Стальная метель - Бахшиев Юсуп - Страница 37

Ний открыл глаза, прогоняя видение. Его трясло.

Он вышел в общую комнату. За низким писарским столиком сгорбился Холк и тщательно выводил тростниковым стилом мелкие знаки на клочке шёлка. Увидев Ния, он молча кивнул и вернулся к своему занятию. Потом оторвался от письма.

— Что-то случилось?

— Где?

— С тобой. У тебя перевёрнутое лицо.

— Да не знаю… — пробормотал Ний. — Вчера попробовал найти дом, где жил. А его нет. То есть дом есть, нет хозяина…

— И что?

— Очень давно нет. Тридцать лет или больше… В общем, не нравится мне это.

Холк помолчал.

— Пойдём поедим, — сказал он наконец. — Никодима сегодня долго не будет.

— Ты говорил, тебе надо написать какое-то письмо по-гречески?

— Уже не надо. Всё переменилось… Всё стало яснее — и уже совершенно непонятно, что делать дальше. Впрочем, это только моя забота.

Они перекусили холодным мясом с лепёшками и выпили по чаше горячего вина. Тяжёлые мысли о прошлом на время оставили Ния в покое. Он снова вернулся в своё ложе и долго лежал, накапливая негу в запас.

Когда пришёл назначенный час, он оделся так, чтобы можно было не возвращаться. На всякий случай. Сунул тяжёлый кошель за пазуху и, взяв коня в повод, пошёл к игорному дому. Холк уже был там — притворялся, что увлечён шатрангом.

Через несколько лепт появился и соперник Ния с доской под мышкой и зарами в мешке. Им освободили пространство. За спиной соперника стоял слуга — как две капли воды похожий на слугу Никодима, только одноглазый.

Зрители, зная о вчерашнем, живо делали ставки на игроков. Ний догадывался, что скоро и Холк подойдёт сюда с этой же целью.

Игра поначалу у Ния не задалась, кости падали неудачно. Но где-то к середине партии он догнал соперника, потом немного обогнал — а потом снова пошли падать единицы и двойки. Ний проиграл (публика заворчала), сдвинул проигрыш победителю и выложил двадцать монет. Соперник ответил.

Эту партию Ний выиграл без труда — теперь ему везло при бросках; противник ворчал на кости, дул на них, но ничего не помогало. Ний построил свой «дом», когда у того ещё четыре зары были в пути.

Расставили по новой, соперник положил тридцать монет, Ний тоже положил тридцать, но потом сделал движение, как будто двигает ещё десять, и посмотрел вопросительно. Соперник кивнул и увеличил до сорока.

Эта партия шла неровно, вперёд вырывался то один, то другой, потом долго казалось, что Ний отстаёт — но он сумел выстроить «длинную лестницу» и закончил «дом» тогда, когда зара противника была на одно поле от цели. Публика восхищённо загудела.

— Хватит? — спросил Ний.

— Отыгрываюсь, — глухо прорычал противник.

Он не глядя протянул руку назад, и слуга вложил в неё ещё один кошель.

Ний вздохнул.

Сказать прямо, он очень устал. Голова гудела, над правым глазом будто упорная маленькая птичка долбила клювом в череп изнутри, пытаясь вырваться…

— Хорошо, — сказал он. — Но последнюю. И давай немного передохнём.

Ему тут же поднесли разведённого мёда с розовыми лепестками. Он залпом отпил полчаши — полегчало. Потом мелкими глотками допил до дна. Чашу принял Холк, чуть заметно кивнул.

Ага, подумал Ний. Опять, наверное, сома. Это хорошо…

И правда, очень быстро в голове прояснилось — словно живущий внутри него человек поднялся на высокую гору и вдохнул полной грудью холодный разрежённый воздух. Сердце застучало чуть быстрее, и немного пересохло во рту. И вокруг стало чуть светлее, цвета одежд сделались ярче, чётче рисунок узоров, сильнее запахи, разборчивее голоса…

— Приступим? — спросил противник.

Ний кивнул и принялся расставлять зары.

Эту партию он выиграл легко, хотя кости выбрасывали по большей части средние значения. Лишь один раз он сделал ошибку, подставившись противнику и позволив ему провести свою зару по «длинной дороге» на целых двадцать шесть клеток. Но тут же сообразил, как обратить это себе на пользу и создать для противника труднопроходимый барьер. В результате он опять закончил постройку «дома», когда ещё четыре зары противника были в пути…

Зрители восхищённо цокали языками и передавали из рук в руки свои выигрыши и проигрыши.

— Держи, — сказал Ний Холку, отдавая оба кошеля. — Я не донесу…

Ноги правда ослабли.

На выходе их ждали — четверо городских стражей и смуглолицый купец, весь какой-то искривлённый, наверное, поломанный и неправильно сросшийся.

— Вот он, — сказал купец, показывая трёхпалой рукой на Ния. — Этот человек похитил у меня весной в Алпане ездовую жар-птицу! У меня есть трое свидетелей, которые его опознают!

Стражи молча взяли Ния за локти, связали за спиной руки. Тычком в спину направили налево, в сторону городской тюрьмы.

— А где этот, который с ним был?

Но Холк исчез, растворился в толпе.

В тюрьме Ния ни о чём не спрашивали, просто отобрали нож и сапоги. Ждали судью, судья всё не шёл. За перегородкой сидели обвинители — скрученный и с ним ещё трое купеческого вида. Они поначалу гомонили, что-то доказывая стражам, и призывали кары на голову преступника, но потом страже это надоело, и одного из купцов даже ожгли плетью.

Что плохо, Ний скрученного вспомнил — это он донёс тогда, что Ний мухлюет в игре, потому что у него Ний выиграл раза три подряд — не очень много денег взял, но разгром был унизительный.

Значит, и птица его была…

Мала Ойкумена, с кем только из старых врагов не столкнёшься.

Отпираться не было смысла — четверо обвиняющих, это не бьётся. Единственное, на что можно было надеяться, так это на то, что Алпан и Железные Ворота всегда не то чтобы враждовали — а сильно недолюбливали друг друга. И если выставить себя жертвой оговора именно этого недомерка, оговора, подтверждённого алпанским судьёй, и потом объяснять, что имел целью не кражу как таковую, а спасение своей жизни…

Тогда, может быть, каменоломня. Или продажа в рабство — вот этому самому скрученному. Но всё-таки не виселица.

Он представил себе, как будет висеть в петле, уже без сознания, но живой. Может, поверят, сунут в мешок и прикопают неглубоко?

Да, скорее всего, так и будет. Больно, конечно, мучительно больно, но — выкрутимся. Выгрыземся. Выкарабкаемся…

Ний глубоко вздохнул. Было очень страшно. Было страшно, как никогда… и ведь даже не попросить Ягмару сломать иглу…

А вдруг?

Он закрыл глаза, представил себе клочок пергамента и стал водить по нему воображаемым стилом…

Из транса его вывел тычок в плечо. Ний открыл глаза и вскочил. Он забыл, что руки его связаны, и едва не потерял равновесие.

— К судье, — сказал страж.

Судья, наголо бритый, темнолицый, в шитом золотом халате сидел на толстых ковровых подушках, уперев одну руку в колено и выставив локоть. Наверно, он выставил бы оба локтя, но второй руки у него просто не было, пустой рукав заправлен был за отворот. Никак нельзя было понять, сколько ему лет…

Купцы кланялись и простирались в одном углу; Ний из-за связанных рук кланяться и простираться не мог, поэтому просто стоял на коленях. Ковёр в том месте, где он стоял, был протёрт до основы.

Сначала судья выслушал заявителей. Ний тоже — очень внимательно. Всё обвинение сводилось к краже подготовленной для продажи жар-птицы. Все четверо узнали в Ние преступника, приговорённого накануне к смерти, выбравшегося из ямы и взломавшего клетку с птицей, стоившей столько, сколько стоит серебро её веса. Судья слушал, не меняясь в лице. Потом обратился к Нию:

— Говори ты.

Ний помолчал и начал:

— Во славу Ахура Мазды! Да сгинет Ангра Маинью! Да свершится по воле мудрости воистину великое преображение! Славлю благие мысли, благие слова, благие деяния, мыслимые, изрекаемые, совершаемые. Принимаю совершение всяких благих мыслей, благих слов, благих деяний. Отвергаю злые мысли, злые слова, злые деяния. Вам подношу, о Бессмертные Святые, почитание и гимн, помыслом, словом, деянием; бытием и тела своего дыханием. Славлю чистую совесть и чистые помыслы, славлю честь и истину, отвергаю ложь и бесчестие… Уже не впервой мне встречаться со злобным наветом, благочестивый. Именно этот человек, который показал на меня сей раз, в прошлом году в Алпане также оклеветал меня, обвинив в нечестной игре в зары и в колдовстве, а алпанский судья, даже не выслушав меня и не разобравшись в сути обвинения, приказал предать меня казни. Единственное, что мне оставалось делать, чтобы спасти свою жизнь и не дать свершиться кривосудию, был побег. Да, я проник в клетку, вцепился в птицу и позволил ей лететь по её воле…