я умереть в эту самую минуту или же хочу посмотреть, что будет дальше.

— Это безумие, — полушепотом произношу я. — Все это… неправильно.

Черты его лица ожесточаются.

— Кому знать лучше, как не мне, — шепчет он.

Волны ненависти исходят от него. Ненависти ко мне и к самому себе.

— Но вы считаете это сумасшествием, потому что я грязнокровка, в то время как я думаю, что это неправильно из-за того, что слишком многим мы причиняем боль. Рону, вашей жене… и друг другу.

Его губы растягиваются в тонкую нить, и он смотрит на меня так, словно старается понять, но не может, потому что ему чуждо беспокойство о чьих-то чувствах, кроме собственных.

— Мы никому не делаем больно, грязнокровка, — бормочет он. — Никто, кроме нас, не знает правды.

Грустно качаю головой. Никто и никому…

— А как же мы? — голос все-таки срывается. — Как насчет того, что мы оба страдаем? Разговаривая сегодня с вашей женой, которая была так добра ко мне, я думала лишь о том, как мы… вы и я…

Осекаюсь на полуслове, видя, как он крепко сжал кулак. Я не должна была заговаривать об этом. И пусть он больше не гасит свечи прежде чем прийти ко мне, дабы доказать себе, что он ничего не боится, но все же он еще не готов открыто говорить о том, что между нами происходит.

— Вы понятия не имеете, как я себя чувствовала. Словно я грязная шлюха, — от унижения слезы застилают глаза.

Что-то необъяснимое происходит в этот момент между нами. Что-то, очень похожее на то, что я чувствовала, когда давным-давно призналась ему, что боюсь возвращаться в свою комнату, потому что Долохов может снова прийти ко мне.

— Я не виноват, что ты так себя чувствуешь, — его губы едва шевелятся.

— Конечно же, это не ваша вина! — язвительно бросаю я, слезы текут по щекам, но мне уже все равно, меня затопили злость и унижение.

Он глубоко вздыхает, пытаясь справиться со вспышкой ярости, полыхнувшей в глубине его глаз.

— И в чем, позволь узнать, — с угрозой в голосе шепчет он, — моя вина?

— Каждую ночь вы приходите ко мне и берете то, что хотите, — всхлипывая, выдавливаю из себя. — Вас не волнует, что я чувствую, вы просто не оставляете мне выбора. Никогда.

— А с чего бы мне заботиться о твоих чувствах? — ядовито спрашивает он, мерзко улыбаясь. — Ты же просто грязнокровка, — вещь! — и значишь для меня не более, чем какая-нибудь безделушка.

— Вот значит как, — мой голос дрожит. — Я для вас просто забава, и, когда вы найдете себе новое увлечение, секс с грязнокровкой будет считаться пройденным этапом, да?

Он молча смотрит на меня так, словно я говорю вещи, которых он не желает слышать.

Смотрит и не отводит взгляд.

— Это одна из главных причин, по которым вы хотите меня? — решаюсь задать вопрос. Шепотом. — Потому что я грязнокровка?

— Что? — он угрожающе прищуривается.

Мой вдох такой глубокий, что на мгновение мне кажется, легкие не вместят столько воздуха и попросту лопнут.

— Долохов… перед тем, как мы его убили, сказал, что вы хотите меня, потому что я грязнокровка, а это единственное, что для вас запретно, — предательские слезы жгут глаза. — Действительно ли то, что… происходит между нами, следствие вашего каприза?

— Конечно, нет! — шипит он, теряя все свое самообладание. — Ты серьезно думаешь, что я так плохо себя контролирую?

Смысл его слов начинает доходить до меня. Он сказал… он хочет меня вовсе не поэтому.

Тогда, почему?

— Что во мне особенного? — мой голос немного громче, чем самый тихий шепот. — Нарцисса… ваша жена такая красивая, а Беллатрикс такая яркая… но вы хотите меня, грязнокровку. Почему?

Какое-то время, кажущееся вечностью, он смотрит на меня, обдумывая мои слова, оценивая меня. Его глаза, как темные омуты, затягивают меня, проникая в самые сокровенные уголки души, и меня начинает потряхивать от этого глубокого взгляда. Он будто пытается отыскать во мне что-то, к чему его так неумолимо влечет, что он не может сопротивляться и готов предать все, во что раньше неистово верил.

Вздохнув, он окидывает меня взглядом сверху вниз и вновь смотрит мне прямо в глаза. Затем делает шаг вперед, и еще один, медленно сокращая расстояние между нами, пока не оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку и заправить мне за ухо выбившуюся прядку волос. И все это время он не прерывал зрительного контакта.

— Не знаю, — выдавливает он. — Разве я не говорил это уже тысячу раз?

Но Долохов же говорил, что это так… соблазнительно для Люциуса — знать, что сама чистота и невинность спит абсолютно беззащитная в соседней комнате…

По коже бегут мурашки от воспоминаний, но я все равно не прекращаю думать об этом. Не так уж и безрассудна мысль о том, что для того, кто всю жизнь провел во тьме, малейший лучик света и чистоты будет более, чем притягателен. Или я не права? Способен ли тот, чья душа чернее ночи, хоть раз в жизни пожелать чего-то хорошего?