Дочь Белого Меча - Бахшиев Юсуп - Страница 28

Ягмара подняла руку, призывая распорядителя.

— Сколько хотите за этого задохлика?

Распорядитель посмотрел на конька, на неё, потом снова на конька.

— Двадцать пять золотых, — нагло сказал он.

— Пять, — сказала Ягмара.

Распорядитель помедлил и ещё посмотрел на конька.

— Двадцать.

— Четыре, — сказала Ягмара.

— Так не пойдёт, — сказал распорядитель.

— Его всё равно никто не купит, и он пойдёт в котёл. Я покупаю по цене мяса и невыделанной шкуры. Сорок пять серебром.

Распорядитель зачем-то обошёл конька и посмотрел с другой стороны.

— Сто серебром, и забирайте.

— По рукам, — сказала Ягмара. — Значит, восемь золотых и четыре серебряных. Ний, заплати.

— И пять серебряных — мои услуги.

— А знает ли об этом Орг?

— Ладно, просто восемь и четыре… На что вам эта кляча?

— На нём будет ездить мой кот.

Распорядитель покачал головой, пересчитал деньги, выдал Ягмаре судебный лист с красной печатью, отвязал повод, вручил его Нию и пошёл прочь, так и продолжая качать головой, похожий сзади на цересскую куклу.

— Ну, пошли, — сказал Ний коньку.

— Спасибо, — прошептал конёк.

Ушли подальше от шатров, сели в кружок в высоком бурьяне. Вазиле — так звали конька, который наконец-то мог больше не притворяться коньком — нужно было отдохнуть: обманная чара отнимала много сил.

Теперь он выглядел почти как человек, только с конскими ногами и гривой, растущей до низа лопаток. У него было узкое смуглое лицо с острыми скулами и большие выпуклые глаза, крупные зубы и удлинённый раздвоенный подбородок; несколько вьющихся волосков означали бороду. Тело выглядело не мускулистым, но жилистым, и сразу становилось понятно, что он очень силён и вынослив. Впечатляли и руки, похожие на руки кулачных бойцов: с роговыми мозолями на костяшках и шрамами, сливающимися в единый щит…

История его была проста: он отбился от своего племени в зимнем буране и долго скитался по лесам, время от времени выходя к людям и помогая им с лошадьми — старыми, больными, бесплодными, сбившими копыта, заблудившимися; как все из его племени, он владел тайной властью над лошадиным народом; но почему-то всё всегда кончалось одинаково — его хотели запереть и использовать только для себя, для своего хозяйства; тогда он уходил дальше. А кончились его скитания встречей с вором-лошадником Челеком, которому Вазила вдруг взял и проиграл себя в зары… Он прослужил Челеку год, приваживая диких или беглых лошадей, леча больных, омолаживая старых… это был не самый хороший, но и не самый плохой год в его жизни, просто было неприятно чувство неволи, да слишком часто приходилось притворяться коньком-недомерком.

Ний сходил к шатрам, принёс лепёшек с сыром и пива. Вазила ел и пил жадно, и было видно, что ему неловко за эту жадность.

Договорились, что он будет ждать их в степи, не подходя близко к торжищу, а завтра найдёт их, куда бы они ни направились — потому что любую лошадь он слышит с десятка парсунгов…

Ягмара купила ещё двух дешёвеньких кляч — Вазила сказал, что покупать настоящих коней смысла нет, в степи он их добудет сколько нужно, — просто чтобы не возиться с плотной упаковкой тюков и не заниматься сейчас сортировкой накупленных вещей. Бекторо велела заглянуть к ней перед отъездом, у неё есть ещё несколько прощальных слов. Ягмара предполагала, что это будет касаться как раз сделанных по наущению волшебницы покупок. А может, дальнейшего пути. Ну, или ещё чего-нибудь…

Ний ушёл на закате, а Ягмара вдруг ощутила какую-то новую непонятную тоску. Именно сейчас, а не в начале пути, происходило что-то решающее. И она никак не могла на это повлиять. Чтобы отвлечься, она разложила перед собой сегодняшние покупки. Платок — тот самый, голубой, со странным узором, который не улавливается с первого взгляда; но если всматриваться, начинает казаться, что ты в него погружаешься, веет прохладой, тихо плещут волны… Серебряный дорогой пояс с пряжкой из разных проволок и вставками из прозрачных чёрных камушков… Гребень из черепашьего панциря, и тоже со вставкой тёмно-красного, почти чёрного камня… Безрукавка из кожи речного дракона, которому поклоняются египтяне… Сандалии на греческий манер с ремешками до самого колена… Слишком короткий для дела нож из драконьего стекла с рукоятью из тёмной меди и полосатого камня-змеевика… Оленьи рукавицы мехом внутрь… Десяток разных размеров бус из самоцветов… Оленьи сапожки мехом наружу, богато расшитые непонятными символами… Плоский берестяной туес с узким горлышком, затыкаемым пробкой, чтобы носить на поясе — на нём надпись северным письмом, которое Ягмара в общем-то знала, но вот эту надпись одолеть не смогла… Прекрасной работы полулуница с плетёными подвесками… Шапка из тиснёной воловьей кожи, отороченная лисой… Дудка из сливового дерева… Рожок из кручёного рога… Что-то вроде бубна, но обтянут не кожей, а медвежьим мехом — и не издаёт никаких звуков… Лаковая шкатулка, в ней костяная, в костяной — хрустальное яйцо, тоже разымаемое…

Она рассматривала все эти богатства, не обращая внимания на топчущихся рядом, и пыталась вникнуть в их суть, и не могла.

Ладно, может быть, завтра станет яснее…

Потом она сложила мелочь в мешочки из кожи или тонкой кошмы, всё вместе разместила плотно на холстине, скатала в тюк. Получилось увесисто, но ёмко. Затянула ремнями — хоть сейчас цепляй к козельцам. Вышла проведать коней. Они ещё не привыкли к ней, не совсем доверяли. Поговорила, успокоила, накормила с ладони сухими грушами.

Вернулась под полог и легла спать. Думала, что будет ворочаться и не уснёт, но нет, уснула сразу.

Снова приснилась село убырей…

Она села. Было совсем темно, только вдалеке кто-то шёл с масляным фонарём. Шеру сидел рядом и охранял.

Ягмара снова легла и теперь уснула спокойно.

Ний пришёл в утренних сумерках, разбудил её, приложил палец к губам. Легла роса, было зябко выбираться из-под покрывала, а потом из-под полога наружу. Они молча отошли в сторону, где их никто не мог услышать.

— Как ты? — тихо спросила Ягмара.

— Вот, — сказал Ний и выдернул из воротника не очень длинную иглу-заколку. — Получилось. Надо куда-то спрятать.

— Что это? — не поняла Ягмара.

— Моя смерть, — сдавленно хихикнул Ний. — Если эту штуку сломать, то я… смогу умереть… Стану как все.

— А память вернётся?

— Бекторо сказала, что вернётся и так. Постепенно. Всё больше и больше… а потом — вся сразу. Он сказала, что, может быть, к зиме.

— Спрятать… — замедленно повторила Ягмара. — А, поняла. Знаю, куда. Пошли.

Пришлось распаковывать тючок. Ягмара достала шкатулку, из неё вторую, потом — хрустальное яйцо. Разняла его. Ей показалось, что яйцо маловато, но нет — игла поместилась, как будто под это яйцо и была скована.

— Ковал тот же железничий, что ножи наши делал, — сказал Ний.

— То-то он мне сразу понравился, — пробормотала Ягмара, укладывая всё обратно. — Только вот что… Во вьюк это складывать нельзя, надо иметь при себе. Тебе или мне?

— Тебе, конечно, — сказал Ний. — Это же на случай, если со мной что-то случится.

— Ну да, ну да… Но всё равно таскать с собой… не стоит, наверное. Может, Бекторо на хранение отдать?

Ний усмехнулся.

— Не взяла. Я её первым делом об этом попросил. Обеты, говорит. Обеты не позволяют. Сказала, что лучше всего найти надёжное место и там спрятать. Но это потом, когда вернёмся… а пока лучше иметь при себе. Ты не против, если я немного посплю?

Утром неторопливо снарядились по-походному, запаслись едой для себя и овсом для коней дней на десять-пятнадцать пути. Перекусив сырными лепёшками и холодным мясом, отправились к Бекторо. Для шкатулки с хрустальным яйцом и иглой внутри Ягмара купила кожаную суму, которую можно было носить на поясе; шкатулка поместилась ладно, будто всегда там лежала. Сума была с хитроумной надёжной бронзовой застёжкой; Ягмара постановила для себя, что так и будет носить её на себе, снимая лишь по самой крайней необходимости.