Завещание (ЛП) - Эшли Кристен - Страница 4

Последовала еще одна пауза, прежде чем он прошептал:

— Выше голову, Джозефина. Всегда.

— Она высоко, Генри. Всегда.

— Ладно, милая. Поговорим завтра.

— Пока, Генри.

Я отключилась и бросила телефон на подушку перед собой.

Потом посмотрела на море.

В небе не было маслянисто-желтого цвета, персиково-розовый тускнел, а лавандовый брал верх.

Это было потрясающе, и мне захотелось, чтобы Генри действительно был здесь, со мной. Он бы сделал потрясающую фотографию.

Я находилась в светлой комнате Лавандового Дома, дома, который бабушка после развода с мужем, к счастью, унаследовала от своих родителей, когда те умерли.

Эта комната находилась на уровне пятого этажа, куда можно было добраться по винтовой лестнице. Круглая комната была окружена окнами, так что вы могли видеть все. Море. Обнаженные скалы и пляжи вдоль бухты Магдалены. Многовековой крошечный городок Магдалена. И пейзаж за ним.

Комната с окнами вокруг. Большой стол посередине, где, как я знала, бабушка всегда писала мне письма. Где она иногда звонила мне по телефону. Оплачивала счета. Выписывала рецепты. Где она вскрывала мои письма к ней и, вероятно, прямо здесь их и читала.

Комната с полукруглым диваном, который она нашла и купила, потому что он был «просто слишком идеальным, чтобы от него отказаться, цветочек».

Так и было. Этот диван был идеальным. Потребовалось семь человек, подъемник и кто знает, сколько денег, чтобы поднять его через окно.

Она любила подниматься сюда.

Я очень любила подниматься сюда.

И много лет назад я сидела на этом самом месте, после того как достаточно оправилась, чтобы начать двигаться после того, как она спасла меня от моего отца. Также я сидела на этом самом месте после того, как позвонила ей и сказала, что должна уйти, просто должна уйти, и она привезла меня сюда.

Сюда.

Домой.

Здесь я оставила позади своего отца.

Здесь я оставила позади свой мир.

Вот где мне позвонила подруге, которая переехала в Нью-Йорк, чтобы сделать что-то в мире моды (что угодно, ей было все равно, и она преуспела, а затем работала миньоном у дизайнера дивы-однодневки).

Девушка, сказавшая мне, что Генри Ганьон ищет помощника, а она знала, что я люблю одежду, и была поклонницей его фотографий, и она могла поговорить с кем-то, кто мог бы поговорить с кем-то, кто мог бы, возможно, устроить мне встречу с ним.

И здесь же я ответила на другой звонок, узнав, что она устроила мне встречу с ним.

Здесь моя жизнь закончилась… дважды, даже если она началась снова… дважды.

Здесь по-прежнему пахло бабушкой, хотя прошло уже много лет с тех пор, как она могла подняться в эту комнату.

В Лавандовом Доме она была повсюду.

Но в основном здесь.

А теперь ее не стало.

И с этой мыслью все произошло.

Я знала, что это случится. Я просто была рада, что этого не произошло у ее могилы, перед людьми.

Это случилось там, в самом безопасном месте, где я могла бы оказаться, в самом безопасном месте, где я когда-либо оказывалась, с бабушкой, окружавшей меня.

Впервые за более чем два десятилетия, когда я позволила эмоциям захлестнуть меня, и плакала громкими, отвратительными слезами, которые сотрясали мое тело и вызывали глубокую, непрестанную боль в каждом сантиметре меня, а не освобождали.

Я не пошла покупать бутылку вина.

И, конечно, не ведро курицы (не то, чтобы я собиралась покупать его в любом случае).

И я не стала смотреть по телевизору «Настоящих домохозяек».

Я заснула на подоконнике со слезами на лице и с бабушкой вокруг меня.

В самом безопасном месте, где я могла бы оказаться.

ГЛАВА 2

Моя самая драгоценная собственность

— А, Джозефина Мэлоун. Я Терри Багински.

Я встала со стула в приемной и приняла протянутую руку Терри Багински, заметив, что ее волосы были сильно зачесаны назад и собраны сзади в девичий хвост. Я отметила то, что в мире много женщин с волевыми или достаточно тонкими чертами лица, чтобы иметь возможность носить подобную прическу в любом возрасте. Она не была одной из них. Мысль не была доброй. Тем не менее, это было правдой, и я поймала себя на том, что мне хотелось бы ей это объяснить, а также поделиться тем, как ей можно использовать менее тяжелый макияж и, возможно, купить костюм, который не кричал бы о власти, а вместо этого подразумевал собой женственность, которая, если все делать правильно, была намного сильнее.

Потом я не стала думать ни о чем, кроме желания, чтобы она отпустила мою руку, потому что, когда она взяла ее, то сжала так сильно, что моя ладонь была вынуждена неестественно согнуться, и это вызвало боль. К счастью, она отпустила меня через мгновение после того, как схватила своей нелепой крепкой хваткой.

Она продолжала говорить, и то, что она говорила, смутило меня.

— Мистер Спир опаздывает, что неудивительно. Но я провожу вас в свой кабинет, и мы попросим кого-нибудь принести вам кофе.

Затем она повернулась и пошла, не дав мне возможности вымолвить ни слова. У меня не было выбора, кроме как следовать за ней.

— А где мистер Уивер? — спросил я ее в ответ.

Арнольд Уивер был адвокатом моей бабушки. Я знала его. Он был хорошим человеком. Его жена тоже. Когда я приезжала на Рождество, мы всегда ходили к ним на вечеринку. Это означало, что я побывала на множестве рождественских вечеринок Уиверов, и поэтому знала, что Арни и Элиза Уивер были хорошими людьми, моя бабушка их очень любила, и я также думала, что они прекрасны.

— О, извините, — бросила она через плечо, завернув в открытую дверь, и я последовал за ней. — Арни в отпуске, — заявила она, остановилась и повернулась ко мне. — Его жена больна. Рак. Там ничего хорошего.

Я была в шоке, узнав, что у милой, доброй Элизабет Уивер рак, и там «ничего хорошего», чувство очень неприятное, но Мисс Багински ничего не заметила.

Она махнула рукой на стул перед колоссального размера письменным столом, который был частью мебели, слишком громоздкой для маленького офиса. И продолжала говорить.

— Я пришлю кого-нибудь принести вам кофе. Но поскольку мистер Спир опаздывает, а я очень занята, если вы не возражаете, я воспользуюсь этой возможностью, чтобы поговорить с несколькими коллегами о кое-каких важных вопросах, которые необходимо обсудить.

Я была против. Наша встреча была назначена на восемь тридцать. Я приехала в восемь двадцать пять. Она пришла ко мне в приемную в восемь тридцать девять. Она итак опоздала, и это не имело никакого отношения к неизвестному мистеру Спиру. Теперь она оставляла меня одну, и после ее ухода, мне нечем будет заняться в течение неопределенного периода времени. И наконец, я до сих пор не знала, кто такой мистер Спир.

— Извините, я запуталась, — поделилась я, когда она шла к двери. Она остановилась, посмотрела на меня и подняла брови, безуспешно пытаясь скрыть свое нетерпение. — Кто такой мистер… Спир?

Она резко склонила голову набок и ответила:

— Это другой человек, упомянутый в завещании вашей бабушки.

Я уставилась на нее, понимая, что выказываю свое замешательство главным образом потому, что и не пыталась его скрыть.

— Скоро вернусь, — сказала она мне, не давая никакой информации, чтобы рассеять мое замешательство, и исчезла за дверью. Поэтому я стояла и смотрела на дверь. И делая это, я думала о скудной информации, которую она мне передала.

Я знала, что мою бабушку хорошо все знали и любили. Я бы не удивилась, если бы на оглашении ее завещания присутствовало больше дюжины человек. Я даже не удивилась, если бы она завещала деньги и безделушки половине города. Что меня удивило, так это то, что единственным другим человеком, который должен прийти, был человек, чье имя я ни разу в своей жизни не слышала.

Без лишних вопросов я подошла к стулу, на который она указала, сняла с плеча сумочку и положила ее рядом. Через несколько минут ко мне подошла молодая женщина и спросила, какой кофе я предпочитаю. Я ответила. Когда она ушла, я написала Дэниелу, чтобы напомнить ему зарядить айпод Генри, прежде чем на следующий день они сядут в самолет до Рима. Он должен был сделать это, так как Генри любил все время слушать музыку, но особенно на дальних рейсах, а от Лос-Анджелеса до Рима было определенно далеко.