Высокое небо - Грин Борис Давыдович - Страница 5

Нестройно прокричав «ура», все выпили. Тут же замигали электрические лампочки — давнишний сигнал к окончанию любых торжеств. Зал начал пустеть.

Побережский улучил минуту и шепнул Швецову:

— Серго сообщил, что представил наш завод к высокой правительственной награде. Это была самая счастливая минута моей жизни.

За порогом фабрики-кухни стояла холодная ночь. Со стороны завода накатывали волны могучего гула двигателей, поставленных на испытание. Этот гул словно отрезвлял, придавал силы. Люди выходили на улицу и, услышав его, улыбались, как будто они узнавали голос человека, по которому успели соскучиться.

Если хвалят конструктора, значит его хвалят за то, что он сотворил вчера и позавчера. То, что сделал конструктор сегодня, никому не ведомо. Только ему самому.

А запоздалая похвала и воспринимается по-особому. Конструктор реагирует на нее как бы в третьем лице и подчиняется неодолимому желанию примерять слова к истине. Он единственный отчетливо сознает, что его детище не только стало старше, но уже чуть-чуть устарело. Разговор идет на разных языках. Люди недопонимают, что конструкторская страсть не признает ни прошлого, ни будущего, только настоящее.

Давно ли Аркадий Дмитриевич целиком и полностью был во власти двигателя М-25? Этот мотор, первоначально задуманный конструкторами американской фирмы «Райт», предназначался отнюдь не для советской авиации. Чистым золотом пришлось расплачиваться за лицензию. Конечно, будь в то время своя подходящая конструкция, она бы и увидела свет. Но создать хороший двигатель дело не простое, а время подпирало: новый моторостроительный завод требовал загрузки.

Став лицензионным, американский двигатель поступил в полное распоряжение Швецова. Он считался хорошим до тех пор, пока был американским, а став нашим, словно разделся догола и открыл опытному глазу свои пороки.

Собственно, пороков, как таковых, он имел не больше, чем другие моторы. За звучным именем «Райт-Циклон» был неброский девятицилиндровый двигатель воздушного охлаждения. Его цилиндры располагались звездообразно в один ряд. И если об «американце» говорили, что это золотая машина, то только потому, что мы получили его за баснословную цену.

Уже через несколько дней, выбравшись из дебрей технической документации, Аркадий Дмитриевич мог со спокойной совестью сказать, что знает двигатель как свои пять пальцев. С этой поры он оказался во власти нового проекта.

С чем можно сравнить состояние конструктора, «заболевшего» идеей? Считают, с тем, что испытывает мнительный больной. В каждом движении жизни он умудряется видеть свою боль. Его мозг обретает редкую способность вырабатывать две мысли одновременно: одну, выражающую его как человека, и вторую, являющуюся отблеском неутихающего переживания. Они, эти мысли, сопутствуют друг другу.

Мозг конструктора в пору творческого подъема тоже становится источником параллельного мышления. Окружающие предметы вдруг приобретают очертания деталей, в причудливых ветвях деревьев видятся рационально уложенные трубопроводы, в случайно услышанном звуке слышится нота желанной песни мотора.

Конструктор садится за обеденный стол, принимает ванну, разговаривает с собеседником, а «вторая» мысль неотступна. Неясно, смутно она сопровождает его повсюду. И это до того счастливого мгновения, когда все перевернет вспышка озарения. Произойдет своеобразное короткое замыкание: блуждающая мысль встретится с краешком истины и, слившись с ним, совершит чудо открытия.

Все это Аркадий Дмитриевич переживал не однажды. И теперь, заполучив лицензионный мотор, он с радостью ушел в поиск.

На чертежном столе Швецова «американец» благополучно скончался, смертью своей возвестив о рождении нового мотора. В его паспорте значилось: мощность — 635 лошадиных сил, число оборотов — 1700, вес — 435 килограммов. Получив новое подданство, «Райт-Циклон» получил и новое имя — М-25.

В это время Поликарпов был уже именитым автором истребителя И-15. Демонстрируя невиданную скороподъемность, его самолет за шесть с небольшим минут взмывал на высоту пять тысяч метров, а потолок машины почти вдвое превышал вертикальный пик. И все же конструктор решительно выбросил устаревший, по его мнению, мотор и поставил на свой истребитель новый, только что родившийся.

Это был прозорливый шаг. И-15бис получил не только наивысшую скорость, но и стал самым маневренным. О нем заговорили как об авиационном чуде своего времени. Газеты, склонные поддерживать табель о рангах, назвали его самым лучшим истребителем в мире. И это не было преувеличением. Возвратившись из Милана, Поликарпов привез диплом авиационной выставки и восторженный отзыв международного жюри: «Наиболее интересным признан скоростной самолет высоких аэродинамических качеств с мотором М-25».

Казалось, Поликарпов не выдержит напора славы. Но тут произошло новое событие, которое стало мировой сенсацией номер один. Газеты, состязаясь между собой в выборе крупных шрифтов, сообщали:

«21 ноября летчик орденоносец Владимир Коккинаки на самолете И-15 установил мировой рекорд высоты полета — 14 575 метров!»

Поликарпов и Швецов по-разному переживали успех. Первый зачерпнул славы полной мерой, второй остался в тени. Создатель самолета стал одним из популярнейших людей в стране, а о творце двигателя и не вспоминали. Это не было заговором молчания. Просто, так было принято. Любуясь птицей, люди не думают, что красивым полетом она обязана своему сердцу. О здоровом сердце как-то не принято говорить — оно словно отсутствует.

Два ощущения испытывал в те дни Швецов. С одной стороны, он не мог не разделить радость, которою жил весь завод. Дело было сделано, двигатель получил признание — не это ли главное? Но, с другой стороны, полное удовлетворение так и не пришло. Если хоть десяток кирпичей положен чужими руками, каменщик не вправе сказать, что сам выстроил дом. Так и конструктор, который имел дело с лицензионным мотором. Конечно, от «американца» немногое осталось, но нельзя было сказать, что от него не осталось ничего.

И все же в том, что страна получила замечательные истребители, была немалая заслуга Швецова. Лучше других это понимал сам Поликарпов. Потому он с таким нетерпением ожидал, что скажет Аркадий Дмитриевич дальше.

Телефонный звонок из Москвы, разговор с Поликарповым не застали Швецова врасплох. Около года он занимался проектом, который недавно завершил, и со дня на день новый двигатель должен был стать на заводские испытания. Если что и взбудоражило, то это нетерпение Поликарпова, его смешные иносказательные вопросы, сквозь которые проступала тревога.

Не было никакого сомнения, что наши истребители будут воевать в Испании. Может быть, они уже там. Но кто знает, какую технику получат мятежники? Возможно, им придет на помощь Германия, а там — Мессершмитт и Хейнкель, они не дремлют. Вот и выходит, что надо улучшать летно-тактические качества наших истребителей. Ведь с того момента, как Коккинаки установил мировой рекорд, прошло больше года. Для прогресса авиации это целая вечность.

Вот какими раздумьями был занят Швецов, когда Побережский вошел к нему в кабинет. Директор завода выглядел каким-то праздничным. На его пиджаке, против обычного, сияли три ордена, и могло показаться, что он заглянул лишь на секунду, прервав какое-то торжественное заседание.

Покосившись на открытую форточку, Побережский ткнул ее пальцем, после чего основательно уселся в кресло. Так садится человек, который зашел надолго. Потом он пристроил руку на узкой полоске стола, свободной от бумаг, и быстро побарабанил пальцами. Эти долгие приготовления свидетельствовали о том, что разговор предстоит серьезный.

Начал Побережский неожиданно:

— У меня два вопроса — сложный и приятный. С которого начнем?

Аркадий Дмитриевич расцепил сложенные на столе руки, развел их в стороны.

— Тогда со сложного, — вслух решил директор.

Первый вопрос оказался действительно сложным. По указанию Орджоникидзе, завод должен был в кратчайшие сроки резко увеличить выпуск двигателей для истребителей. Но нарком имел в виду не только серийные М-25. Он поставил задачу дать несколько модификаций мотора, которые бы отличались от базового большей взлетной мощностью. Само собой разумеется, что новые моторы должны без особого труда «вписаться» в отработанную на заводе технологию, ибо в противном случае овчинка не будет стоить выделки — потеряется дорогое, бесценное время.