Сироты вечности - Симмонс Дэн - Страница 13

– Все просто. Если представить человеческую мысль как серию стоячих волн, которые пересекаются между собой и создают интерферограмму, а эту интерферограмму в свою очередь можно записать и размножить при помощи голографических аналогов, – тогда все сходится.

– Хм…

– Сходится-сходится. Получается, по какой-то причине наш разум резонирует не только с теми волнами, что исходят от нас, но и с теми, которые исходят от других.

– Да, – жена возбужденно схватила его за руку, – помнишь, мы делились впечатлениями о наших способностях, когда впервые встретились? Мы оба решили, что невозможно объяснить мысленное прикосновение тому, кто ни разу его не испытывал. Это как описывать цвета слепому…

Она осеклась и огляделась по сторонам.

– Итак, – продолжил Бремен. – Робби. Когда я установил контакт, то подключился к замкнутой системе. У бедного парня почти не было информации, с помощью которой он мог бы сконструировать модель реального мира. А та информация, что была, – это в основном болезненные ощущения. Так что он шестнадцать лет строил собственную вселенную. Я совершил ошибку: недооценил – черт, да вообще даже не подумал, – какой силой мальчишка может в этой вселенной обладать. Он затянул меня внутрь, Гейл. А вместе со мной и тебя.

Поднялся легкий ветерок, зашелестели листья в саду – печально и как-то по-осеннему.

– Хорошо, – промолвила наконец Гейл, – допустим, тогда понятно, как ты сюда попал. А я? Джерри, я что – плод твоего воображения?

Бремен чувствовал, как она дрожит, как ей холодно. Он взял жену за руку и принялся растирать ладонь, согревая ее.

– Ты что, Гейл, подумай. Ты была для меня не просто воспоминанием. Мы ведь с тобой шесть лет были единым целым. Поэтому когда ты… поэтому я и спятил маленько, два года пытаясь полностью закрыть свой разум. Ты была в моем сознании. Но собственное эго, или что там еще, позволяет нам оставаться в здравом уме и не сливаться с нейрошумом других людей… короче, эта штука внушала мне, что ты только воспоминание. Ты была таким же плодом моего воображения… как и я сам. Господи Исусе, мы оба были мертвы, пока этот слепой, глухой, умственно отсталый мальчишка, этот овощ, черт побери, не выдернул нас из одного мира и не предложил взамен другой.

Они замолчали. Первой нарушила тишину Гейл:

– Но как это все может быть настолько реальным?

Бремен поерзал в кресле и нечаянно смахнул с подлокотника бумажную тарелку. Джернисавьен от неожиданности подпрыгнула и укоризненно посмотрела на них. Гейл погладила ее обутой в сандалию ногой. Джерри сдавил банку из-под пива, сминая алюминиевые бока.

– Помнишь Чака Гилпена? Ну того, который притащил меня на вечеринку в Дрексел-Хилл? Когда я в последний раз о нем слышал, он работал в лаборатории Лоренса Беркли, в группе фундаментальной физики.

– И что?

– А то, что в последние годы они искали мельчайшие частицы, пытались выяснить, что же на самом деле представляет собой реальность. А когда добрались наконец до этой самой реальности, знаешь, что они обнаружили на базовом, самом глубоком уровне? – Бремен допил остатки пива из смятой банки. – Серию уравнений, которые показывают совокупности стоячих волн. Очень похоже на те закорючки, что присылал мне Голдман.

Гейл сделала глубокий вдох. Снова поднялся ветер, и шелест листвы почти заглушил ее вопрос:

– А где Робби? Когда мы увидим его мир?

– Не знаю. – Бремен нахмурился, сам того не замечая. – Он, похоже, позволил нам самим формировать реальность. Не спрашивай почему. Возможно, ему нравится эта новая вселенная. А может, он просто ничего не может с этим поделать.

Они просидели во дворе еще несколько минут. Джернисавьен терлась о кресло, ей совсем не нравилось, что люди зачем-то торчат на улице, в темноте и холоде. Бремен все еще слегка придерживал ментальный щит: он не хотел показывать Гейл то, о чем год назад написала ему сестра. Маленькую пятнистую кошку сбила машина – там, в Нью-Йорке. Ферму купила и перестроила одна вьетнамская семья. А «смит-вессон» тридцать восьмого калибра он эти два года повсюду возил с собой, поджидая удобного случая застрелиться.

– Джерри, что нам теперь делать?

Мы пойдем спать.

Бремен взял ее за руку и повел в дом.

Во сне ему привиделось, как ногти скребут по бархату, как щека прижимается к холодной плитке, как обгоревшую на солнце кожу царапает шершавое шерстяное одеяло. Он с удивлением наблюдал, как двое занимались любовью на золотом холме. Парил под потолком в белой комнате, где сновали безмолвные белые фигуры и слышался размеренный пульс машины. Плыл, ощущая безжалостную силу приливных течений и правящих ими светил. Из последних сил боролся с беспощадным потоком. Его тащило на глубину, накатывала усталость. Над головой сомкнулись волны, и он испустил последний отчаянный крик, оплакивая свою утрату.

Выкрикнул собственное имя.

Бремен проснулся. Вопль эхом отдавался в голове, но сновидение стремительно распадалось и таяло, ускользало из памяти. Он резко сел. Гейл нигде не было.

Уже на лестнице он услышал, как жена зовет его со двора, вернулся в комнату и выглянул в окно.

Гейл, одетая в летний голубой сарафан, махала мужу рукой. Когда Бремен спустился, она уже хозяйничала в кухне – торопливо кидала припасы в корзину для пикника и кипятила воду для чая.

– Просыпайся, соня. У меня для тебя сюрприз.

– Не уверен, что нам нужны еще какие-нибудь сюрпризы.

– Этот нужен.

Она побежала наверх, что-то напевая под нос, и вскоре загромыхала там дверцами шкафов.

Они несли корзину для пикника. Позади плелась недовольная Джернисавьен. Тропинка вела в том же направлении, что и шоссе, которое когда-то пролегало прямо возле дома, – на восток, через луг на небольшой холм. Бремен всю дорогу пытался угадать, в чем сюрприз, а Гейл отказывалась давать подсказки.

Тропинка взобралась на холм и закончилась. Бремен уронил корзину прямо в траву. Там, где раньше была пенсильванская развязка, теперь плескался океан.

– Чтоб меня! – тихонько воскликнул Джерри.

Не Атлантика; по крайней мере, не побережье Нью-Джерси, которое он так хорошо помнил. Больше похоже на Мендосино в Калифорнии, где они провели медовый месяц. В обе стороны, куда ни посмотри, простирались скалистые пляжи. Огромные волны разбивались о черные камни и белый песок. Высоко над водой кружили чайки.

– Чтоб меня! – повторил Бремен.

Они устроили пикник на пляже.

Чуть поодаль, в заросших травой дюнах, Джернисавьен охотилась на разных букашек. Пахло морем, летом и солью. Побережье простиралось, наверное, на тысячи миль, и, кроме них двоих, вокруг не было ни души.

Гейл скинула сарафан. Под ним обнаружился закрытый купальник, и Бремен захохотал, запрокинув голову:

– Так вот что ты искала в шкафу! Купальник! Боялась, спасатели оштрафуют?

Она кинула в него горсть песка и побежала к океану. Три широких прыжка – и вот уже можно плыть. Бремен видел, как она напрягла плечи, – значит, вода холодная.

– Давай сюда! – смеялась Гейл. – Вода в самый раз!

Бремен сделал шаг по направлению к ней.

С неба, с земли, с моря налетел мощный порыв ветра. Джерри сбило с ног, голова Гейл ушла под воду. Изо всех сил работая руками и ногами, она добралась до мелководья и, тяжело дыша, выползла на четвереньках на берег.

НЕТ!!!

Ветер ревел, в воздух взвивались огромные тучи песка. Небо морщилось и сминалось, как простыня на бельевой веревке, его цвет изменился с голубого на лимонно-желтый, потом на серый. Море гигантской волной медленно откатилось назад, оставив за собой сухую, мертвую землю. Вокруг все дрожало и колебалось. На горизонте сверкнула молния.

Когда землетрясение прекратилось, Бремен бросился к лежавшей на песке Гейл и поднял ее, крепко выругавшись.