Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович - Страница 13

Хоронили пустые гробы. За одним из гробов шли жена и сын иранца. А Виктор Красносельских лежал на берегу океана, катался по земле, рвал зубами траву и плакал.

Я сидел рядом с другом больше часа, пока он не пришел в себя, может быть, от прохлады, может быть, оттого, что услышал мои детские всхлипывания. Я помог Виктору подняться на ноги, встал ему под мышку и повел к гостинице.

Позднее, когда был уже постарше, я съездил к нему в Березники. Запомнил неприветливость жены, какая бывает у тех, чьи мужья много пьют, и привез оттуда макет ТУ-16, сделанный старшим другом из красного плексигласа.

Виктора я больше никогда не видел.

Пора было вставать с газетной постели, отрываться от воспоминаний и идти к своему прокатному станку, в горячий цех. О, у меня наступил такой возраст, когда настоящие книги можно было бы перечитывать по третьему разу. Но возраст не соответствовал времени, которое издавало газеты, сотни газет, тысячи, тонны, железнодорожные составы прессы. После целого века голода страна набросилась на периодику, как на хлеб. Любая российская газета казалась значительно интересней западных и восточных бестселлеров.

Поэтому я работал в газете, читал газеты и спал на них.

Я шел по улице и размышлял о старике — немце Андрее Гааре, с которым состоял в родстве по линии крымской бабки-гречанки. Подумать только, у меня родственник — немец. И я узнал об этом в сорок лет. Наверно, тридцать из них слова «немец» и «враг» были синонимами.

Потом я вспомнил могилу молодого чеченца под горой Полюд, похороненного у речки Черной в 1940-х годах, на которую, как рассказывали старожилы, еще долго приезжали родственники с Кавказа. Значит, он был на Вишере не один… Как они попали сюда, когда все чеченцы были высланы в Казахстан? Пути твои, Господи…

Я шел в желтой куртке с погончиками из плотной ткани, которую сшила жена. Куртка мне нравилась, она напоминала армейский бушлат, а значит, — неутомимую молодость. Я купил пива и безбоязненно зашел в темный подъезд. Потому что в таких, как мой подъезд, заказных убийств не бывает, только бытовые. А для бытового надо было предварительно с кем-нибудь выпить. А выпить было не с кем, пришлось одному.

По телевизору опять пела пожилая артистка с молодым мужем и неустойчивым вкусом. Я мрачно смотрел в окно: разве это люди? А сам я — разве человек? Совсем свежие трупы, которые ничего не могут о себе сказать. Настроение было «Шопен, соната № 2».

Едва появился в редакции, как мне сообщили: в Пермь парижские музыканты приехали. Андрей Матлин отправил меня во французскую школу, чтобы я сделал корреспонденцию. Ну я сходил, посидел, послушал парижан алжирского происхождения. Спросил барда Фаузи Шеври, чтобы не оскорбить гостя молчанием, как он относится к творчеству Джо Дассена. И араб мне ответил: «Джо Дассен умер».

Да, а я, оказывается, не знал… Что они, говорящие по-французски, наследники Флобера, о нас думают? Вполне возможно, что Достоевского не читали. Алжир… Европу сдали, осталась Россия. У-у, скорее наследником Флобера можно назвать меня.

Дух мятежный.

Народы Дагестана признали власть царя, но только потому, что в их горные районы русские не заглядывали.

Как только начались попытки царской администрации навязать вольным обществам горцев российские законы и обычаи, стало быстро распространяться недовольство. Особенно возмущали горцев запреты на набеги, участие в строительстве крепостей, дорог, налоги, а также поддержка чиновниками местных феодалов. Поводом к войне стало появление генерала Ермолова, говорившего: «Горские народы примером независимости своей в самих подданных Вашего Императорского Величества порождают дух мятежный и любовь к независимости»…

Кубанский казак Пимен Пономаренко о черкесах, с которыми воевал: «Самый еройский народ. Та й то треба сказать — свою ридну землю, свое ридно гниздечко обороняв.

Як що по правде говорыты, то его тут правда була, а не наша».

Журнал «Родина», 1994 год.

Сережа Бородулин ходил, слегка наклонившись корпусом вперед, будто пикируя острым носом. Казалось, что у него легкая кость и вечное одиночество. Он был похож на птицу.

Сережа начал работать корреспондентом в газете «Нива» Пермского района. И уже через несколько дней был направлен на конезавод № 9. Он позвонил туда, предупредил, что будет. Приехал на электричке рано, ходил один по тихим, как само утро, конюшням, и никто его строго не останавливал — мол, кто такой и что нужно, лишь пару раз девушки-конюхи, поздоровавшись, спрашивали: «Вы покупатель?»…

Было прохладно и ясно, как бывает в октябре. Жеребят еще не выпустили в левады, каждая из которых была по гектару. С неба на левады медленно, как снег, опускались сотни и тысячи чаек. Они собирались в огромные воронки, кружились и опадали на землю. В девять часов конюхи выпустили четыре десятка гнедых и серых жеребят, и этот табунчик весело врезался в белое море чаек. Какая началась кутерьма! И не сразу кончилась, длилась, шумела негромко, как ливень.

Через час Сережа встретился с Андреем Соколовым — заместителем директора по коневодству.

— Я представлял вас старше, — приветствовал Сережу начкон.

Сережа спросил, как идут дела, и тот начал отвечать на вопрос — с графа Орлова-Чесменского, который вывел знаменитого рысака. Три часа отвечал.

Сережа узнал, что за милосердное отношение к пленным турецкий султан продал своего лучшего арабского жеребца графу всего за шестьдесят тысяч серебром. Орлов, опасаясь моря, велел вести жеребца в Россию сушей под охраной солдат и грамоты султана. Именно этот жеребец и стал отцом-основателем породы орловских рысаков.

Но Сережу поразила не сама история орловского рысака, и даже не то, как начкон рассказывал о ней. Сначала он смутился, поскольку по-репортерски приехал — на полчаса. Но Андрей говорил так толково, точно и с таким удовольствием, что Сережа без передыху начал строчить в блокнот.

Они сидели на трибунке в прозрачном, с большими аквариумными стеклами кабинете, откуда смотрели, как мастера-наездники проминают лошадей. Трибунка, одновременно судейская, находилась над конюшней тренерского отделения, у финиша бегового круга. Сережа понимал, что Соколов не первый раз делает это, но люди, сидевшие вокруг наездники, отработавшие лошадей, конюхи, забежавшие на пять минут, молча, с какими-то отстраненными улыбками слушали его, как слушают в детстве старинные сказки. Может быть, они все это уже знали от отца Андрея — бывшего директора конезавода Александра Васильевича Соколова. И все равно слушали снова… Сережа тогда подумал: что здесь такое? что происходит? Подобной заинтересованности в предмете своей работы он не встречал ни на одном производстве. Не было похоже на завод, с его отчужденной атмосферой, подсчетом расценок и норм выработки.

Сережа уже знал, что отец начкона, Александр Васильевич Соколов, был уникальной личностью — хороших кровей. Он создал одно из лучших предприятий в стране, получив за это Золотую звезду Героя Социалистического Труда. Но он мог встать на заседании какого-нибудь партийно-хозяйственного актива и выступить против парадной раздачи наград и знаков, мог вспылить и испортить благостную картину производственных успехов, назвав вещи своими именами. Независимость Соколова раздражала руководство областного комитета партии. В прессе появилась статья, в которой говорилось о головокружении от успехов у директора конезавода. От должности Соколова-старшего отстранили.

Вскоре Сергей познакомился с Александром Васильевичем. Что-то было в нем такое мощное, библейское. Характером он напоминал «Моисея» Микеланджело. Наверно, три тысячи лет назад люди и были такими. Красивый, высокий, статный. Коротко постриженные волосы, выразительный взгляд темно-карих глаз, волевой подбородок, тонкие черты лица.

Так вот, в газете появилась статья — это был 1984-й, последний «невинный» год империи. Сергей нашел этот номер и прочитал материал. Там не было упомянуто ни одной веской причины для увольнения директора преуспевающего предприятия, одного из лучших в стране. Суть претензий сводилась к вопросу: почему Соколов советский хозяйственник, а не шведский социалист? За демагогию можно было поставить «отлично», за все остальное — «достойно сожаления». Журналист выполнил заказ партии и получил премию. Соколов был возмущен. А что он сказал на последнем заседании партийно-хозяйственного актива области? «Урал не позорьте!» И всё. Но сознание руководителей региона помрачилось вместе с разумом. Как темнело «светлое будущее», до которого, оказывается, всё дальше и дальше, а не рукой подать.