Филе из палтуса (с иллюстрациями) - Даррелл Джеральд - Страница 15
- Предыдущая
- 15/40
- Следующая
— Какой же я глупец! — причитал он. — Какой глупец, глупец, глупец!
Видя, что речь идет не о каком-то моем прегрешении, я воспрянул духом.
— Что случилось? — спросил я заботливо.
— Ручейники и дафнии! — произнес он трагическим тоном, снимая очки и принимаясь лихорадочно протирать стекла.
— Наши запасы кончились?
— Да, — возвестил мистер Ромилли замогильным голосом. — Какой же я тупица! Такая небрежность! Такая непростительная нерадивость! Меня мало выгнать отсюда, я глупейший из смертных…
— Разве нельзя закупить еще? — попытался я остановить это самобичевание.
— Но то хозяйство всегда снабжает меня! — воскликнул мистер Ромилли, словно мне это не было давно известно. — Хозяйство снабжает меня, когда я делаю заказ в конце недели. А тут я, последний идиот, забыл про это.
— Но разве нельзя закупить еще где-нибудь еще? — спросил я.
— А все наши гуппии, и меченосцы, и черные молли ждут не дождутся своей порции ручейников, — продолжал мистер Ромилли, доводя себя до исступления. — Они так их любят. Как я могу смотреть на эти маленькие ротики, тыкающиеся в стекло? Как могу уйти на обед, зная, что бедные рыбки…
— Мистер Ромилли, — решительно перебил я его, — можем мы приобрести ручейников где-нибудь еще, кроме того хозяйства?
— А? — уставился он на меня. — Кроме хозяйства? Но они всегда снабжают меня… Постой. Кажется, я тебя понял. Ну да…
Он тяжело поднялся по деревянным ступенькам, вытирая лоб, и возник передо мной, словно единственный уцелевший после обвала в шахте. Обвел трагическим, отсутствующим взглядом наш интерьер.
— Но где? — сказал он наконец с отчаянием в голосе. — Где?
— Ну, — проявил я инициативу, — как насчет Белоу?
— Белоу? Белоу ничего не смыслит в делах. Он торгует птицами. Откуда у него быть ручейникам?
— И все-таки стоит попробовать, — настаивал я. — Давайте я схожу и узнаю. Мистер Ромилли поразмыслил.
— Хорошо, — произнес он наконец, отрывая взгляд от укоризненно смотрящих на него рыбьих верениц. — Возьми в кассе десять шиллингов и постарайся не задерживаться слишком долго.
Он вручил мне ключ от кассы и сел, угрюмо созерцая блеск своих начищенных ботинок. Я достал в кассе десятишиллинговую ассигнацию, написал на бумажке: «Взято 10 шиллингов на ручейников», положил ее в кассу, запер и сунул ключ в вялую пятерню мистера Ромилли. Миг — и я уже на улице, протискиваюсь через толпы глазеющих на витрины прохожих, сопровождаемый грохотом огромных красных автобусов, за которыми вьются стайки легковых машин. Наконец сворачиваю в заветный переулочек и оказываюсь в царстве мира и покоя. Рев автобусов, топот ног, визг тормозов, гудки клаксонов сливаются в сплошной приглушенный гул, чем-то похожий на ласкающий слух рокот далекого прибоя. Слева от меня — черная от копоти глухая стена, справа — чугунная ограда перед клочком земли на подступах к местной церкви, где некий достойный человек посадил платаны. Деревья протянули ветви над оградой, осенив проулок зеленью листвы, а по крапчатым их стволам тяжело карабкаются, горбатясь, гусеницы, устремленные к цели, неведомой им самим. Там, где кончалась посадка, начинались лавки, числом шесть, все крохотные и все отнюдь не преуспевающие.
Вот «Клитемнестра», салон модной женской одежды, с довольно экстраординарной достопримечательностью на витрине — мехом пушистого зверька, чьи стеклянные глаза и зажатый зубами хвост заставили бы сжаться сердце всякого противника живодерства. Дальше — кафе «Пикси», легкие ленчи, закуски, чай, а подкрепившись, можно было зайти в «Табачную лавку» А.Уолита, чья витрина сплошь была заполнена рекламой сигарет и трубок; почетное место занимала реклама самых дешевых сигарет. Быстро шагая дальше, я миновал контору агента по продаже недвижимости Вильяма Дровера, с красующимися за стеклом блеклыми фотографиями заманчивых жилых строений, затем — сумрачную витрину господ М. и Р. Драмлин, водопроводчиков, с несколько неожиданным, скупым оформлением — одиноким розовым унитазом. И замыкала сей торговый ряд дверь с простой, немудрящей выцветшей вывеской: «Генри Белоу. Птицевод».
«Наконец-то, — сказал я себе, — я могу войти в эту лавку и хотя бы раскрыть тайну проданных птичек». Однако тут произошло нечто неожиданное. Высокая костлявая женщина в грубошерстном костюме и увенчанной пером потешной тирольской шляпе решительно прошагала к двери с картонкой, на которой было написано: «Прошу», взялась за ручку и под мелодичный звон колокольчика вошла в лавку, опередив меня на какое-то мгновение. Я опешил. На моих глазах впервые одна из лавок в этом переулке удостоилась посещения покупателя. Тут же, горя желанием увидеть, что будет дальше, я рванулся следом за этой женщиной и очутился внутри раньше, чем успела захлопнуться дверь.
В лавке царил полумрак, и мы с покупательницей в тирольской шляпе уподобились мотылькам, застрявшим в пыльной паутине. Казалось, мелодичный колокольчик должен был тотчас вызвать из недр лавки услужливого продавца. Однако царила полная тишина, нарушаемая только слабым щебетом пичуг в витрине да шорохом крыльев приютившегося в углу какаду. Хорошенько взъерошив перья (звук был такой, точно кто-то встряхивал неглаженую после стирки простыню), попугай наклонил голову набок и мягко произнес безразличным тоном: «Хэлло, хэл-ло, хэлло».
Мы ждали, и короткое ожидание показалось нам вечностью. По мере того как мои глаза свыкались с полумраком, я рассмотрел маленький прилавок и за ним — полки с птичьим кормом и другими вещами, потребными для птицеводства, а перед прилавком стояли на полу большие мешки с коноплей, просом и рапсом. На одном из мешков восседала, торопливо уписывая семена, белая мышка, чем-то похожая на нервно покусывающего соломинку участника званой вечеринки. Я уже подумывал о том, чтобы открыть дверь, чтобы снова зазвенел колокольчик, когда в глубине лавки распахнулась другая дверь и в нашу сторону важно направился, виляя хвостом, почтенного возраста большой охотничий пес, сопровождаемый, как я понял. Генри Белоу, высоким тучным мужчиной с седой кудрявой шевелюрой и густыми колючими усами, напоминающими куст можжевельника, в котором могла удобно обосноваться целая стайка птиц. Из-под косматых бровей сквозь очки в золотой оправе на нас смотрели синие, как барвинок, маленькие яркие глаза. Он двигался с тяжеловесной медлительностью, словно ленивый тюлень; подойдя к нам, приветственно наклонил голову.
— Мадам, — сказал он, и в его произношении угадывался уроженец юго-западной части Англии, — мадам, к вашим услугам.
Женщина в тирольской шляпе явно была слегка озадачена столь торжественным обращением.
— О, э-э… добрый день, — произнесла она.
— Чем могу служить? — осведомился мистер Белоу.
— Понимаете, вообще-то мне нужен ваш совет, — объяснила она. — Э-э… Дело в том, что моему юному племяннику исполняется четырнадцать лет, и я хотела бы купить ему птичку ко дню рождения… Он обожает птиц.
— Птицу, — сказал мистер Белоу. — Птицу. И какую именно птицу, какой вид вы подразумеваете, мадам?
— Ну, я, э-э… даже не знаю, — ответила женщина в тирольской шляпе. — Как насчет канарейки?
— В это время года я не стал бы связываться с канарейками. — Мистер Белоу скорбно покачал головой. — Не стал бы связываться сам и поступил бы нечестно, мадам, если бы продал вам канарейку.
— Почему же именно в это время года? — озабоченно осведомилась покупательница.
— Сейчас самое скверное время для канареек, — сказал мистер Белоу. — Понимаете, опасно для бронхов.
— О, — молвила леди в тирольской шляпе. — Ну, а что вы скажете о волнистом попугайчике?
— Простите, мадам, но опять же не советую. Очень уж сейчас распространился пситтакоз.
— Что распространилось?
— Пситтакоз, мадам. Так называемая попугайная болезнь. Большинство попугайчиков болеют в это время года. Дело в том, что она смертельно опасна для людей. На днях сюда приходил инспектор из Министерства здравоохранения, проверял моих волнистых. Предупредил, что они могут вот-вот заболеть, а потому мне следует воздержаться от продажи.
- Предыдущая
- 15/40
- Следующая
