Eden (ЛП) - "obsessmuch" - Страница 116

Опускаю голову, касаясь лбом пола, по телу все еще пробегают судороги.

Я не должна позволять его словам ранить меня. Он не должен так влиять на меня. Я отвратительна самой себе, потому что эти четыре слова буквально убивают меня.

Не могу быть той, кем стала. Не могу позволить себе соответствовать тому ярлыку, что он на меня повесил. Отныне я больше не Гермиона Грэйнджер. Я — грязнокровка.

Кто же та девочка, какой я была раньше?

Гермиона Грэйнджер верила, что в каждом есть что-то хорошее. Гермиона Грэйнджер была доброй, и храброй, самой умной ведьмой на курсе. Гермиона Грэйнджер, Гермиона Грэйнджер…

На моей могиле будет выгравировано «Грязнокровка».

Постепенно жизнь потекла в прежнем привычном русле.

Да, к этому кошмару сложно привыкнуть, но так уж получилось.

Каждый день одно и то же: проснуться, принять ванну, одеться.

И ждать Люциуса, который приносит еду, а затем провожает меня вниз делать черную работу по дому.

Но все-таки кое-что изменилось. Он больше не притрагивается ко мне, предпочитая использовать палочку, дабы заставить меня повиноваться.

И еще он не разговаривает со мной, за исключением тех случаев, когда это необходимо.

Также я теперь одна выполняю свою работу. В том смысле, что Рону не разрешают видеться со мной — или мне с ним? — с тех пор, как нас застали целующимися.

Я даже рада такому повороту. Вина тяжелым грузом лежит на сердце, ведь не прошло и двадцати четырех часов с нашего с ним поцелуя, как я уже переспала с Люциусом. Рон — лучшее, что было и есть у меня, а я так вероломно предала его.

Я так волнуюсь за него. Мы не виделись уже несколько дней. Я пыталась узнать у Люциуса, где он, и все ли с ним в порядке, но получила лишь грубый ответ:

— С ним все нормально, грязнокровка. И вообще, это тебя не касается.

Я пыталась быть понапористей, не отставая от него с вопросами, хотела узнать, почему нам запрещено видеться. И чего я добилась? Сутки без еды — таково было наказание за мое беспокойство.

Не знаю, почему он запрещает мне встречаться с Роном. Остается лишь гадать.

Когда дело касается Люциуса и его мотивов, я могу только строить догадки и предположения.

Сейчас ночь, и я лежу на кровати, пялясь в потолок, которого все равно не вижу.

В последнее время бессонница стала для меня обычным делом.

Мне кажется, я до сих пор чувствую его запах, исходящий от простыней.

Но хуже всего то, что лежа без сна по ночам, я, в конце концов, начинаю задаваться вопросом, почему он не приходит ко мне.

Возможно, он получил то, что хотел, и я ему больше не нужна. Наверное, так и есть. А может, теперь я для него обуза, еще одна раздражающая грязнокровка, которую ему всучили для перевоспитания против его воли…

Слышу шорох в темноте.

С глухо стучащим сердцем вглядываюсь в угол комнаты, силясь различить что-то или кого-то. Может, это он, наконец-то, вернулся…

Наконец-то, Гермиона?

Я жду. Вглядываясь в темноту, затаив дыхание, прислушиваясь изо всех сил.

Ничего.

Спустя, кажется, вечность, оставляю тщетные попытки и закрываю глаза.

Нужно поспать.

С усердием полирую серебряный подсвечник, ноги затекли от долгого сидения нога на ногу.

Мои обязанности на сегодня — полировка серебра в гостиной. Здесь так много старинных вещей: музыкальные шкатулки, украшения, ножи. Прежняя Гермиона с огромнейшим любопытством изучила бы каждый предмет в отдельности, но сейчас я хочу лишь поскорее справиться с работой. Монотонная рутина — взять в руки, почистить, поставить на место.

Пальцы адски устали, я уже сбилась со счета, сколько раз за сегодня их сводило судорогой.

Прерываюсь ненадолго, закрывая глаза и устало вздыхая.

По кой черт я этим занимаюсь?

Незачем думать об этом сейчас. Нужно просто закончить работу.

Открыв глаза, принимаюсь скрести подсвечник, стараясь ни о чем не думать.

Чувствую себя такой одинокой.

Нет, не хочу признаваться даже самой себе, что скучаю без Люциуса. Нет, наверное, это просто… мне хочется человеческого тепла, кого-нибудь, с кем можно поговорить. Да, именно так.

И все же, мне одиноко. И кажется, что от одиночества я вот-вот умру.

Что если он… больше не придет? Я должна бы радоваться этому, но… я просто не переживу этого. Не выдержу, если Люциус забудет обо мне, в то время как для меня он будет всем миром.

Со вздохом откладываю подсвечник в сторону и потираю ноющую поясницу.

Изумленно замираю. Дверь… я думала, она закрыта.

На пороге стоит Люциус. Он не отводит взгляд, даже когда понимает, что я его заметила.

Поспешно опускаю голову и с удвоенным усердием принимаюсь натирать серебро, делая вид, что его здесь нет.

Но его невозможно игнорировать.

Хоть бы он ушел.

— Заканчивай, — холодно бросает он. — На сегодня хватит.

Не поднимая головы, как в замедленной съемке аккуратно кладу подсвечник на пол.

Люциус подходит ко мне.

— Вставай, — звучит, как приказ.

Резко поднимаюсь на ноги, нервно теребя ткань юбки, и решаюсь посмотреть ему в глаза.

Его взгляд не выражает ничего.

— Ты должна пойти со мной, — произносит он. — Хочу, чтобы ты кое-что увидела.

Непонимающе смотрю на него, мое дыхание учащается.

— Зачем? — Наконец, выдавливаю из себя.

— Увидишь, — он многозначительно приподнимает бровь.

Он протягивает мне руку, но она замирает на полпути. Несколько секунд мы стоим рядом, и его рука никак не может преодолеть последние сантиметры до меня, словно что-то ее удерживает.

Стиснув зубы, он все же берет меня за руку, крепко смыкая пальцы вокруг запястья.

Вытащив уже знакомый мне порт-ключ из кармана мантии, он громко и четко произносит:

— Подземелья.

Нас засасывает в воронку, но в мыслях бьется лишь одно: «Нет, только не подземелья. Что угодно, только не это»…

Мы появляемся в маленькой комнатке с каменным полом и стенами, освещаемой тусклым красным светом. Я помню эту ужасную комнату. Ее невозможно забыть.

Люциус резко выпускает меня из рук. Как-то он сказал, что не желает лишний раз прикасаться ко мне. Так он и делает.

Мне понадобилась пара мгновений, чтобы понять, что мы не одни.

Напротив нас, прислонившись к стене, стоит Драко, глядя на меня с подозрением и ненавистью. Внезапно у меня мелькает мысль, что Люциус очень уж оптимистично настроен, позволяя сыну помнить о том, что случилось в ночь, когда Беллатрикс перерезала мне вены.

— Какая милая компания, — растягивая слова, произносит Люциус. Резко оборачиваюсь и понимаю, что он обращается отнюдь не к сыну, а к Эйвери, который с холодной улыбкой, смотрит на нас, а рядом с ним… рядом с ним стоит…

Рон несмело улыбается мне, словно подбадривая и говоря, что все будет хорошо, пока мы есть друг у друга, и пока мы поддерживаем друг друга в этом кошмарном месте…

Но я не в состоянии вернуть эту улыбку. Изо всех сил стараюсь, но… с недавних пор столь невинный и чистый жест мне не под силу.

Нахмурившись, Рон подходит ко мне и протягивает руку.

— Гермиона, ты в порядке?

Он хочет коснуться меня, обнять, успокоить, но я не могу… после того, что я сделала…

Как я могу?

Невольно подаюсь назад. В его глазах мелькает боль, и мое сердце разрывают противоречивые чувства: вина, любовь, боль — они комком встали в горле. Не думала, что так бывает.

— Что такое? — Шепчет он.

— С ней все нормально, Уизли, — бросает Люциус.

— Привел ее посмотреть на шоу, Люциус? — От высокого, мелодичного голоса Эйвери у меня мурашки по спине бегут.

Лицо Рона заливает краска, и он оборачивается к ним.