Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович - Страница 16

Генерал Алексей Ермолов.

«Ермолов всегда одинаков, всегда приятен, и вот странность: тех даже, кого не уважает, умеет к себе при-влечь…» (Грибоедов — Бегичеву). «Это сфинкс новейших времен…»

Алексей Ермолов: «Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены». «Я не отступлю от предпринятой мною системы стеснять злодеев всеми способами. Главнейший есть голод, и потому добиваюсь я иметь путь к долинам, где могут они обрабатывать землю и спасать стада свои… Голоду все подвержены, и он ведет к повиновению… Выбирайте любое — покорность или истребление ужасное… Я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самая каналья, каковы здешние горские народы, смеет противиться власти государя».

«Комсомольская правда», 1999 год.

Ермолов при штурме Праги получил из рук Суворова орден Св. Георгия, в Бородинском сражении отбил батарею Раевского. «Ермолов напоминает людей Святославова века: он всегда при сабле, всегда спит на плаще». «С солдатами он обращается как с братьями, дорожит каждой каплей их крови и во время экспедиций употребляет все меры, чтобы обеспечить успех с наименьшей потерей». «Батюшка Петрович и накормит, и напоит, и к ночлегу приведет, и напасть не даст».

Анатолий Приставкин. «Общая газета», 2000 год.

Вчера избили Славу Кандалова, а не меня, что было бы вполне возможно, даже логично, как утверждал мой личный метод интуитивного прогнозирования.

Слава сидел в углу и рассказывал, как все происходило.

— Открываю дверь на лестничную площадку, смотрю — летит! Кулак. Бац! Слышу, в голове хрустнуло, будто череп слегка сдавили паровым молотом…

Слава улыбнулся, до обморока испугав меня остатками зубов. Только и запомнил он, что его, уже лежавшего, пинали три человека в масках.

Неужели это следствие внутреннего служебного расследования? Ничего хорошего пример боевого товарища мне не сулил.

В комнате отдела пахло коньяком. Запах безделья, денег и продажности напоминал мне историческую родину.

— Цветы тоже любят коньяк, — вздохнул Андрей — и вылил рюмочку в цветочный горшок, — армянский…

— Значит, я цветок, — отозвался я.

— А ты попробуй не пить, не курить и ни с кем не дружить, — строго сказал начальник отдела, наливая себе еще.

— Пробовал — коньяк лучше.

В углу сидела Марина Вяткина, отвечавшая за письма в редакцию и на них. Она разговаривала по телефону с подружкой о том, как лучше готовить печень, почки, мозги. Последняя фраза Марины на миг отрезвила меня:

— А сердце я отдаю собаке…

Все мы, конечно, слышали о ее любви к бультерьеру, но чтобы настолько…

У нее бультерьер, а у меня своя собака, буль-буль называется. И еще раз буль. «Буль-буль-буль-бутылочка зеленого вина…»

— Может быть, в милицию обратиться? — предложил Андрей. Действительно, должен же начальник отдела что-нибудь предлагать, хоть иногда.

— Анекдот на тему, — включилась Марина. — Убили человека. Приезжает прокуратура. А там уже начальник уголовного розыска и труп с раскроенным черепом. Рядом лежит топор. Милиционер говорит прокурору: «Ты посмотри, какое гнусное самоубийство!»

Ну, мы посмеялись… Правда, Слава при этом старался рта не раскрывать, он видел, как мне стало плохо от вида его экранной улыбки. Все мы понимали, что милиция уже который год не может себя защитить, что говорить о гражданах. Да и смогла — не стала бы.

Позвонили из приемной, пригласили к редактору.

Олег Владимирович сухо улыбался.

— Тебя вызывали в областное управление? — спросил он.

— Было дело, — ответил я.

— Почему не доложил? Дело-то общее, — пожурил он. — Мне звонил полковник Макаров, сказал, что Дадаев не был заместителем министра госбезопасности Чечни… Получается, что врал Ахмед Магомедович?

Я внимательно посмотрел на Олега Владимировича: похоже, редактору было приятно произнести последнюю фразу, так приятно, что чувствовалось — ему хочется повторить ее, а потом еще раз, и еще, и…

— А мне полковник заявил, что они ничего не знают, в МВД России вообще нет данных о герое моего очерка.

Последние три слова я интонационно выделил. Я хотел подчеркнуть, что жанр материала с документальной основой, но художественный, это во-первых, а во-вторых, это мой текст, личностный, выражающий мою точку зрения, мою, а не ментовскую.

— Ладно, забудем о нем, — кивнул Олег Владимирович, скрывая за щедрым великодушием скромное самодовольство.

А я сидел и прикидывал, когда изобьют меня и выбьют зубы, все равно не нужные в голодной стране.

Наверно, я старею. Все чаще стал вспоминать о Крыме — почему? Может быть, потому, что там я впервые осознал себя человеком и обрел память. Об Урале осталось две-три картинки перед отъездом. Вот я уткнулся в колени матери и плачу, спрашивая и спрашивая ее, когда мы поедем к папе. Накануне отъезда братан Шурка украл у меня звездочку с зимней шапки, и с этого, может быть, началась его известная уголовная карьера. Потом была долгая дорога в кабине грузовика ЗИЛ-157, мы ехали с горы на гору (как мне показалась), с Вишеры до Соликамска, сопровождаемые братом отца, Армянаком Давидовичем. Я запомнил его голос. Потом поезд. И цветные огни светофоров в вечернем Симферополе, на пути в малоснежные предгорья Крыма.

Вспомнил свою последнюю поездку в Крым, давно, пятнадцать лет назад, когда был молодым, с университетским дипломом в кармане. Бывший командир партизанского отряда попросил помочь ему — написать книгу о войне, вот и поехал. Семья отца была связана с этим отрядом.

В купе со мной оказался высокий молодой мужчина, на глаз — старше меня лет на пять. У него, похоже, было много денег и мало радости. Он всю дорогу водил меня в вагон-ресторан, угощал, поил вином и водкой. Напиваясь, он рассказывал мне, что воевал в Афганистане, пилотом, летал туда на военно-транспортном самолете. Однажды они доставляли на родину «груз-200». Просматривая сопроводительные документы, он обнаружил в списке имя своего друга, соседа по улице детства. Нашел в самолете его гроб со стеклянным окошечком напротив лица убитого.

Вышел летчик в Джанкое, больше я его никогда не видел. Джанкой… В эти желтые степи северного Крыма ходил мой дядя Гурген взрывать железную дорогу, по которой шли немецкие эшелоны, а теперь вот ехал я. Фашисты убили Гургена за одиннадцать лет до моего рождения.

Я вернулся в бар над эспланадой и был уже довольно пьян, когда ко мне подсели двое подозрительных. Первый, в нутриевой шапке, быстро представился вертолетчиком. На лацкане второго я заметил депутатский значок.

Они бросили меховые куртки в одно из кресел и подсели ко мне, потому что остальные столики были заняты.

— Их надо убивать, бомбить, стрелять, стрелять, стрелять…

Нутриевая шапка делала вертолетчика похожим на какого-то неведомого зверя. Нет, вертолетчик с миллионом белесых ворсинок на голове, торчащих во все стороны, будто антенны, напоминал мне пьяного марсианина. Белое сухощавое лицо и никого не видящие глаза, точнее, ничего, кроме креста в прицеле. Он пил пиво и смотрел в черную полировку стола.

— А почему не стреляете? — спросил я.

— Меня списали, после контузии, — ответил вертолетчик.

— Иначе бы он всех духов перебил… А вы кем работаете? — обратился ко мне депутат, похоже, чтобы перевести разговор в другую плоскость, менее опасную.

— Я журналист. А вы?

За столом нависло молчание. Пауза затянулась. Я понял, что они неприятно удивлены, поэтому второй называть свое место работы не торопился. Вдруг этот парень напишет что-нибудь, упомянет имена, должности, место интервью, даст комментарии. Эти корреспонденты, они…

— Я предприниматель, — наконец ответил второй.

Вертолетчику врать было поздно.